Современный российский детектив-2. Компиляция. Книги 1-23 - Андрей Владимирович Поповский

что на зарплату в принципе жить невозможно. Разве что в каких-нибудь банках-ломбардах в кредит брать.

Ларин посмотрел на собеседника, как на наивного ребенка:

— Какие там кредиты? Вы что? Вы видали, какие упыри этими конторами всеми владеют? Это ж проще сразу удавиться.

— Или их удавить. Ну серьезно. Натуральные же вампиры — наживаются на несчастьях других. И только жиреют.

— А вы потом в долгах, как в шелках, материну пенсию на проценты отдаете.

— Жесть! Их бы топором по башке…

— Вот именно! — горячо замахал руками Ларин. Щеки у него покраснели, дыхание сделалось прерывистым и неровным. — И не только их, но и щенков их, и всех сочувствующих. До седьмого колена!

— Правильно! Как Раскольников старуху-процентщицу! И как этого, из «Деньгомига», да? Хрясь топором!

— Да! — с горящими глазами повторил Ларин.

— И журналюг заодно туда же…

— Вот-вот. Проститутки паршивые. И как только совесть им позволяет? Такое пишут? Вы читаете газеты? Нет? Я сейчас тоже редко. Потому что этот поток дерьма невозможно же воспринимать. Это же брехня от первого и до последнего слова. Кто больше заплатил, тот и прав. Они и про нас писали, что мол, хищение было, шлюхи поганые!

Республиканский от всей души поддакивал:

— И не говорите. Их надо, как в Гамлете, помните? Как Полония. Этого Лисовского особенно!

— Точно! Прямо в сердце. Одним ударом.

— Да! Этой самой… как ее?.. Ш… (и Республиканский показал фехтовальный выпад).

— Шпагой.

— Верно!

Чигаркин неодобрительно смотрел на напарника. Он недвусмысленно показывал всем своим видом, что недоволен его методами. Но тому было плевать. В конце концов, дело ведь шло, диктофон исправно записывал разговорившегося подозреваемого.

— Была б моя воля, — продолжал разливаться Республиканский, блестя глазами (похоже, этот спектакль доставлял ему самому неподдельное удовольствие), — я бы поучил уму-разуму всех сволочей, которых нынче развелось просто видимо-невидимо.

— И не говорите. Куда ни плюнь — попадешь в мразоту.

— Особенно если баба…

— Да уж. Эти умеют достать до самых печенок.

— А потом быстренько находят себе другого…

— …с атлетической фигурой и при деньгах, — писклявым голосом и кривя губы, произнес Ларин. Похоже, цитировал что-то прочитанное в соцсетях или на каком-то из сайтов знакомств. — И хорошо, если хватает порядочности честно признаться, а то ведь рога наставит и ходит довольная… Сука. И свалит, когда все у тебя оттяпает.

— Такой самое место на рельсах. Каренина сама прыгнула, но тут и помочь не грех. Чтоб другим неповадно было. Только помочь некому.

— Я бы уж помог, если бы мне такой случай представился. Так помог — кишок бы не собрала.

— Как я вас понимаю, Александр Семенович. Вот как в Железнодорожном — правильно? На рельсы шлюху, и разговор короткий. Нечего от мужа гулять. Верно?

— Верно!

Республиканский встал, театрально выпил стакан воды и вышел из кабинета, прихватив со стола диктофон. Полученной записи вполне хватит, чтобы задержать подозреваемого на сорок восемь часов — Следственный комитет подпишет постановление как миленький. А за это время с ним можно будет хорошенько поработать. У всезнающих господ москвичей такого результата нет и в помине. Так что придется оценить его старания, умение и вообще. Не только у вас соображалка работает.

Глава 16

Одиночество меня не пугает. Ха-ха. Думали запереть меня, загнать в угол? Не смешите. Впрочем, что еще могут придумать серые людишки? Это им — пустышкам без фантазии и устремлений — наедине с собой страшно. Для них карцер — пытка, испытание, наказание. А для меня… О, для меня нет ничего лучше, чем возможность побыть один на один со своими мыслями, рассмотреть их со всех сторон, упорядочить, разложить по полочкам. Я не простенькая кантовская вещь в себе, я хочу и могу быть феноменом. Тем, кто не постигается умом, а может быть прочувствован только сердцем, душой. Тем, кто наполняет и наполняется творчеством. Внемлите мне, рабы божии… Нет, просто рабы. Своей ограниченности и невежества. Аз есмь феномен! Мой мир внутри, а не вовне, поэтому меня невозможно ограничить.

Заприте целый мир, и что? Разве от этого он перестанет быть миром? Я, как галактика, плыву по просторам вселенной. Только я сам могу ограничить себя, только я сам создаю для себя рамки. А уж точно не общество, примитивные законы и серые людишки, которые эти самые законы якобы исполняют. Я неподвластен вам, идиоты! Я — Творец!

Да заточите меня хоть в единственной комнате на вершине железной башни посреди необитаемого острова! Ха! Но и тогда вам не удастся ограничить мою свободу. Хотелось бы, конечно, чтоб в моем карцере были книги… Но это не так уж важно на самом деле. Мелочь. Те произведения, которые прошли сквозь века и пребывают в вечности, и так всегда со мной. Пусть не дословно, но духом, эмоцией.

Они питают мой источник вдохновения, дают мне силы, расширяют мой космос. Я помню их все. И тем отраднее, что еще столько чудесных произведений не познано. Впереди еще столько открытий. Но даже если вы запрете меня в четырех стенах навсегда и отберете возможность черпать из источника мудрости гениев, я не расстроюсь.

«…Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.

Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели, слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса».

Да, Иосиф Александрович, я последую вашему совету. Ха-ха-ха. Последую и воспользуюсь возможностями, которые дает изоляция от всех мерзостей человеческого муравейника.

Неужели вы могли подумать, что такая мелкая пакость, как сидение взаперти, меня сломает? В таком случае глупость ваша еще глобальнее, чем я предполагал. Ведь подобное может быть страшно только тому, кто сам не способен создавать. А я творю. Творю каждую секунду своего бытия. Когда рождаю новые личности, новые события, новые идеи. Когда выхожу к вам, открывая новые горизонты, будоража, а иногда даже пугая.

Страх — великий двигатель стад человеческих. Классики прекрасно знали об этом и неоднократно тыкали людишек носом в их основной инстинкт. (Одноименный фильмец, кстати, невероятно узколобый. Секс как причина намного скучнее и мельче. Пованивает фрейдизмом и эпатажем, а совсем не желанием исследовать проблему и помочь с ней справиться. Впрочем, о чем это я? Разве Голливуду когда-нибудь было не плевать на зрителя? Лишь бы деньги несли. А выставленная напоказ вагина стоит гораздо больше неприятной правды).

Но великие умы никогда не чурались неудобных тем. Показывая людям их убожество, они указывали его первопричину. Ведь если присмотреться к обычному человеческому существу поближе, то тут же станет ясно: его желания и страсти открывают