Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

29 января Иоффе в сопровождении жены, сына и двух секретарей Ильи Левина и Сергея Шварсалона [Возможно, Сергей Константинович Шварсалон, пасынок известного поэта Вячеслава Иванова, но проверить это пока не удалось.] прибыл в Нагасаки, а 31 января в Иокогама. Там, пока он осматривал город, полиция вскрыла и бесцеремонно обшарила его багаж. Гость заявил резкий протест во время первого же разговора с Гото, состоявшегося 1 февраля в токийской гостинице Цукидзи-Сэйотэн. В остальном встреча прошла дружески, а Гото приложил все усилия, чтобы впредь оградить гостя от возможных неудобств и неприятностей [Однако в пространном письме (на английском языке) в адрес Гото от 7 февраля Иоффе в самых решительных выражениях жаловался на отношение к нему японского правительства, заявляя, что еше нигде за границей не встречал столь недружелюбного приема.[92] Возможно, это был дипломатический ход с целью побудить Гото к более активным действиям или уступкам; возможно – результат болезни и вызванной ей депрессии.].

Популярность Иоффе у японской общественности росла с каждым днем. «Прием Гото, прессой, народом выше ожиданий, встречали тысячные толпы», – телеграфировал он в Москву 7 февраля, хотя двумя строками ниже писал о «совершенно недопустимом» отношении к нему властей. Советские историки обычно акцентировали внимание на том, что визит представителя «первой страны победившего пролетариата» восторженно приветствовали левые круги, не забывая и о внимании к нему прессы. Радость левых естественна и понятна, так как приезд Иоффе работал на их престиж, но вес этих сил в общественном мнении тогдашней Японии был невелик. Газетная кампания была организована Гото и его единомышленниками, стремившимися к извлечению максимальной политической выгоды из переговоров. Но и в лагере «правых» не было единого отрицательного отношения к советскому гостю.

Большинство традиционных правых, выступавших за колониальную экспансию и борьбу с коммунистическим движением, были решительно против приезда Иоффе и нормализации отношений с СССР, в котором видели продолжателя экспансионистской политики царской России и, следовательно, опасного конкурента, а также рассадник «коммунистической заразы», угрожавшей внутренней стабильности Японии. Они устраивали шумные манифестации, разбрасывали листовки, пытались запутать тех, кто встречался с советским гостем. 5 и 28 апреля члены Японской антибольшевистской лиги совершили два налета на дом Гото, ранив в ходе второго его старшего сына (и близкого помощника) Итидзо.[93] Такие настроения были сильны в крупнейших националистических организациях «Общество черного океана» и «Общество реки Амур». Однако лидер последнего Утида Рехэй, обладавший огромным авторитетом в националистических кругах, высказался за сотрудничество с СССР в деле противостояния европейско-американской экспансии в Азии, как несколькими месяцами ранее это сделал Сунь Ятсен. Что касается опасности ведения Москвой коммунистической пропаганды в Японии, то Утида, во-первых, считал отказ от нее, т.е. от вмешательства во внутренние дела другой страны, непременным условием нормализации отношений, а во-вторых, будучи исключительно высокого мнения об идейных и моральных качествах японского народа, был уверен в том, что настоящих японцев эта «заморская ересь» не соблазнит.

В поддержку нормализации отношений с СССР выступил молодой, но уже известный политик, депутат парламента Накано Сэйго, имя которого еще встретится на этих страницах. Уроженец префектуры Фукуока, он был тесно связан с «Обществом черного океана»: большинство его лидеров происходило оттуда, а личные, семейные и земляческие связи всегда играли большую роль в японской политике. Накано выступал против участия Японии в интервенции в Сибири и обличал армейское руководство, за что попал в немилость у военных – генерал Танака видел в нем личного врага. Во время Парижской мирной конференции, где он присутствовал в качестве журналиста, Накано выступал за союз с Россией, а не с Великобританией. Теперь, выражая интересы деловых кругов, он агитировал за скорейшее проведение японо-советских переговоров, восстановление нормальных дипломатических и торговых отношений, придерживаясь этой линии и позднее, так что политические противники обвиняли его в получении денег от большевиков и издевательски называли Накано «таварисси», т.е. «товарищ» на японский лад.[94] Его тесть, влиятельный деятель националистического лагеря Миякэ Сэцурэй [В телеграмме, адресованной Л.М. Карахану, Иоффе сравнил Миякэ с Победоносцевым, стремясь лучше объяснить адресату ситуацию.] тоже публично высказывался за нормализацию отношений с СССР и даже председательствовал на многолюдном банкете в честь Иоффе 2 мая, на котором советский дипломат не смог присутствовать по болезни.[95]

