Земля зеленая - Андрей Упит

— Вырос, вырос! — улыбался Андр, крепко пожимая руку тезке. — Но порода Калвицев сразу видна, даже удивительно.

Жена Осиса, увидев Андра Калвица впервые, ничего удивительного в нем не нашла — мальчик как мальчик. Обстоятельнее всех оглядела его Анна, потом одобрительно кивнула.

— Очень хорошо — таким я и ожидала увидеть его.

От общего внимания Андр почувствовал себя немного смущенным. Вырос… как это он сам не заметил, что вырос и как-то изменился? Казалось, только вчера ездил с Большим Андром в ночное за бривиньской рощицей и совсем недавно дразнил Анну на паровом поле Озолиней, затягивая песню о старых девах… Как хорошо теперь с ними встретиться!

Но почувствовал и другое: они оба — и Андрей и Анна — совсем не такие, какими он их представлял. Только при пожатии руки на лице Андрея промелькнула улыбка, он выглядел сильным, возмужавшим, но чересчур уж серьезным и сдержанным, как будто только что сбросил невыносимо тяжелую ношу и теперь опасается каждого резкого движения, чтобы опять не кольнуло в спину или в плечо. Разве жизнь в Риге не такая уж легкая, как болтают здесь? Нет, это, должно быть, что-то другое, но сейчас у Андра не было времени допытываться. У Анны промелькнула мысль: вот теперь была бы, пожалуй, кстати песенка о старых девах. Но какая же это старость, — стала еще красивее, лицо под белой соломенной шляпой бледное, нежное; чужими были только две морщинки, сбежавшие от уголков рта вниз, словно след чего-то долго угнетавшего.

Жена Андрея — ее звали Марией — сразу взяла Андра в свое распоряжение: пусть положит на телегу вот этот пакет, в нем смена детского платья; да как бы не смять, здесь ведь, наверное, и утюга не найдется. Телега без подножки, Андр должен поддержать Марию, чтобы не упала, когда, садясь в телегу, встанет на конец оси. Потом нужно посадить девочек, — под мышки брать нельзя! — так можно вывихнуть ручки, держать следует вокруг талии, так вреда не будет. Когда Мария и девочки разместились, по сторонам осторожно уселись Анна с Андреем, стараясь не помять своей спутнице блузку: ведь кисея такая тонкая. Места всем хватило, Калвиц, все рассчитав, положил поперек широкую доску. Андр с удовольствием выполнял все указания Марии. Она совсем не такая, какой здесь изображают горожанок, — не жеманница и не белоручка, распоряжалась деловито, словно хозяйка. Некоторые полунемецкие слова звучали у Марии смешно и странно, но она не кичилась ими, они вырывались у нее естественно, не вызывая насмешки.

От станции Андр пустил лошадь рысью, иначе не полагалось. Но когда переехали Диваю и выбрались на гору, рижане попросили ехать шагом — до сумерек далеко, спешить некуда, они хотят посмотреть на поля и подышать свежим воздухом.

Воздух действительно был свежий, даже прохладный и чуть влажный после жаркого дня. Солнце зашло, но вечерняя заря обещала гореть долго. Пашни повсюду уже зазеленели, только посевы позднего ячменя еще лежали темными пятнами и полосами. У переезда, в цветнике за будкой, девушка со светлыми волосами, в ярко-красной блузке склонилась над клумбой с нарциссами. Андр на передке телеги сидел с вытянутыми руками, как кучер самого Зиверса. Не вытерпел и пустил такой рысью, что непривычные горожане начали вскрикивать. Но зато в ложбине Угей он приостановил коня — пусть послушают соловьев.

Ложбина Угей густо заросла ольхой, черемухой, ивой, разными кустами и папоротником. С одной стороны дороги широко раскинулись ели, стоявшие в ряд до самой Браслы. По берегам Браслы до полотна железной дороги — сплошной молодняк: липы, березы и белая ольха, а под ними — курчавая, путаная чаща орешника. Не сосчитаешь, сколько здесь поет соловьев, воздух наполнен трелями. Андрей Осис глубоко вздохнул, точно и песни можно втянуть вместе с воздухом, и покачал головой.

— Эх, птицы, птицы! Только из-за них стоит хоть раз в год сюда приехать, чтобы не позабыть эти края совсем.

— Весной в Аркадии тоже один поет, — сказала Мария, — но у того голос не такой звонкий.

До самых Личей звенели соловьи. Какой-то мужчина шел с реки, перекинув полотенце через плечо; увидев подводу, сошел в канаву, пережидая, пока проедут мимо; над ивняком, как огромное розоватое яйцо, блестела освещенная закатом лысая голова.

— Не Мартынь ли это из Личей? — спросила Анна Осис, когда они уже отъехали.

— Он самый, — рассмеялся Андр. — Не любит встречаться с людьми.

— И волосы у него не отросли?.

