Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

почему у меня так мало сил и времени оставалось для политической деятельности. В это время наше Историческое общество и Курсы получили великолепные помещения в большом доме еврейской богадельни, построенном на 5-й линии Васильевского острова на средства миллионера, «порт-артурского» Гинзбурга{524}, разбогатевшего во время русско-японской войны. Нам отвели в двух этажах залы для лекций и докладов, «железную комнату» для архива и большой зал для этнографического музея общества, начало которому положил Ан-ский своей этнографической коллекцией. Здесь тогда читались частые рефераты, большею частью с дискуссией. Помню свой реферат о еврейской реформации в Германии (февраль), вызвавший через неделю кореферат моего обычного оппонента Столпнера. Странная помесь казуиста и мистика, с болезненно развитой склонностью к формуле: «а может быть наоборот?» («ипха миставра»), Столпнер часто в своих возражениях искажал мысль докладчика и полемизировал неприлично. Иногда он выдвигал явный парадокс и страстно защищал его. Так он однажды в докладе о еврейской мистике выдвинул тезис, что хасидизм по существу есть ассимиляционный фактор и только внешние обстоятельства помешали проявлению его с этой стороны; я неопровержимыми доводами разбил в дискуссии этот парадокс и был уверен, что в душе сам референт соглашался со мною, но публично не признал себя побежденным. Можно было считать Столпнера неисправимым мозгляком, софистом, но я был свидетелем двух сцен, когда в нем проявилась скрытая религиозная эмоция. Когда оппоненты однажды упрекали его в сочетании таких несоединимых элементов, как марксизм и мистицизм, он не оправдывался и кончил свои возражения истерическим выкриком: «Шма Исраэль!» Однажды я встретился с ним на пасхальном сейдере в доме Винавера. Читали Гагаду вполголоса, без увлечения. Кто-то предложил Столпнеру в шутку быть запевалой в хоре чтецов, и вдруг он оживился и стал читать громко, с сильным волнением, раскачиваясь ках иешиботник при изучении Талмуда.

Помнится одна тогдашняя встреча, которая перенесла меня в другой мир. В майский день появляется в моем кабинете почтенная дама, уже седая, и рекомендуется: Хася Шур, ныне Долгополова. Волна далеких воспоминаний прихлынула к голове. Когда я учился экстерном в Могилеве, там шла молва о молодой девушке из богатой семьи Шур, которая увлеклась русским революционным движением, примкнула к кружку Аксельрода и Гуревича, ездила в Берлин и наконец была арестована русской полицией и сослана в Сибирь[44]. Теперь эта живая легенда стояла предо мною. «Еще следы былого огня и былой красоты под пеплом седин, бойкие цитаты из подлинника Библии в разговоре, сознание неразрывной связи с брошенным народом при несомненном факте разрыва» (запись в дневнике 18 июня). Она была крещеная, так как в ссылке вышла замуж за русского социалиста-революционера Долгополова, бывшего депутата Думы. Теперь муж ее умер, и она приехала в Петербург по делам. В записи читаю: «Два часа горячей беседы, почти исповеди. Ореол революционной деятельности, каторги, Могилевского романтизма — и грустное восклицание: ведь я — гоя!» На прощание я дал ей экземпляр своих «Писем о еврействе», о чем она упоминает в книжке своих воспоминаний, напечатанных недавно в советской России.

Этот эпизод напомнил мне сейчас, по ассоциации идей, о волновавшем нас в то время явлении новых крещений по мотивам далеко не романтическим. В конце предыдущей главы я отметил принятую нашей «Национальной группой» резолюцию, в силу которой выкресты считаются исключенными из еврейского национального союза. Это был наболевший вопрос. Среди еврейской молодежи свирепствовала эпидемия крещений. Ежегодно перед наступлением учебного сезона массы абитуриентов, не допущенных в высшую школу в силу процентной нормы, принимали крещение с целью облегчить себе будущую карьеру в свободных профессиях и на государственной службе. В обществе уже привыкли к этому явлению и относились к нему как к чему-то неизбежному. Это побудило нас тогда, в конце 1911 г., принять вышеозначенную резолюцию и вместе с тем устроить совещание с представителями других партий о том, как реагировать публично на это деморализующее явление. Мне было поручено составить проект воззвания к еврейскому обществу о необходимости противодействовать эпидемии крещений путем морального осуждения дезертиров и возможной их изоляции. Воззвание начиналось с картины нынешней осады «стана израильского» новым Амалеком, армией русских черносотенцев, и указания на признаки разложения внутри осажденного лагеря. В то время, как одних тяжелый молот угнетателей кует как железо и закаляет для борьбы за гонимый народ, он других дробит и гонит к ренегатству. И я требовал от общества, чтобы оно установило определенное отношение к ренегатам, которые в момент мученичества нации не могут стоять рядом с борцами за нее. «Кто отрекся от своей нации, заслуживает того, чтобы нация от него отреклась». Я обращался с призывом к колеблющимся, готовым уйти: «Вы стоите на пороге измены. Остановитесь, одумайтесь! Вы приобретете гражданские права и личные выгоды, но вы навсегда лишитесь великой исторической привилегии — принадлежать к нации духовных героев и мучеников». Я говорил стойким и верным: «Принадлежность к духовной армии борющихся за еврейство обязывает к известной дисциплине. „Пусть будет свят твой стан!“ — эта древняя заповедь требует нравственной чистоты и цельности от народной организации, спаянной веками исторических подвигов. Не может быть братства между держащим знамя и бросившим его, между поносимым за имя еврей и избегнувшим поношения под маскою христианина».

Текст этой декларации вызвал горячие прения в нашем совещании. Выяснилось, что одни не могут его подписать, так как имеют выкрестов среди родных или друзей и не могут порвать сношения с ними; другие находили здесь призыв к общественному бойкоту и боялись неприятных последствий; лишь немногие согласились со мною. Было ясно, что декларация не соберет достаточного количества подписей, и я поэтому решил опубликовать ее со временем только за своей подписью, как не-осуществившийся проект. Долго лежали у меня машинные копии декларации, пока, спустя полтора года, жизнь мне не напомнила, что пора ее опубликовать. Эпидемия крещений все росла. Летом 1913 г. газеты сообщили о переходе в православие 80 еврейских студентов, исключенных из Коммерческого института в Киеве, после чего их снова приняли в институт. Раввин большой общины на юге России, преподаватель еврейской религии в гимназиях, сообщил мне, что его ученики-абитуриенты откровенно признались ему, что они намерены совершить «роковой шаг» ради поступления в университет. Наконец, до меня донесся вопль отца, которому сын-абитуриент писал, что решил креститься, чтобы «поступить в университет и потом сделаться присяжным поверенным», причем цинично называл возражения отца «реакционными» и «наивными». С разных сторон меня уверяли, что декларация против «шмад» может подействовать по меньшей мере на часть кандидатов в выкресты. Тогда я напечатал декларацию в «Новом Восходе» (№ 29) и других газетах, под