Визит Иоффе положил конец союзу Окава Сюмэй и Кита Икки – лидеров японского национально-социалистического движения, которых советская историография обычно изображала как «японских фашистов», непримиримых врагов коммунизма и СССР, а также верных единомышленников и союзников. Действительно, во время пребывания посланца «красной Москвы» в Японии Кита выпустил тридцатитысячным тиражом оскорбительный памфлет «Открытое предупреждение Иоффе», где советовал ему убираться вон подобру-поздорову и осыпал бранью не только Советский Союз и коммунизм (большевиков он характеризовал как бандитов, которые еще хуже царского правительства), но и тех японцев, кто хоть как-то выражал им свою симпатию, – в первую очередь Гото и министра императорского двора Макино. Окава был решительно против обнародования письма. Не сумев предотвратить его распространение (акцию финансировал антисоветски настроенный железнодорожный магнат Огава, политический противник Гото), он разорвал отношения с Кита. Поводов для разрыва было несколько. Самым явным стали грубые личные оскорбления в адрес Гото и Макино, влиятельных людей, чьей дружбой Окава дорожил. Экстремизм и догматизм Кита, вкупе с его эгоцентризмом и нетерпимым характером, делали невозможным дальнейшее сотрудничество с Окава, тоже человеком самолюбивым и амбициозным. Но коренным вопросом было отношение к Советской России и перспективам признания большевистского режима де-юре.

Последователь Рабиндраната Тагора и Сунь Ятсена, внимательно изучавший революционный опыт Ленина, Ганди и Кемаля-паши, Окава осуждал коммунистическое движение за интернационализм, считая подлинной революцией только ту, которая имеет национальный характер. Однако в Ленине он видел именно «национального революционера» – возможно, в соответствии с распространенной в те годы точкой зрения о наличии и противоборстве в русской революции двух начал: национально-ориентированного «большевизма» и интернационально-ориентированного, космополитического «коммунизма». По мнению Окава, ни российская, ни индийская, ни турецкая модели преобразований не годились Японии в качестве примера для подражания (еще одна причина его резких разногласий с японскими коммунистами, призывавшими некритически копировать советский опыт!), поскольку они основывались на национальных особенностях своих стран и культур, но их изучение было необходимо для создания собственной японской модели. Большевистскую модель Окава считал последним словом европейской национальной революции в действии, как турецкую – воплощением исламской национальной революции. Что касается внешнеполитических взглядов, то Окава твердо придерживался евразийской ориентации: выступал против японо-американского союза, за нормализацию отношений с СССР и объединение всех сил Азии в борьбе против «белого империализма», к лагерю которого Советскую Россию не относил. «В некоторых политических кругах страны, – писал Л.Н. Кутаков едва ли не о нем, хотя и не называя одиозного в советское время имени Окава, – распространилось мнение о необходимости не только соглашения, но и союза. Сторонники этой линии рассуждали так: России не за что любить Европу; Японии – тоже; значит, оба государства – естественные союзники».[96]

Не было единого мнения и у японских дипломатов, которые, оставаясь как бы в стороне от переговоров, стремились контролировать их. Атлантистский круг Утида-Мацудайра опасался отрицательной реакции США и Великобритании, отношения с которыми и так складывались не лучшим образом. Токийский корреспондент газеты «Дойче альгемайне цайтунг» 16 февраля комментировал геополитический аспект происходящего: «Во всей Азии сильно соперничество Англии с Россией. Поэтому соглашение Японии с Россией противопоставило бы Японию Англии, а тем самым англо-американскому блоку, созданному в Вашингтоне. На это Япония не может отважиться ввиду своего современного политического положения».[97] Иной позиции придерживались группа, идеологом которой был уже упоминавшийся посланник Каваками (японская миссия в Варшаве была одним из немногих «окошек», через которые шли контакты с Советской Россией). 1 февраля он направил Утида специальное послание, в котором настаивал на возобновлении переговоров с Москвой.[98] Вернувшись в Токио и не найдя поддержки в министерстве, посланник начал публично критиковать политику своего начальника и выразил желание лично встретиться с Иоффе, на что последовал немедленный запрет. Впрочем, имевшийся у него опыт контактов с советскими дипломатами вскоре пригодился – на новой стадии переговоров с Иоффе официальным японским представителем был назначен именно Каваками.