12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Он вышел на бульвар и, прогуливаясь, остановился перед ювелирным магазином, чтобы посмотреть на хронометр, который ему давно хотелось купить, и который стоил тысячу восемьсот франков.

Вдруг сердце его затрепетало от радости при мысли: «Если я выиграю семьдесят тысяч, я могу его купить». И он стал мечтать о том, что он сделает, имея эти семьдесят тысяч.

Прежде всего он сделается депутатом. Затем купит хронометр, потом будет играть на бирже, потом, потом еще…

Ему не хотелось идти в редакцию; он предпочитал сначала поговорить с Мадленой, и потом уже увидеться с Вальтером и взяться за статью; и он пошел по направлению к дому.

Дойдя до улицы Друо, он вдруг остановился: он забыл справиться о здоровье графа де Водрека, который жил на Шоссе д’Антен. Он медленно пошел назад, погруженный в сладостные грезы о тысяче приятных вещей, о близком богатстве, а также об этом негодяе Лароше и о старой карге Вальтер.

Гнев Клотильды его, впрочем, мало беспокоил: он знал, что она быстро прощала.

Он спросил у привратника дома, в котором жил граф де Водрек:

— Как здоровье господина де Водрека? Я слышал, что последние дни он чувствует себя плохо.

Человек ответил:

— Граф очень болен, сударь. Полагают, что он не переживет эту ночь. Подагра бросилась на сердце.

Дю Руа был так поражен, что совсем растерялся. Водрек умирает! В голове его пронесся целый рой смутных и тревожных мыслей, в которых он не смел сам себе признаться.

Он пробормотал:

— Благодарю, я еще зайду… — не отдавая себе отчета в том, что он говорит.

Потом он вскочил в фиакр и приказал везти себя домой.

Жена его была дома. Он вбежал, запыхавшись, в ее комнату и сейчас же сообщил ей:

— Ты еще не знаешь? Водрек умирает!

Она сидела и читала какое-то письмо. Подняв на него глаза, она три раза подряд спросила:

— Как? Что ты сказал?.. Что ты сказал?.. Что ты сказал?..

— Я говорю тебе, что Водрек умирает от припадка подагры, бросившейся на сердце.

Потом прибавил:

— Что ты думаешь делать?

Она поднялась, бледная; лицо нервно подергивалось. Потом вдруг зарыдала, закрыв лицо руками. И стояла так, сотрясаемая рыданиями, подавленная горем.

Внезапно она овладела собой, отерла глаза:

— Я поеду… я поеду к нему… Не беспокойся обо мне… Я не знаю, когда вернусь… Не жди меня…

Он ответил:

— Хорошо, поезжай.

Они пожали друг другу руки, и она вышла так стремительно, что забыла захватить перчатки.

Жорж пообедал один и принялся писать статью. Он написал се, в точности следуя указаниям министра, давая понять читателям, что экспедиция в Марокко не состоится. Затем он отнес статью в редакцию, поболтал несколько минут с патроном и направился домой, покуривая, в радостном настроении.

Жена его еще не возвращалась. Он лег и заснул.

Мадлена вернулась около полуночи. Жорж, разбуженный ее приходом, сел на постели.

Он спросил:

— Ну, что?

Он никогда не видел ее такой бледной и взволнованной. Она прошептала:

— Он умер.

— А! И… ничего тебе не сказал?

— Ничего. Он был уже без сознания, когда я пришла.

Жорж задумался. На губах его вертелись вопросы, которые он не осмеливался задать.

— Ложись, — сказал он.

Она быстро разделась и легла рядом с ним.

Он спросил:

— Был ли кто-нибудь из родственников при его кончине?

— Только один племянник.

— А! Он часто видался с этим племянником?

— Никогда. Они не встречались в течение десяти лет.

— Были ли у него другие родственники?

— Нет… не думаю.

— Значит… этот племянник получит наследство?

— Не знаю.

— Водрек был очень богат?

— Да, очень богат.

— Не знаешь, приблизительно, какое у него было состояние?

— Точно не знаю. Один или два миллиона.

Он замолчал. Она потушила свечу. И они продолжали лежать рядом в тишине ночи, без сна, молча, погрузившись каждый в свои мысли.

Ему не хотелось спать. Ничтожными казались ему теперь семьдесят тысяч франков, обещанные г-жою Вальтер. Вдруг ему показалось, что Мадлена плачет. Чтобы убедиться в этом, он спросил:

— Ты спишь?

— Нет.

Голос ее дрожал, в нем слышались слезы. Он продолжал:

— Я забыл тебе сказать, что твой министр нас ловко надул.

— Как так?

И он пространно, со всеми подробностями рассказал ей комбинацию, подготовляемою Ларошем и Вальтером.

Когда он кончил, она спросила:

— Как ты об этом узнал?

Он ответил:

— Позволь мне не говорить тебе этого. У тебя есть свои способы добывать сведения, которых я не касаюсь. У меня есть свои, которые я тоже желаю сохранять в тайне. Во всяком случае, за точность моих сведений я ручаюсь.

Тогда она прошептала:

— Да, это возможно… Я подозревала, что они что-то делают помимо нас…

Жоржу не хотелось спать; он пододвинулся к жене и нежно поцеловал ее в ухо. Она резко оттолкнула его:

— Прошу тебя, оставь меня в покое. Я совершенно не расположена дурачиться.

Он покорно повернулся к стене, закрыл глаза и вскоре заснул.

VI

Церковь была обтянута черным, и у дверей ее большой щит с короной возвещал прохожим о том, что хоронят дворянина. Обряд только что кончился, и присутствующие медленно расходились, проходя мимо гроба. Племянник графа де Водрека пожимал всем руки и отвечал на поклоны.

Жорж Дю Руа с женой вышли из церкви и направились домой. Оба молчали, погруженные в свои мысли.

Наконец, Жорж произнес, как бы говоря сам с собой:

— Однако. Это странно!

Мадлена спросила:

— Что странно, мой друг?

— Что Водрек нам ничего не оставил.

Она внезапно покраснела; казалось, легкая розовая вуаль покрыла ее бледную кожу, поднявшись от шеи к лицу. Она сказала:

— Почему он должен был нам что-нибудь оставить? У него не было для этого никаких оснований.

Немного помолчав, она прибавила:

— Может быть у какого-нибудь нотариуса хранится завещание. Пока еще мы ничего не знаем.

Он подумал, потом тихо сказал:

— Да, это возможно; ведь, в конце концов, он был наш лучший друг, как твой, так и мой. Он обедал у нас два раза в неделю, приходил в любой час. У нас он чувствовал себя, как дома, совсем как дома. Он любил тебя, как отец; у него не было семьи, не было детей, братьев, сестер, никого, кроме этого племянника, да и с тем он не был близок. Да, по всей вероятности, существует завещание. Я не говорю о крупной сумме, достаточно хоть какого-нибудь пустяка, который доказал бы, что он подумал о нас, что он любил нас, ценил нашу привязанность. Какой-нибудь знак дружбы мы, во всяком случае, заслужили.