Дорога неровная - Евгения Изюмова

Александре от этого рассказа стало до того плохо, так захотелось уехать, даже не повидав брата, что попросила Тамару:

— Ты свози нас в аэрокассу, завтра мы улетим в Тавду.

— Сейчас в Тавду ходят одни автобусы: дорогу асфальтированную проложили туда, — сообщила Тамара и посоветовала. — Ты бы дождалась папку, он обрадуется тебе. Ты на Сашку не обижайся, его папка часто ругает, что пьёт да не работает, а деньги тянет с родителей. Давай лучше отвезем ребят ко мне да сходим к Татьяне, она ведь в реанимации лежит.

К Татьяне они попали к вечеру: пока отвезли Антона и Павлика в Тараскуль, да пока простояли в очереди за билетами на автобус.

Татьяна лежала в отдельной палате, бледная, опутанная проводами капельниц. Рядом с ней сидел черноволосый, коротко стриженый мужчина — Борис, её муж. Он держал Татьяну за руку и беспрестанно горестно вздыхал: Татьяна в беспамятстве лежала третий день. Ей сделали операцию, однако состояние не улучшилось.

Постояли, посмотрели на Татьяну и вышли обратно в коридор вместе с Борисом. Александра зашла в ординаторскую, спросила, можно ли увидеть лечащего врача Татьяны. Им оказался мужчина примерно одного возраста с Александрой. Он представился и, узнав, что Александра — родная тётя Татьяны, сказал:

— Ну, наконец-то! За три дня хоть один человек поинтересовался её здоровьем!

— Да ведь муж здесь, и мать, говорят, бывает. А ещё и сестра — Тамара.

Врач усмехнулся:

— И тот, и другая постоянно в нетрезвом состоянии, сестру вижу впервые, может, и была — не знаю, а дело, между тем, неважное: у пациентки разрыв селезенки. Вы, я вижу, человек серьёзный, мне кажется, разумный, потому хочу вас попросить организовать донорскую кровь для больной. Думаю, летального исхода не будет, но нужно лекарство, дефицитное лекарство на основе крови. Мы можем его приготовить, но нельзя же весь запас крови на одного больного истратить, есть и другие, кому кровь нужна. И это надо срочно, иначе насмарку пойдут все наши усилия. Понимаете?

Александра кивнула. Поблагодарив врача, распрощалась с ним, посоветовала держать связь с Тамарой, как наиболее надежной из Копаевых, и вышла в коридор.

— Ну что? — хором спросили её, и Александра сообщила просьбу врача.

— Да я, да я… — засуетился Борис, — я всех ребят в автоколонне подниму, все кровь дадут!

— Молчи уж, — одернула его Тамара, — с тобой другой разговор будет, вот как папка приедет.

Борис поник, однако Александра возразила Тамаре:

— Будет разговор или нет, а крови надо много, и ваша, думаю, не вся будет пригодной.

Тамара понятливо посмотрела на неё, сообразив, что Александра имеет в виду отца и мать, и тут же велела Борису отправляться на базу, а сама с Александрой пошла к нему на квартиру: Борис сказал, что мать у них.

Там их ожидал еще один сюрприз: вернулся из командировки Виктор. Узнав о несчастье, бросился на квартиру к дочери. Сначала, страшно заскрипев зубами, чуть не кинулся убивать зятя, но Дуся повисла у него на шее и криком кричала до тех пор, пока Виктор не остыл. Пораскинув, не затуманенными пока водкой, мозгами, решил, что жена права. Можно, конечно, Бориса избить — сила была у Виктора в руках до сих пор немалая, и полученные в десантных войсках навыки борьбы не забыты; можно зятя посадить, но кто будет воспитывать детей, если вдруг — не приведи, Господи! — неверующий в Бога Виктор даже перекрестился — дочь умрёт. И, налив полный стакан водки, выпил махом, чтобы умерить гнев и успокоить душу.

Виктор и Дуся, увидев Александру, заплакали, дивясь, что та совсем не изменилась, такая же порывистая и горячая в суждениях, седина лишь проглядывает сквозь каштановую краску. И сыновья её, когда Тамара привезла их из Тараскуля, понравились брату: молодцы-ребята! Правда, Виктор предъявил претензию, почему ни одного их сыновей не назвала Максимом, вот дал же он такое имя одному из внуков, но тут же забыл, начал обниматься с сестрой.

Вторая ночь прошла в квартире у Бориса в общих воспоминаниях за столом, где периодически менялись бутылки да подновлялись закуски, и Александра старалась, чтобы горечь, возникшая в душе с первых встреч с родственниками, не прорвалась наружу. Она поняла, что брат, родной по крови, чужой ей по духу. Он даже не огорчился, когда сестра объявила, что уезжает в Тавду на следующий день.

