Жизнь волшебника - Александр Гордеев

Митя, забравшиеся следом, скидывают вниз какие-то коптящие

картонные ящики, вонючие ватные матрасы, другую мелкую рухлядь и струёй воды в каких-нибудь

жалких пол-очка (если уж кому-то эти очки интересны) заливают деревянные балки и громоздкий

старый диван, который не сбросишь. Через десять минут команда уже не спеша, расслабленно

свёртывает мокрые рукава, не глядя на босса, грустно сидящего чистыми штанами на затоптанной

подножке машины.

По возвращении в пожарную часть Арсеньевич на той же машине резервного хода отвозит

сосредоточенного задумчивого Будко домой. Машины мыть не хочется. Помыть их можно и утром

до сдачи смены. А пока лучше прикорнуть хотя бы часика на два. Лучше-то лучше, а сами потом

почти до утра сидят, обсуждая этот пустяковый пожар. Начальнику ставится простой диагноз –

полный, окончательный дурак.

– И хозяева такие же дундуки, – добавляет Каргинский. – Ну, и сложили бы этот свой хрусталь

где-нибудь в сторонке. Кто его там возьмёт? Так нет же – снова в шкаф засунули…

На том-то и успокаиваются горячие пожарные сердца.

* * *

В части начинаются реформы. Укрепляя дисциплину, Будко перетрясает все караулы, и Роман

вместе с Андреем Коржовым оказывается в команде Фёдора Болтова.

В этом карауле всё как в другом, сопредельном государстве. Габаритный, объёмный и крепкий

Болтов своим подразделением не управляет, а вроде как верховодит. А если учесть, что он любит к

месту и не к месту затягивать своим дребезжащим басом «Хазбулата удалого», то можно

предположить, что он и в самом деле осознаёт себя не иначе, как лихим атаманом. На громадной

руке Болтова надпись, выколотая двухсантиметровыми буквами: «Жизнь идёт, а счастья нету».

Этот нательный плакат, видимо, свидетельствует и об объёме жизни Федора Болтова, и о размерах

несчастья, возможного только в такой великой жизни, и о самой твёрдости этой жизни, потому что

мягкий знак в слове «счастья» пропущен. И в себе, и в других Болтов выше всего ценит прочность

и ум. От подчинённых же требует не столько самого подчинения, сколько осознания того, что они

подчиняются умному человеку. Матерится Фёдор очень естественно и лишь в крайних,

ответственных случаях.

В первое же дежурство в обновлённом карауле Болтов приходит каким-то взъерошенным, как

огромный воробей.

– Что, Федя, жена, что ли, выгнала? – похихикивая и поправляя свой косой чуб, спрашивает

225

Бычков.

– Умный человек должен успеть смотаться за пять минут до того, как его выгонят, –

наставительно отвечает Фёдор… – Приветствую свежее подкрепление, – продолжает он, пожимая

руки Коржову и Мерцалову. – Как я понимаю, вас внедряют к нам для того, чтобы мы, видя такие

образцы, подзатянули свои глотки и меньше лакали всяческое пойло. Мудро поступает товарищ

Будко, очень мудро, – и, поворачиваясь, обращается уже к своим, – воспитывать вас надо,

воспитывать как сидоровых коз… Кстати, не зря я, видно, вспомнил о выпивке. Что-то давно уже

водочки не пил… Так что с сегодняшнего дня и начну… Васька, – говорит он Бычкову, – а не сгонять

ли тебе до магазина?

– Не-е, Федя, у меня и так руки трясутся, – жалуется тот. – Не дай Бог, выезд будет. Мне вообще

климат менять пора: утром трясёт, вечером качает.

– Да ты что?! Эти шпионы тебя уже завербовали? Нет уж, Васька, пока ты в нашем карауле,

тебя всё время трясти будет. Климат у нас крепкий, и это ещё вопрос, кто кого тут перевоспитает.

Шутки шутками, но после обеда, когда Будко исчезает и, по прогнозам, теперь уже до самого

утра, в карауле появляется водка. Всё происходит чин чином. И всё открыто. Разогревается суп,

разливается водка, все садятся и со смаком выпивают. Коржов присоединятся к ним с радостью –

здесь не то, что в карауле Каргинского. Роман отказывается наотрез.

– Молодец, стойко держится, – с усмешкой хвалит его Болтов. – Кто знает, может он-то и сломит

нас своим мужественным примером. Что ж, давайте выпьем за путь истинный и за то, чтобы

праведники, шагающие по нему, куда-нибудь приходили.

Быстрее всех пьянеет Чепилев, весь сморщенный, с пустыми мешками под глазами. Считается,

что теперь ему всё равно – вряд ли Будко простит подчинённому такие правдивые слова на

собрании. Хоть пей, хоть не пей – всё равно уволит. Так что, конечно, лучше пить. У Федора от

выпитого лишь глаза блестят, а у Чепилева уже странно дёргаются и ходуном ходят губы, наползая

друг на друга. Он уже мелет что-то трогательное о своём Савраске. На него машут рукой и

выталкивают из-за стола.

– Да не-е, мне сейчас-то ничего, – бормочет Чепилев, мутно глядя слезящимися глазами, – мне

бы к утру проспаться, чтобы старуха не увидела.

– Тебе хорошо, – с усмешкой замечает Болтов, – тебя хоть старуха гоняет, не даёт сильно пить.

– Теперь уж не гоняет, – безнадёжно сообщает Чепилев. – Только смотрит да вздыхает. Как-то

один раз говорит: «Эх, Коля, Коля, ну когда ты только кончишь пить?» А я ей: «Вот когда меня

вперёд ногами понесут, тогда и кончу. Только не забудьте на могилку стопочку плеснуть, может и до

меня просочится». Она говорит: «Дурак ты, Коля, совсем дурак…» Вот и всё. А что ей ещё

остаётся?

Чепилев сопит и с какой-то обидой заключает:

– Вот ведь какие люди бывают…

– Какие? – уточняет Болтов.

– Да такие вот балбесы вроде меня да тебя…

Болтов солидно гогочет – на слабых он не обижается.

– Да я-то что? – отвечает он. – Это у тебя никакого здоровья нет – сразу в штопор уходишь. Хотя

зачем оно тебе? Это моё здоровье дорого стоит. Я должен сохранять себя хотя бы для алиментов.

Как ни странно, но в карауле с этой выпивкой наступает вдруг какое-то умиротворение. Тут

невольно захмелеешь уже от самой атмосферы. Уйдя в спальное помещение, Роман достаёт книгу,

но сегодня хочется просто посидеть и подумать.

Время идёт. Лета нет как не бывало. Теперь уже осень… У них с Ниной выстраивается тут

какая-то новая жизнь, а прошлое медленно укутывается туманом забвения. Оглядываешься назад,

а прежние нервные события уже, как призраки. И какая разница: был ты там в чём-то виноват или

нет? Сегодняшняя жизнь выстроена совсем другим: собственным домом, снежными вершинами,

речкой Ледяной, пожарной частью со всеми этими новыми (и уже не новыми) людьми.

Под вечер в караульном помещении появляются два маленьких мальчика года по два – по три.

Удивительно, откуда они? Младший – как раз такого возраста, каким должен быть сейчас Юрка.

Роману от этого почему-то даже страшно к ним приблизиться.

– Внучата Каргинского, – поясняет Фёдор. – Он недавно к дочке ездил, а теперь она сама

накатила с этими гавриками. Между прочим, одинокая мамка, – добавляет