Рубеж - Генри Олди

Встало перед Логином, сотником валковским:

- …давайте так договоримся: Юдка визу выправит, а зацный пан поклянется перед иконою, что Юдку, живого и невредимого, на ту сторону возьмет. Там и сочтемся…

Помнишь? помнишь, ты тогда еще подумал! Морщины на твоем необъятном лбу понемногу разглаживались:

- Ты, душегуб, так и так с нами пойдешь. А то чорты знают, куда заведешь нас. Вот если правильно заведешь, да Яринку там отыщешь - тогда поговорим… мое слово - железо…

И еще встало, горячими брызгами:

…а тех, по ком эти бабы плачут, не вернуть уже. Предложи им сейчас привести из пекла их сыновей, да мужиков, да братьев!… Отказались бы?

- Я…

Помнишь? помнишь, твой голос тогда сорвался. Не понять: от ярости ли, или от смертельного оскорбления, или старуха в цель попала…

- Я клянусь вам, бабоньки… что упыра этого, Юдку, своей рукой в пекло приведу. А жид Юдка мне живой нужен, покуда в пекло меня не приведет, а когда приведет - то я его, злодея кровавого, шкурой новый барабан натяну! Или я брехал когда?!

И напоследок, беспощадным итогом:

…молчал молодой турчонок. Как кремень молчал, под ножами. Страшное дело творилось в плавнях близ Хотина-Днестровского. Страшно пытали Логин, тогда еще хорунжий сотенный, со Шмальком-друзякой пленного нехристя, диким спросом спрашивали - молчал черномазый.

Губы в клочья закусывал.

- Слышь? помер, что ли? - спросил под конец Шмалько, вытирая ладонью потный лоб и оставляя поперек багровую колею.

Помнишь? помнишь, ты тогда пригляделся.

- Клянусь Пречистой Богородицей, - сказал, а в камышах ветер подхватил, унес тихим шорохом, - таки помер, басурман! Добили, не добились…

Открыл тут глаза молодой турчонок.

Белькотнул по-своему, - отчего чужие словеса намертво в память врезались? отчего годы не вытравили?! - улыбнулся светло и уже взаправду помер.

Нескоро узнал Логин, что сказал ему полонянник, а когда узнал, лишь плечами пожал. Из ихнего клятого Корана то было:

«Аллах не взыскивает с вас за легкомыслие в ваших клятвах, но взыщет за то, что вяжете клятвы! Искупление этого - накормить десять бедняков или освободить раба…»

Сколько лет торчало вросшей в мясо, привычной занозой, и лишь сейчас выперло новой болью, чирьем гнойным под взглядом чортячьим:

"…не взыскивает за легкомыслие в ваших клятвах… но взыщет за то, что вяжете клятвы…"

Гори в аду, молодой турчонок!

Гори в аду, чорт-катюга с безумным Юдкой!

Гори в аду, сотник Логин, клятвопреступник и душепродавец!

В одном котле сойдемся!

Не земля под каблуком - камень да прель прошлогодней хвои. Не небо над головой - дерюга рваная, прохудившийся мешок с горохом, того и гляди, посыплется на голову частым градом. Не правда вокруг - брехня на брехне сидит, брехней погоняет, и все трое истинной правдой прикидываются, изгаляются над встречным-поперечным! Что делать? где стоять? куда идти? кого рубить?!

И в третий раз полоснул крик наискось, ударил в спину:

- Батьку! чуешь?!

Еще не веря, не понимая, обернулся сотник.

- Яринка!!!

…В серебряном платье стояла Ярина Загаржецка. И горел серебряный обруч в ее волосах.

- Донечка! ласточка моя!

Не помня себя, с забытой "ордынкой" наголо, с жидом и чортом за плечами, повернулся Логин к дочери. Стояла та в высоком небе ангелом господним, светилась зорькой ясной - и понял сотник: все. Конец отчаянной душе. Завершились адские скитания, но и жизнь завершилась. Смилостивился Иисус-Спаситель, допустил грешника в рай; туда, где сейчас Яринка сладкий варенец золотыми ложками ест.

Видишь, сотник?! не ты пришел - за тобой пришли.

Шаг - и в небо.

- Яринка!… я… я иду…

Примерзли слова к губам; дыханье в глотке комом шерстяным сбилось.

В высоком небе стояла Ярина Логиновна, блистала святым серебром, что твоя икона в новой ризе… Да только приплясывал рядом с панной сотниковой чертенок-подмастерье, разнопалый нехристь.

Дразнился.

Язык высовывал; "Батьку! чуешь?" - горланил.

Померк свет в глазах сотника Логина.

- Рушницу мне! рушницу дайте!

Ответно ли грянул выстрел? Помстилось ли? - кто знает? Вот и Логин не знал, не видел уже, как из-за кустов приподнимается верный есаул, как дымится разряженная булдымка в руках старого Шмалька, а сам есаул Ондрий потрясенно смотрит в синь высокую, где пляшет неуязвимый чертенок, и молчит Ярина Логиновна.

Хитер бывалый черкас. Знал, когда слушать, когда ослушаться надобно, когда по-своему телегу повернуть. Тайно ждал в засаде: выручит жида-падлюку шабля острая, так пуля меткая не минует!

Минула.

И Юдку Душегубца, и адского выкормыша.

Впервые есаула рука подвела.

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова яра

Мой сын звал меня.

А я медлил. Только сейчас, в эту минуту встречи, я ощутил всю горечь происходящего - и Хлеб Стыда забил мне рот липкой мякотью. Впервые я понял, что значит: быть бессильным стариком на иждивении собственных детей! Я, каф-Малах, Свобода во плоти, проницавший Рубежи и смеявшийся над стражей! - ныне я жил лишь потому, что вот он, мой малыш, запертый в темницу несовершеннолетнего тела, рвал свет в клочья и швырял мне, блудному отцу своему, последние обрывки.

Брось меня!

Оставь!

И тот, прежний стыд, показался мне светлым праздником перед стыдом новым. Это я кричу ему: "Брось! оставь!…"?! Это я облегчаю ему непосильный труд?! Нет, это я сам норовлю оставить, бросить мальчишку один на один с его судьбой - чтобы потом и в гибели, в растворении останков бывшего каф-Малаха, слышать до конца вечности:

- Батька! Да где ж ты?! чуешь ли?!

На миг мне почудилось: я стал прежним.

На краткий миг, но и за него - спасибо.

- Батька! лови смыслу! белую, белую хватай!

Ловлю, сынок! Белую смыслу ловлю, Внутренний Свет ор-Пеним, облаченный в мантию Света Внешнего ор-Макиф… ловлю, хватаю, держу обеими руками, зубами вцепился!… ты только потом напомни, я тебя обязательно научу, покажу… потом. Если выберемся. Нет! - когда выберемся. А мы с тобой обязательно выберемся, на карачках выползем…

И снова нет.

В полный рост выйдем.

- Батька! вот еще!

Клянусь Азой и Азелем! - он дотянулся! Свет Скрытых Замыслов хлестнул меня наиотмашь, мгновенно впитываясь, и я выплюнул остатки Хлеба Стыда. Да, он, дитя моей несчастной Ярины, воистину может - но он еще не умеет! Умею я, бесполезный призрак, умею, но не могу - и значит, я не такой уж бесполезный? Не очесок шерсти на гребне, а знание и память?!