Пороховой погреб Европы - Александр Григорьевич Задохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему так произошло? Некоторое время русская дипломатия полностью поддерживала сербского князя Михаила Обреновича и усиленно способствовала сближению сербов и болгар. Идея объединения сербов и болгар в одно федеративное государство при полном равенстве двух народностей выглядела вполне реальной, и болгарские представители даже начали переговоры с правительством Илии Гарашанина о создании сербо-болгарского южнославянского царства во главе с сербской династией Обреновичей. Однако эти переговоры были сорваны по инициативе Гарашанина. В планах «югославянской революции», «освобождения и объединения», предусмотренных в «Начертании», никакого равноправия для других славянских народов Балкан не предусматривалось. Гарашанин и другие сербские политики пренебрежительно считали болгар политически неспособными к развитию, лишенным государственных качеств и энергии для борьбы. А после отставки Гарашанина и полной переориентации сербских правящих кругов на Запад, Белград прекратил все контакты с болгарами.
В Петербурге никогда не признавали права Сербии в одиночку решать национальные вопросы на Балканах. Во имя государственных интересов России русская дипломатия встала на сторону болгарского освободительного движения. Болгарам в силу специфики их положения не на кого было больше рассчитывать, кроме как на Россию. И в этой ситуации сильная и благодарная Болгария была гораздо более предпочтительным союзником на Балканах, чем «лукавая» «Великая Сербия», чьи правители откровенно рассматривали Россию как инструмент для обслуживания сербских интересов. «Наша внешняя политика всегда действовала против советов России, — признавал Никола Пашич, почти бессменный, с 1891 по 1926 год, премьер-министр Сербии, — и стремилась уверить европейские державы в том, что она слепо не следует этим советам, и искала симпатий и поддержки у Западной Европы. В конце концов, немудрено, что она потеряла симпатии России».[19] Кроме того, через Болгарию лежал кратчайший путь в Средиземное море, к Константинополю и проливам Босфор и Дарданеллы. А именно это, а не счастье сербских революционеров, было главной целью внешней политики Российской империи на Балканах.
«Болгария была нашим любимым детищем, а Сербия — забытой падчерицей», — отмечает в своих мемуарах русский посланник в Белграде князь С. Н. Трубецкой. «Сербия была нашим союзником, и мы не очень хорошо с нею обращались», — сказал в 1915 году император Николай II, как бы подводя итог всей русской политики в отношении Белграда.[20]
Подобное отношение Петербурга вызвало в Сербии шок. Сан-Стефанский договор «как громом поразил сербские идеалы», писал Никола Пашич. Националистический угар сменился глубоким разочарованием.
Впрочем, Сан-Стефанский договор вызвал разочарование не только в Сербии. Албанцы протестовали против планов включения в состав Болгарии части албанских территорий. Английские и австрийские агенты разжигали недовольство албанцев, стараясь направить его против славян и России.
Усиление позиций России на Балканах вызвало в Англии и Австро-Венгрии в буквальном смысле слова истерику. В Вене особенно болезненно восприняли статьи Сан-Стефанского договора о предоставлении независимости славянским народам — это нарушало планы Австрии включить в зону своего влияния Сербию, Черногорию и Албанию. В Англии резкое недовольство вызвало получение Болгарией выхода к Эгейскому морю, предусмотренное условиями Сан-Стефанского договора. В результате Россия через своего союзника Болгарию получала выход в Средиземное море в обход черноморских проливов.
Европа стояла на пороге войны. В Петербурге уже обсуждали «образ действия в случае новой войны с Англией и Австрией». Канцлер А. М. Горчаков, военный министр Д. А. Милютин, министр финансов М. Х. Рейтерн, министр внутренних дел С. И. Тимашев полагали, что войны надо избежать любой ценой. Представители дома Романовых — императрица, великий князь Николай Николаевич-старший, великий князь Александр Александрович настаивали на жесткой позиции, считая, что отказ от войны приведет к падению престижа России во всей Европе. Ради престижа мы, как известно, весь народ готовы на плаху положить — и командование русской армией на Балканах получило приказ занять Босфор и не допустить прорыва английской эскадры в Черное море. Одновременно в Вену был направлен русский дипломат граф Н. П. Игнатьев. Перед ним стояла сложная задача — убедить императора Франца Иосифа и министра иностранных дел Д. Андраши, главных сторонников «жесткого курса», в справедливости русских требований. Но переговоры зашли в тупик: в Вене уже видели Австро-Венгрию гегемоном на Балканах и ни о каком присутствии России в этом регионе не желали и слышать. Н. П. Игнатьев отклонил все претензии Вены. Переговоры были прерваны.
В таком же ключе развивались отношения России с Англией. Премьер Дизраэли повел себя, по отзыву русских дипломатов, «с поразительной наглостью». Он объявил Сан-Стефанский договор «несовместимым с законными интересами Великобритании». Англия в открытую начала подготовку к войне. Английские войска, расквартированные на Мальте, получили приказ готовиться к десантной операции на Балканах, а английский флот в Эгейском море был спешно усилен.
Накалившуюся обстановку разрядило предложение Бисмарка стать «честным маклером» в переговорах с конфликтующими сторонами. В этот период Германия не имела никаких военно-стратегических интересов на Балканах и ее позиция была подчеркнуто нейтральной. В начале декабря 1876 года Бисмарк, выступая в рейхстаге, заявил, что во всем Восточном вопросе он не видит интереса, «ради которого стоило бы пожертвовать костями хотя бы одного померанского мушкетера». Для Германии гораздо важнее было сохранение Союза трех императоров — Германии, Австро-Венгрии и России — и сохранение своего лидерства в этом союзе.
При посредничестве Германии в Берлине был созван международный конгресс по Балканам. «Россия пошла в Берлин извиняться за свою победу», ядовито охарактеризовал позицию русской дипломатии на этом конгрессе А. А. Керсновский в своей «Истории русской армии». Впрочем, в Петербурге с самого начала понимали, что Сан-Стефанский мир — не окончательный, и с его условиями великие державы не согласятся, а воевать одновременно с Англией, Австро-Венгрией и Турцией реально мыслящие политики России не собирались. Сан-Стефанский договор, по существу, олицетворял программу-максимум русской политики на Балканах по состоянию на тот период. Реализовать полностью эту программу Россия не надеялась, да и не могла.
Берлинский конгресс открылся 1 (13) июня 1878 года и проходил в условиях острой дипломатической борьбы. Австро-Венгрия и Англия требовали от России отказаться от планов создания «Великой Болгарии» и сократить территорию Болгарии до минимума. Эта позиция получила поддержку Сербии, политика которой со времени Берлинского конгресса и до начала XX века отличалась ярко выраженной проавстрийской ориентацией.
Англия настаивала на разделении Болгарии на две части, при этом северная часть получала политическую автономию, а южная — административную автономию в составе Турции. Австрия также выступала против создания единой Болгарии. «Это означает смертный приговор болгарской национальности, заявлял в ответ глава русской дипломатии А. М. Горчаков, — честь и интересы