— Где там! Все время держались веночком над воротником и по вискам, а теперь и эти сбрил, — нет их, так и совсем не надо.

— А в церковь по-прежнему ходит?

— По-прежнему ходит и по-прежнему там спит, — отозвался Андр и, подумав, почему-то добавил: — А мы больше не ходим, ни отец, ни мать.

— Вот как! — Андрей казался приятно пораженным. — Этого я не ожидал. Умно делаете.

— Нашел ум! — Мария локтем подтолкнула его в бок. — Придержи-ка язык, не начинай здесь умничать!

Но Андр, очевидно, был зол на этого Мартыня из Личей, поэтому не мог так скоро успокоиться.

— В этом году ему не везет: сам должен коров доить, сам молоко кипятить, не может найти батрачки.

— Должно быть, кормит плохо, — решила Мария. — Хуторские — не хозяева: говорят, скупые, как черти.

— Нет, сам он ничего, но его мать сущая чертовка. Ни одна батрачка не может выдержать, живьем ест.

— Хорошо, — вырвалось у Анны не к месту.

На самом деле она хотела сказать: хорошо, что ты такой взрослый парень и все еще не знаешь, почему не живут батрачки в Личах, хорошо, что характером ты остался ребенком; эти негодяи в Личах позорят всю волость.

Но тут же она убедилась, что наивность не так уж похвальна. Около Леяссмелтенов Андр не удержался и показал пятна белых и красных цветов, которые в сумерках еще хорошо были видны. У леяссмелтенской Лауры самый красивый цветник во всей волости, этой весной и его мать получила от нее немного рассады «сломанных сердец», царских лилий и пионов. Леяссмелтенская Лаура подписывается на «Балтияс вестнесис» и «Ауструмс», прошлой зимой давала ему почитать. Ах, да! Когда ехал на станцию, встретил на дороге Лауру, она просила передать привет…

Анна пыталась подмигнуть или толкнуть ногой доску, на которой сидел этот болтун. Неужто он раньше в Бривинях ничего не замечал? Андрей Осис в ответ глухо пробурчал что-то вроде «спасибо за привет», потом громко кашлянул и отвернулся от Леяссмелтенов в ту сторону, где за версту виднелся лес, принадлежащий имению, — неровный, мохрастый, как обтрепанный подол черной юбки. Разве Зиверс тоже вырубил часть молодого леса?

Нет, вырубить не вырубил, но сделал просеки вдоль и поперек. И канавы прокопал через все трясины. Ненужную поросль вывел совсем, чтобы не мешала расти строевому и поделочному лесу. Большие осины тоже вырубили, они рано становятся дуплистыми, и тогда даже хороших дров из них не получишь. Леяссмелтен купил три сажени осиновых чурбаков на дранку для крыши. Сарай у него длиной в сто тридцать футов, весь хлеб туда войдет, зимой можно молотилку поставить. Лесопильный станок собирается покупать…

Никак нельзя было остановить Андра, трещал, пока телега не загремела по ложбине Калнасмелтенов. Все трое Калвицев вышли навстречу, почти у самых Кепиней ждали, хотя Калвициене обычно здесь не показывалась из-за Светямуриене, душа не лежала.

В сумерках приехавших было трудно разглядеть, по Калвициене сразу узнала Анну, и ей стало как-то не по себе. До сих пор из-за Анны совесть у нее нечиста, и все время у нее было смутное предчувствие, что Анна может приехать с Андреем… Но Анна, казалось, забыла прошлое, просто и сердечно подала руку и начала шутить, — дескать, приехал табор цыган, которым в доме не хватит места, придется в кустах выгона развести огонек. Старый Калвиц от всего сердца радовался родственникам. Не только девочек, но и женщин чуть не на руках снял с телеги. Мария была очень довольна таким приемом.

Внутренность дома поразила Марию. Всю жизнь она прожила в Агенскалне, и только три раза была на хуторе у родственников, где-то близ Бигауньциема;[70] родственники были больше рыбаками, чем крестьянами, — комнатка у них бедная, набитая разным хламом, пропахшая дымом и копченой салакой. Не назовешь гостиной и комнату арендатора в Силагайлях — глиняный пол, пазы стен проконопачены мхом, потолок держится на толстых балках. Но все очень опрятно, пахнут свежие березки, в глубине, около стен, стоят три чисто убранные кровати с подушками; у Марты в углу — даже комод с зеркальцем, полочка с книгами и газетами. Стол покрыт домотканой скатертью, вышитой по краям красными нитками, посредине — зеленый кувшин с полевыми цветами и лампа с белым абажуром в блестящей медной оправе. Небольшая печь выбелена, нигде не висят мокрые чулки и старые лохмотья. Нет, здесь совсем не так, как она представляла себе деревню. Мария сняла свою соломенную шляпу, положила на комод и села на желтый полированный ясеневый стул. Ласково улыбнувшись, кивнула хозяевам.