Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

Осенью 1922 г. Гото принял решение выступить с личной инициативой по нормализации отношений с Советской Россией, взяв дело в свои руки.[86] Для этого надо было, во-первых, вступить в контакт с советскими представителями (которых тогда в Японии, разумеется, не было), во-вторых, организовать необходимую для такого нелегкого предприятия информационную поддержку. Гото часто выступал на политические и экономические темы, а потому обладал широкими связями в средствах массовой информации. Президент влиятельной газеты «Токио нитинити симбун» Фудзита вызвался помочь ему, а журналист Тагути, связанный с социалистическим движением и в прошлом бывший помощником лидера японских коммунистов Катаяма, стал «связным», которого Гото направил в Китай (позднее, во время переговоров, Тагути помогал советским гостям в качестве секретаря). Биограф Гото образно заметил, что «его правая рука обнимала патриотов, принадлежавших к крайне правому крылу, а левая – социалистов, принадлежавших к крайне левому», вспомнив при этом тайные контакты Бисмарка с Лассалем.[87]

В качестве партнера по переговорам он выбрал Иоффе, не только пользовавшегося большим влиянием в Москве, но имевшего опыт контактов с японскими дипломатами и знавшего их требования. Гото не пожалел о выборе, хотя Иоффе был известен как самоуверенный и неуступчивый «переговорщик», причинявший немало хлопот китайским властям, а также представителям КВЖД и «белогвардейского» Русско-Азиатского банка. Иностранные журналисты, особенно английские и американские, предрекали провал его миссии. Например, 2 февраля 1923 г. в газете «North China Daily News» появилась статья Р. Гилберта «Иоффе, Япония и Китай» (помечена «Пекин, 26 января»; вырезка сохранилась в Архиве МИД Японии среди материалов о визите Иоффе), где о советском дипломате говорилось: «Такт не является его сильной стороной, что легко могут подтвердить китайцы и жители Пекина любой национальности. Его бестактность граничит с откровенной глупостью. Это не поможет ему завоевать расположение японского правительства, равно как и не поможет японскому правительству преодолеть сопротивление милитаристов, если оно попытается это сделать». Но за переговорами стоял взаимный интерес, суть которого удачно сформулировал тот же автор: «Как только японцы скажут «рыба», Иоффе скажет «Сахалин». Перспектива нормализации отношений двух стран пугала Гилберта: они могли договориться об окончательном разделе сфер влияния в Маньчжурии и зоне КВЖД и вытеснении оттуда всех «прочих». Державы, разумеется, держались за статус-кво.

В декабре 1922 г. Гото пригласил Иоффе в Японию на лечение (тот, действительно, был тяжело болен, хотя враждебно настроенная пресса публично выражала сомнения), а также для переговоров о продаже Северного Сахалина, в то время оккупированного японскими войсками, за 100 млн иен. Одновременно японский посланник в Польше Каваками, и ранее выступавший за нормализацию двусторонних отношений, будучи проездом в Москве, встретился с Чичериным и обратился к нему с аналогичным предложением, но получил отказ даже в принципе обсуждать вопрос о продаже советской территории. Однако японские авансы, о которых немедленно оповестила токийская пресса, были оценены в Москве как искреннее стремление начать диалог и сдвинуть отношения с мертвой точки.

Гото оповестил о своих планах премьер-министра Като, который заявил, что «не возражает» против приезда советского представителя – но только для неофициальных переговоров, без необходимого дипломатического оформления. Тогда же они согласовали основные пункты японской позиции, которые Гото должен был изложить своему собеседнику. Министр иностранных дел Утида остался в стороне, поскольку он и Гото придерживались противоположных взглядов и к тому же испытывали антипатию друг к другу. Поэтому Утида был против переговоров и нервно отреагировал на сообщения о них в газетах, где друзьями и единомышленниками Гото была начата шумная кампания в их поддержку. Гото решил использовать переговоры для придания себе большего политического веса, поскольку рассчитывал вернуться в правительство если не премьером, то по крайней мере на один из ключевых министерских постов.

9 января 1923 г. Гото обратился к начальнику Европейско-американского бюро Мацудайра с просьбой выдать Иоффе въездную визу. На следующий день Утида дал указание японскому посланнику в Китае Обата разрешить Иоффе въезд в Японию в качестве туриста – с условием не вести коммунистическую пропаганду и не произносить политических речей. Иоффе потребовал письменную гарантию разрешения пользоваться шифром и иметь дипломатических курьеров, что, конечно, было необходимо для полноценного ведения столь важных переговоров, но Утида отказал ему в этом, пообещав лишь гарантировать безопасность его жизни и имущества. Несмотря на это, Москва согласилась начать переговоры.

