Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он как бы начал выступать в качестве некоего оракула, но не мистического, а, наоборот, рационального. Он давал разные советы: житейские, политические, как строить государство, как решить семейные проблемы, как вложить деньги. Совершенно не помню, чем дело закончилось. Федор Михайлович как-то подзажевал, как он любил делать. Но никакой развязки там и не требуется. Другие писатели великолепным образом почувствовали структурообразующую незавершенность повествования Федора Михайловича Достоевского в «Крокодиле», они подхватили крокодиловое знамя и развернули его в своих дальнейших произведениях. Здесь наше внимание переходит к такому великолепному автору, как Корней Иванович Чуковский, который развернул знамя крокодила в целом пучке произведений, прежде всего в довольно ранней поэме «Крокодил», а также в поэме «Краденое солнце».
Возвращаясь к роману, который группа детей писала под эгидой Юзефа Алешковского, должен сказать, что мне не удается вспомнить, что именно происходило с крокодилом, но разрозненные сохранившиеся иллюстрации говорят о том, что крокодил ездил в автомобиле, был прямоходящим, во всяком случае, изображался таковым, то есть этот образ приближался к образу Крокодила Гены, о котором мы, конечно, еще скажем в неувядающем перечне русских крокодилов. Третье место после Достоевского и Чуковского занимает Эдуард Успенский, создавший образ Крокодила Гены, но между этими крокодилами произошло важнейшее событие – под влиянием Чуковского возник журнал «Крокодил», который сыграл гигантскую роль в русском литературном и художественно-графическом мире. В детстве я был невероятным фанатиком этого журнала, покупал каждый номер, и у меня до сих пор где-то хранится огромный пласт «Крокодилов». Больше всего в «Крокодилах» мне нравилась политическая карикатура. На входе в Дом творчества, где обычно сидела некая тетушка (или сидит по-прежнему), которая распоряжалась входящими и выходящими людьми, там же всегда стоял телефон, по которому можно было звонить в Москву, и на деревянной полированной стойке лежали большие пачки газет. Я бесконечно стоял и просматривал эти кипы газет в поисках политических карикатур, которые встречались в газетах, в отличие от «Крокодила», негусто, то есть максимум одна карикатура на целую газету, а иногда, к моему величайшему разочарованию, бывало, что вообще ни одной карикатуры. Но если карикатура все-таки встречалась, то это для меня был праздник и невероятная радость. Я как родных любил всех политических лидеров и те политические силы, которые надо было как-то осудить с точки зрения тогдашней советской пропаганды. Именно они становились лакомой пищей для моего воображения. Они вливались в пантеон веселых и интересных персонажей, и я до сих пор могу назвать их всех по именам. Это прежде всего Форстер, диктатор ЮАР, – еще жива была система апартеида. Иногда он изображался персонально, иногда с его коллегой Смитом. Ян Смит – диктатор из Южной Родезии. Они всегда изображались в пробковых шлемах, причем Форстер всегда был толстым, а Смит – худым. Они были одеты в белоснежные колониальные одежды, в коротких штаниках постбританского типа, слегка забрызганных кровью чернокожего населения. При переходе от этих персонажей к другим персонажам уровень забрызганности кровью неуклонно повышался, достигая максимума в зоне чилийского диктатора Пиночета. В этом ряду он был максимально забрызганным. В данном случае мы имеем дело с каноном, который кристаллизован в таких деталях, как уровень забрызганности одежды кровью. Например, у вашингтонского капитала, который часто изображался в виде огромной руки с манжетой, на которой пуговица представлялась монетой в доллар, – там забрызганность была вроде очень незначительная. Но тем не менее какие-то брызги были. Понятно, что эта рука на самом деле стоит за всем кровопролитием, но она брезгливо отдергивается в нужный момент, пытаясь остаться в белых перчаточках, что почти получается в силу хитроумия этой руки, но какие-то брызги все-таки попадают на белоснежную манжету.
Итак, сложилась эта детская компания, появилась определенная необходимость писать роман, но, естественно, было сложно сосредоточиться на его написании – слишком много всего интересного происходило. В частности, внимание отвлекалось на взрослую компанию. Компания в то лето сложилась звездная, как сейчас бы сказали, сплошные «селебритис». Тогда не было такого в ходу понятия, и даже понятия «звезды» не было, и понятие «знаменитости» как-то не использовалось, а вот как это обозначалось – не помню. Вспомнил! На языке того времени это называлось «гении». Типа похуй там, знаменитые или не знаменитые, главное – сообщество гениев, которые все друг друга ценят и понимают значимость друг друга. Поколение моих родителей культивировало такое содружество гениев из разных областей. Междисциплинарная гениальная тусовка. Это вызывало в сердцах этих гениев невероятный энтузиазм. Ведь действительно это было прекрасно, ничего не могу сатирического об этом сказать. В эту тусовку вошел как ее энергетический центр Евгений Александрович Евтушенко, очень энергичный, наподобие торнадо, который как раз тогда находился в эпицентре своей общенародной дикой славы. Слово «популярность» кажется каким-то вшивым и недостойным обрубком такого понятия, как «слава». Это не какая-то ебучая популярность была, это была слава. И действительно она ощущалась энергетически именно на уровне народа, все официантки, продавцы кваса, те, кто предоставляет велосипеды напрокат, таксисты – короче, все люди немедленно узнавали его и впадали в невероятный экстаз. Это было ощущение именно народной славы, то есть не ощущение дистанции, что какой-то король тут как бы ходит, а именно свой, наш, любимый, родной, как Володя Высоцкий, Женя Евтушенко, обязательно по имени, Женя, Женек, Женчик. То есть сохранялось теплое и фамильярное отношение народа к своим любимцам, которые воспринимались не как что-то надутое, как разжиревший Элвис Пресли, который тебе даже пальца не подаст, а проедет мимо в лимузине, обрызгает еще говном каким-то, пернет в лицо газами, наполненными наркотическими отходняковыми субстанциями, – ничего такого. Наоборот, всё родное.
Также в компанию входила подруга моей мамы Виктория Токарева, которая была очень популярной писательницей и до сих пор, по-моему, является популярной писательницей для женщин, пишет женские романы про женскую судьбу. Она в тот период была подругой режиссера Данелии, и они вместе написали несколько сценариев, сделан был культовый фильм «Джентльмены удачи». Затем туда входил еще один яркий персонаж по имени Леша Козлов – музыкант, джазмен, который тогда способствовал популяризации в Советском Союзе (что было очень непросто) джаза и, в частности, совершил великую вещь – он поставил в Москве рок-оперу Jesus Christ Superstar на русском языке, что, конечно, было просто удивительным достижением в 70-е годы.
Затем в компанию гениев влились чемпионы по фигурному катанию Пахомова и Горшков. Надо сказать, что они тоже