Копаевы давно жили своим «кустом», окруженные детьми и внуками, им и дела не было до того, как жили Александра, Геннадий и Лида. Правда, Виктор несколько раз бывал у Геннадия, Лиде помогал строить дом, потому что был умелым каменщиком и печником. Он и в командировке-то был потому, что где-то понадобилось отремонтировать сложную старинную печь — в моду вновь входили камины и печи, их ставили в своих коттеджах люди, которых в середине восьмидесятых лет называли «новыми русскими».

Александра, выросшая и жившая всегда вдалеке, была почти незнакомой Виктору. И в том, что жили они без всякого интереса друг к другу, в разъединении рода и был, наверное, главный смысл прабабкиного проклятия, потому что не зря говорят: один горюет, а семья — воюет. Агалаковские потомки горевали каждый сам по себе в разных уголках России, не зная о бедах близких людей, не пытаясь даже помочь. Разведясь с Виталием, Александра попробовала обратиться за утешением к старшим, но получила дружный ответ: «Знала, за кого шла, а теперь не кайся». Это была её вторая (первый раз после смерти отца просила безрезультатно помочь материально, чтобы доучиться) и последняя попытка просить у родственников помощи. Зато дня не было, чтобы в почтовом ящике не лежало письмо от подруг-«орлят», которые грели душу и не давали свалиться в депрессию.

Павла Федоровна была для детей вроде солнца — кружились они, как планеты, вокруг неё, но всяк по своей орбите, и каждый жил по своим законам. Умерла мать — и не стало даже потребности видеть друг друга. И если старшие, родившиеся до войны, перенесшие общие тяготы, тянулись друг к другу, объединенные общими воспоминаниями, то младшая сестра им была непонятна, как все представители послевоенного поколения, тем более что Александра и образование имела выше, и должности занимала, на их взгляд, «непыльные», вертясь, как они считали, около начальства. Более того, старший брат, не зная характера младшей сестры, с готовностью верил всем наговорам на неё. И даже в смерти матери обвинил Александру, дескать, намеренно уморила её, архив материнский сожгла во дворе на костре, чтобы после неё ничего на земле не осталось. Костёр и впрямь был — Виталий сжёг кое-какие старые вещи, газеты, что не могло уже пригодиться в хозяйстве и не имело ценности, а бросать мусор во дворе — не гоже. Брату про то поведала, оказавшись в Тюмени, Александрина соседка-пьяница, дружившая с Изгомихой. Виктор, обвинив сестру в святотатстве, сам ни разу так и не побывал на могиле матери.

Александра сначала обиделась, узнав про навет, а потом решила всё-таки не терять связи с родными, более того — попыталась как-то объединить всех, живя в Тавде, звала ежегодно к себе в гости, но никто так и не приехал поклониться праху матери, потом и письма стали редкими. Впрочем, и Александра писала родственникам не часто.

Непонятная никчемная вражда, зародившаяся между Павлой и её сестрами, краем коснулась их детей. Теплые родственные отношения с тётками сохранились только у Лиды. И как Божья кара Лиде за её холодное отношение к матери выросла у нее холодная душой расчётливая дочь. Именно она и стала причиной раздора между сёстрами, самыми близкими друг другу людьми после смерти матери. Разгневанная двухлетним молчанием сестры, Александра решила навсегда отречься от неё, но неожиданно пришло известие от Лиды, что «теперь и она одна…» Такое, подумалось Александре, сестра могла написать лишь в случае смерти мужа Семёна. И она помчалась к племяннице Наталье, жившей в Москве, где должна была оказаться и Лида, чтобы утешить сестру, успокоить, помириться: она простила сестру за молчание, за прохладное отношение к себе — душа досталась Александре беззлобная и отходчивая. В Москве и выяснилось, какой навет на неё сделала старшая племянница. Что оставалось делать Александре? Только рассмеяться. Так она и сделала.

Но это случилось несколькими годами позднее. И она даже не подозревала, что и у неё самой тоже будут трудности в общении с младшим сыном. Когда это случилось, она никак не могла понять, почему сын равнодушен к её советам, почему ему всё равно, есть рядом мать или её нет… Она отдавала сыновьям всё, что имела — здоровье, деньги, время, свои знания и жизненный опыт, который, как потом оказалось, совсем не нужен был Павлу. И как когда-то после развода с Виталием, она вновь спрашивала себя: «Почему? Что я сделала не так?» — пока не поняла: сын вырос в иное время, стали иными нравы, и превыше всего ставились не душевные качества, не нравственные добрые устои, а меркантильность и желание молодых людей стать богатыми немедленно, не прилагая к тому особенных усилий.