Три войны Бенито Хуареса - Яков Гордин

Он перевел дух и быстро пошел на свое место.

Фариас поднял руку и остановил нарастающий гул в зале и на галерее.

— Сеньоры! Министр финансов дон Мигель Лердо де Техада, находящийся в этом зале как зритель, пишет мне, чтобы я успокоил сеньора Арриагу, — правительство уже подумало об этих экономических несоответствиях и готовит специальный закон!

«Мой дорогой друг! Вы знаете мой легкий характер и отсутствие фанатической сосредоточенности даже на тех проблемах, над которыми я думаю всю жизнь. Я человек веселый и спокойный. До сих пор только один государственный деятель умел выводить меня из равновесия. Теперь появился второй. Комонфорт и Лердо — эти двое кого хочешь сведут с ума. Сколько лет я твержу, что спасение Мексики только в одном — в образовании класса свободных мелких собственников. Не мной это придумано, как бы ни грызло меня тщеславие, я никогда не стану присваивать чужих заслуг, не правда ли? Об этом говорил великий Прудон — кстати, мне лично говорил. К этой мысли склонялся наш общий учитель Мора. Это же очевидно, мой несгибаемый друг! И что же мы видим теперь?

Когда я прочитал первую статью высокоумного „закона Лердо“, я начал потихоньку ликовать: „Все земельные поместья и городская недвижимость, которые в настоящее время находятся во владении или в управлении гражданских и церковных корпораций, передаются в собственность тем лицам, которые их арендуют…“ Наконец-то, подумал я, эта проклятая недвижимость сдвинулась с того места, которое ей вовсе не пристало занимать в нашей экономической системе. Но что я читаю дальше?

Какой Люцифер консерватизма и идиотизма внушил Лердо идею нерасчленяемости земель? Неужели он — наш мудрый президент не в счет! — не понимал, какими несчастьями чреват этот запрет и какие выводы из его закона сделают всякие авантюристы и хищники?

Что получилось в действительности — купить огромные церковные поместья могут только лица, располагающие огромными суммами, стало быть, закон приносит новые выгоды богатым, а отнюдь не неимущим. Если бы можно было делить эти поместья — другое дело! Но делить их нельзя. Таким образом, мы производим отнюдь не свободных ранчерос, которые испокон веку нас поддерживали и стали бы оплотом свободы, а умножаем класс крупных землевладельцев, с которыми нам никогда не договориться. Но это еще не все! Этот новоявленный Адам Смит не подумал о чрезвычайно простой вещи — с точки зрения строго юридической индейские общинные земли тоже являются корпоративной собственностью и подпадают под действие нового закона! И индейцы, владевшие этими землями испокон веку, оказались теперь в положении арендаторов. И стало быть, они должны в определенный срок подать заявки на приобретение земли (своей собственной!), уплатить разные нелепые сборы, внести взносы за обмер участков и оформление документов! Не мне Вам объяснять, сколько из них не успеет совершить все эти формальности, а сколько и вообще не знает, как это делается. Они, разумеется, лишатся земли. Мне пишут из Мичоакана о том, как разные негодяи спаивают тех индейцев, кто успел закрепить за собой участок, и покупают у них землю за полцены, а то и просто выкрадывают документы и гонят прочь.

Я знаю, что только у вас, в Оахаке, индейцы не пострадали. Но, во-первых, губернатор Хуарес один на всю Мексику, а во-вторых, мой дорогой адвокат, Вы таким образом нарушаете закон. Закон мудрого и ученого сеньора Мигеля Лердо де Техада охраняет интересы скупщиков и спекулянтов, а Вы эти интересы ущемляете.

Вы перестаете быть законопослушным, сеньор адвокат? Меня это радует и обнадеживает.

Наш друг Гильермо при слове „Лердо“ немедленно наклоняет голову, его шевелюра принимает — только в эти моменты! — аккуратную форму, а именно — форму бычьих рогов, и он начинает бегать по комнате, как бык по арене. При этом он шлет Вам привет. И он, и я почтительно целуем Вашу руку».

Все это Хуарес знал. Он знал и то, что индейцы майя на Юкатане снова восстали. Что восстали индейцы в Керетаро, Мичоакане, Пуэбле, Халиско… Он знал, что иногда «закон Лердо» подкрепляют военной силой…

Все это он знал.

«Я пишу Вам, мой дорогой друг, чтобы сообщить — мы проиграли. Статья о веротерпимости при голосовании получила 44 голоса „за“ и 65 — „против“. А некоторые бежали из зала до голосования. Но таких было мало. Я должен был написать Вам еще вчера, но не мог — рука дрожала от негодования. Мы долго не простим этот день нашим умеренным соотечественникам. Ослы! Трусливые ослы, не желающие видеть ничего, кроме охапки сена перед прожорливой пастью! Политики, не рискующие подумать о завтрашнем дне, — им бы сегодня спокойно было, и слава богу! Видите, дорогой друг, я все еще не могу успокоиться.

В день голосования эти разбойники из клерикальной партии появились на галерее со своими зелено-белыми знаменами, на которых написали: „Да здравствует религия — смерть терпимости!“ Впервые за все время в публике стоял страшный шум. Священники вывели на улицы женщин, запугав их проклятием, отлучением, не знаю еще чем. Я человек верующий, но, право же, в эти дни я призываю громы небесные на головы этой братии в сутанах!

А что сыграло, быть может, решающую роль — постоянное неодобрение наших усилий, исходящее от сеньора Комонфорта. Он ни разу не высказался открыто, но позиция его хорошо известна. Помяните мое слово — он еще перейдет на сторону клерикалов, и мы с ним наплачемся!

Когда объявили результаты голосования, я порадовался, что Вас здесь нет. Наши имена теперь запятнаны поражением, а Ваше осталось чистым. Вы явитесь как новая и свежая сила. Только когда?

Многие ликуют, что хоть и не прошла статья о веротерпимости, но нетерпимость не объявлена законом. Глупцы! Мы получили худшее из возможных зол — неопределенность! Как вспоминаю я наши новоорлеанские вечера и то, что Вы говорили о мраке бесконечного компромисса! Да, дорогой друг, мы снова возводим дом без фундамента — нет настоящего решения земельного вопроса, нет настоящего решения вопроса религиозного.

Не могу не рассказать Вам о том, как наш Сарко плюнул в лицо этим болтунам. Он сдерживал себя все эти месяцы, но перед самым голосованием не выдержал. В ответ на очередную благоразумную пошлость он встал и рыкнул, как лев: „Оскорблять народ, называть его фанатичным, невежественным, идолопоклонническим — вот ваш единственный довод! Наш народ такой же, как все другие! Нет народов без предрассудков, как нет народов-философов, народов-теологов или народов-юристов! Вы, умники, высшие существа, — как вам не стыдно называть себя представителями народа, который вы считаете племенем варваров? Я бы на вашем месте не посмел выдавать себя за его депутатов!“