12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Она ответила с задумчивым и равнодушным видом:

— Возможно, конечно, что есть завещание.

Когда они вернулись домой, слуга подал Мадлене письмо. Она прочла его и передала мужу.

«Контора нотариуса Ламанера, улица Вож, 17.

Милостивая государыня!

Имею честь просить вас пожаловать ко мне в контору между двумя и четырьмя часами во вторник, среду или четверг по касающемуся вас делу.

Примите и пр.

Ламанер»

Теперь покраснел Жорж.

— Должно быть, это то самое. Странно, что он приглашает тебя, а не меня, законного главу семейства.

Сначала она ничего не ответила, потом, после короткого раздумья, сказала:

— Хочешь, пойдем туда сейчас же?

— Хорошо, пойдем.

Позавтракав, они отправились к нотариусу.

Когда они вошли в контору Ламанера, старший клерк встал с подчеркнутой почтительностью и проводил их к своему патрону.

Нотариус был маленький, совершенно круглый человечек. Голова его напоминала шар, привинченный к другому шару, который покоился на двух ногах — таких маленьких и таких коротких, что они тоже немного походили на шары.

Он поклонился, указал на кресла и сказал, обращаясь к Мадлене:

— Милостивая государыня, я вас пригласил, чтобы ознакомить вас с завещанием графа де Водрека, касающимся вас.

Жорж не мог удержаться, чтобы не прошептать:

— Я догадывался об этом.

Нотариус добавил:

— Я вам сообщу сейчас содержание этого документа, весьма, впрочем, краткого.

Он достал из лежавшей перед ним папки завещание и прочел его:

«Я, нижеподписавшийся, Поль-Эмиль-Синриен-Гонтран граф де Водрек, в здравом уме и твердой памяти, сим выражаю свою последнюю волю.

Так как смерть может постигнуть нас каждую минуту, то, в предвидении ее прихода, я считаю благоразумным написать свое завещание, которое будет храниться у нотариуса Ламанера.

Не имея прямых наследников, я оставляю все свое имущество, состоящее из процентных бумаг на шестьсот тысяч франков и из недвижимости ценностью приблизительно в пятьсот тысяч франков, г-же Кларе-Мадлене Дю Руа, не ставя ей никаких условий и не требуя никаких обязательств с ее стороны.

Прошу ее принять этот дар от умершего друга в знак преданности и глубокой, почтительной привязанности».

Нотариус сказал;

— Вот и все. Завещание это помечено августом этого года и написано взамен другого документа такого же содержания, составленного два года тому назад на имя Клары-Мадлены Форестье. У меня хранится и первое завещание, которое в случае протеста со стороны родственников может служить доказательством того, что воля графа де Водрека была неизменна.

Мадлена, очень бледная, сидела, не поднимая глаз. Жорж нервно крутил усы. После нескольких минут молчания нотариус добавил:

— Само собою разумеется, сударь, что ваша жена не может принять этого дара без вашего согласия.

Дю Руа встал и сухо ответил:

— Я должен это обдумать.

Нотариус с улыбкой поклонился и любезно сказал:

— Я понимаю, сударь, щепетильность, которая заставляет вас колебаться. Я должен прибавить, что племянник графа де Водрека, ознакомившись сегодня утром с последней волей своего дяди, выразил готовность ей подчиниться, если ему будут предоставлены сто тысяч франков. По моему мнению, завещание это неоспоримо, но процесс наделал бы много шуму, которого вам, может быть, удобнее было бы избежать. В обществе часто возникают неблагожелательные толки. Во всяком случае, попрошу вас дать мне ответ по всем пунктам до субботы, если возможно.

Жорж поклонился:

— Хорошо, сударь.

Потом он церемонно раскланялся, пропустил вперед жену, которая за все это время не произнесла ни одного слова, и вышел с таким суровым видом, что нотариус перестал улыбаться.

Как только они вернулись домой, Дю Руа резко захлопнул дверь, бросил шляпу на постель и крикнул:

— Ты была любовницей Водрека?

Мадлена, снимавшая вуаль, вздрогнула и обернулась к нему:

— Я? О!

— Да, ты. Никто не оставляет всего своего состояния женщине, если она не…

Она начала дрожать, и ей не удавалось вытянуть булавок, которыми была прикреплена прозрачная ткань.

После минутного размышления она пролепетала взволнованным голосом:

— Что с тобой?.. Что с тобой?.. Ты сходишь с ума… Ты… ты… Разве ты сам… только что… разве ты не… не надеялся… что он тебе что-нибудь оставит?

Жорж стоял около нее и следил за всеми проявлениями ее волнения, как следователь, который старается уловить малейшие промахи подсудимого. Он сказал, делая ударение на каждом слове:

— Да… Он мог оставить что-нибудь мне… мне, твоему мужу… мне, своему другу… Понимаешь… но не тебе, своей подруге… не тебе, моей жене. В этом огромная, существенная разница с точки зрения приличий… и общественного мнения.

Мадлена тоже пристально смотрела на него, пытливым и странным взором смотрела ему в глаза, словно стараясь что-то прочесть в них, словно желая раскрыть в них ту таинственную сущность человека, в которую мы никогда не можем проникнуть, которая лишь иногда обнаруживает себя на одно короткое мгновение, в минуты беспечности, небрежности или самозабвенья, приоткрывающие дверь в неведомые глубины души. Медленно и раздельно она сказала:

— Однако, мне кажется, что если бы… что могли бы найти по меньшей мере столь же странным, если бы он завещал все свое состояние… тебе.

Он резко спросил:

— Почему это?

Она ответила:

— Потому что… — она запнулась, потом продолжала: — потому что ты мой муж… потому что, в конце концов, ты познакомился с ним очень недавно, потому что я его старый друг, — я, а не ты, — потому что первое его завещание, написанное еще при жизни Форестье, было уже составлено в мою пользу.

Жорж начал большими шагами ходить по комнате. Он заявил:

— Ты не можешь принять этого наследства.

Она равнодушно ответила:

— Прекрасно; тогда незачем ждать субботы, — мы можем сейчас же известить об этом Ламанера.

Он остановился перед ней. И снова они простояли несколько мгновений, пронизывая друг друга взглядом, стараясь проникнуть в самые сокровенные тайники души, добраться до самой сути оголенной мысли. При помощи этого горячего и немого допроса каждый из них пытался обнажить совесть другого; это была скрытая борьба двух людей, которые, живя вместе, не знают, подозревают, подстерегают друг друга, друг за другом следят, хотя все же ни один из них не может проникнуть на илистое дно души другого.