Намеченный на конец января 1923 г. приезд советского представителя чуть не сорвался из-за его же действий, несомненно, согласованных с Москвой, но вызвавших бурную реакцию и без того недружелюбно настроенных японских официальных лиц. 23 января Иоффе с семьей прибыл в Шанхай, намереваясь 27 января выехать в Токио. Однако 24 января он встретился с Сунь Ятсеном (о чем японский консул немедленно сообщил своему министру), а два дня спустя было опубликовано совместное советско-китайское коммюнике, декларировавшее дружбу, согласие, единство позиций и целей сторон. «Сообщение об этой встрече вызвало беспокойство японских правящих кругов: пригласив А.А. Иоффе в Японию, они намеревались «опередить» сближение между СССР и Китаем. Теперь эта цель уже была неосуществима».[88] Раздраженный Утида попытался официально довести до сведения Иоффе, что приезд его нежелателен, поскольку может вызвать недовольство «некоторых элементов», а власти не могут гарантировать ему полную безопасность.

Что касается встречи Иоффе с Сунь Ятсеном, то лидер Гоминьдана, убежденный сторонник евразийской ориентации и союза с Советской Россией, отнюдь не был в Токио персоной нон фата. Как отметил Д.КХ Далин, «китайские революционеры – среди них Сунь Ятсен – смотрели на Японию как на наиболее развитую страну Востока и как на будущего лидера борьбы за освобождение Азии от западного ига».[89] Идеальным вариантом Сунь Ятсен считал союз нового Китая с Японией и Россией, о чем в ноябре 1922 г., всего за несколько месяцев до описываемых событий, говорил в интервью информационному агентству Дзидзи цусин: «Если Япония действительно хочет видеть Азию управляемой Азиатами, она должна развивать отношения с Россией. Русские – Азиаты. В их венах течет азиатская кровь. Япония должна объединиться с Россией для защиты от экспансии англосаксов». Эти слова сочувственно цитировал Хаусхофер.[90] Немало сторонников было у них и в Японии – от Гото до Утида Рехэй (однофамилец министра), лидера «Общества реки Амур» [В англоязычной, а затем и в русскоязычной литературе сложилась неверная традиция именовать его «Общество черного дракона», дословно переводя иероглифы, составляющие название. Никакого тайного, эзотерического смысла название не имело, хотя общество действительно использовало изображение дракона в своей символике.], которое на протяжении многих лет оказывало поддержку революционерам многих стран Азии, включая Сунь Ятсена и Чан Кайши.

Атлантист Утида подобным идеям, разумеется, не сочувствовал. Надо полагать, Иоффе прекрасно понимал это, но пошел на риск, одновременно желая продемонстрировать японской стороне, что в Азии Советский Союз не находится в изоляции, что ему есть с кем развивать сотрудничество, если Токио не проявит доброй воли в этом направлении и его миссия окончится неудачей (прием, присущий дипломатам всех стран и всех времен). Встреча Иоффе с Сунь Ятсеном стала удобным предлогом для того, чтобы сорвать нежелательный многим визит. Однако официальной мотивировкой отказа она быть не могла, тем более Иоффе ехал как частное лицо.

Замечу, что к идее Гото пригласить Иоффе в Японию и лично проводить с ним переговоры скептически относились даже люди из его окружения. Вице-мэр Токио Нагата заявил начальнику, что тот должен либо сосредоточиться на работе мэра и забыть о Иоффе, либо вести с ним переговоры, оставив свой пост. По воспоминаниям самого Нагата, Гото без тени колебания ответил ему, что мэром способен быть каждый, а добиться успеха на переговорах с Советской Россией может только он.[91]

29 января Иоффе в сопровождении жены, сына и двух секретарей Ильи Левина и Сергея Шварсалона [Возможно, Сергей Константинович Шварсалон, пасынок известного поэта Вячеслава Иванова, но проверить это пока не удалось.] прибыл в Нагасаки, а 31 января в Иокогама. Там, пока он осматривал город, полиция вскрыла и бесцеремонно обшарила его багаж. Гость заявил резкий протест во время первого же разговора с Гото, состоявшегося 1 февраля в токийской гостинице Цукидзи-Сэйотэн. В остальном встреча прошла дружески, а Гото приложил все усилия, чтобы впредь оградить гостя от возможных неудобств и неприятностей [Однако в пространном письме (на английском языке) в адрес Гото от 7 февраля Иоффе в самых решительных выражениях жаловался на отношение к нему японского правительства, заявляя, что еше нигде за границей не встречал столь недружелюбного приема.[92] Возможно, это был дипломатический ход с целью побудить Гото к более активным действиям или уступкам; возможно – результат болезни и вызванной ей депрессии.].