Из серии «Зеркала». Книга 2. Основание - Олег Патров

думаю, что поспешил с генами. И Лея куда-то запропастилась. Может быть, если бы я постарался, я бы услышал…

— Всем не поможешь, сынок…

Остен тактично не показывал Кардону свою новую жену. А еще перед тем, как позвать сына, он заказал генеральную уборку в номере Джиа. «Меланхолия может быть заразна», — говорил ему его несостоявшийся пасынок. Во многом он уже оказался прав, и Остен решил, что рисковать не стоит. Пусть все идет своим чередом. Кардон в полной мере испытал на себе оба мира — и теперь имел полное право выбирать сам, КЕМ жить. Таков был план Джиа. Возможно, если он не будет мешать, ему все же удастся выполнить обещание…

60

Расчет Джиа был прост: ни у Кардона, ни у Остена не хватит проницательности догадаться, что он выбрал сторону отца. Пусть верят в свою свободу. Но брата людям он не отдаст. Больше никакого из родных. Пусть молодой, пусть не совсем настоящий — в смысле природный, естественный — но его род тоже имел право на продолжение. В конце концов, а судьи кто?..

Лицо подставлял ветру,

По долгому пути моей надежды

Иду… Мой шаг повторяя,

Бьется горячее сердце.

Иду с пустыми руками, иду с губами сухими

По долгому пути моей надежды,

Всё потеряв, что было, все собирая, что будет.

Дни, месяцы и годы я разбросал, не жалея,

По долгому пути моей надежды.

Многие смотрят с усмешкой:

— Куда ты идешь, несчастный?

Чему улыбаешься вечно?

Какая такая тайна тебя вдалеке ожидает?

Падают, падают листья…

Дикие ветры воют

На просторах пустынных…

Но я все иду, все иду…

Стучит, и стучит, и стучит

Мое горячее сердце

По долгому пути моей надежды!

Агиналдо Фонсека

(Острова Зеленого мыса, Кобо-Верде)

Семь поводов для крыс

Что отдал — то твое.

Шота Руставели

— Что это?

— Мыши.

— Мыши? Я думал крысы.

— Нет. Крысы снаружи, мыши внутри.

— Да, но если мышь выйдет наружу, то она станет крысой?

«Хроники Пребытия», часть 1.

ПРЕДКАЛЕНДАРНОЕ

Деревья и небо были для него церковью, а кедровые заросли — исповедальной. В лесу ему хорошо думалось. Замысловатые узоры веток, жизнь, спиральной лестницей, поднимавшаяся от самых глубин земли к небу, помогала ему вспомнить важное, систематизировать текущее и отпустить то, что следовало отпустить.

Особенно любил он хвойные места. И хотя в лесу были они всегда темнее и холоднее березовых полянок, одевался теплее и бродил, бродил по несколько часов там, куда редко, разве что вскользь забегали другие люди.

Когда он узнал, что местная администрация выдала разрешение на строительство очередного полумертвого коттеджного поселка, ему стало грустно, и он пришел попрощаться с деревьями и сохранить на память небо и землю, которые здесь уже никогда не увидит.

Он не был бойцом и по духу своему не верил и не надеялся на пикеты, протесты и прочую общественную активность.

Место было хорошее, прибыльное. Был даже вполне приличный шанс, что здесь поселятся люди, а самые окраины новых домов по проекту будут опять на границе зеленой зоны. Кому-то из новых жильцов на несколько лет повезет, как и ему, а потом горизонты снова раздвинутся, предприимчивые люди посчитают упускаемую прибыль — и все повториться снова. Как это было много-много раз…

На его веку изменился лик города, и, хотя местные власти исправно высаживали между кучкующимися домами саженцы, некоторые из которых даже приживались, это не могло изменить главного: свобода терялась в переулках новых окраин.

Он устал переезжать и, избегая ненужных формальностей, давно продал свою квартиру, перебираясь из одного съемного жилья в другое в поисках глотка свежего воздуха, пахнувшего для него детством и людьми, которые давным-давно ушли из его жизни и которых он безвозвратно потерял.

Привязанный своей болезнью к городу, он не мог переехать туда, где была его душа, не приняв для себя судьбоносного решения.

Но он очень любил жизнь. И еще не был готов ее отпустить.

Ему хотелось чуть больше насмотреться на вершины деревьев, отпечатанные в голубом или сине-сиреневом небе, на листья и шишки под ногами, на ветки кустарников, подернутые инеем.

Люди больше не занимали его. На своем опыте он убедился, что всякая уникальность имеет свои повторения, и не столь важно, насколько точно сбывались его прогноза о других, чувствовал, что все эти Другие, окружающие его, действительно одной с ним крови. Но почему-то понимание это не приносило ему радости.

Когда на лес опустился туман, он вышел побродить под его покровом и подумать о будущем. Ему хотелось раствориться без следа, не оставив ничего в этом мире, но это было невозможно и стоило смириться с тем, что, хоть и на некоторое время, его следы и вещи пройдут через руки других людей.

Приземление аварийной капсулы с космонавтом на несколько часов всколыхнуло его сознание. Он даже мысленно сконструировал бомбу, которую мог бы сделать из свалившихся с неба материалов: столь велико было накопленное им раздражение. Но потом, представив себе глаза этих Других людей, он понял, что они мало чем отличаются от несчастных животных, лишенных естественной жизни и ради прихоти и развлечения хозяев запертых в тесных и душных квартирах, на которых большинству только и хватало имеющихся средств.

Животные были невиноваты в своем несчастье и в том, что с завидной периодичностью оставляли после себя разнообразные следы деятельности. Такие казусы могли быть легко исправлены людьми, но то ли руки их были слишком белы для этого, то ли просто они были плохо воспитаны… Впрочем, здесь многим из них могло найтись оправдание. И хотя фраза о том, что человек делает себя сам все еще была актуальна среди молодежи и вошедших в силу зрелых представителей человеческого рода, другое утверждение о бытие, определяющем сознание, оставалось не менее верным. И какое, в конце концов, дело до того, как живут другие… Он вполне находил в себе силы привести уголок дома, в котором жил, в более или менее сносный порядок. Так чего же было злиться…

И все же…

Разочарование болью вонзалось в его сердце. История не учит никого на своих ошибках… Из планеты в планету вместе с нехитрым скрабом люди переносили свои победы и горечи, радости и неудачи, неминуемо меняя среду под себя, и та растворялась, и прекрасное уходило куда-то далеко за горизонт, и снова звало за собой новых искателей (он сам когда-то был одним из них), — и все повторялось вновь и вновь.

Но эта планета запала ему в душу.