Три войны Бенито Хуареса - Яков Гордин

— Вас ждут в Пуэбле. Начинать надо там. Вас ждут!

Мирамон встал и распахнул окно. Ветвь с тяжелыми жесткими листьями висела прямо перед его лицом. Он вытянул шею и схватил зубами край листа — горький сок смешался со слюной. «Горечь — это благородство». Сердце замерло и забилось редкими сильными ударами. «Я понял, для чего я рожден…»

В ДНИ КОНГРЕССА (II)

Прежде чем представить конгрессу проект новой конституции, председатель конституционной комиссии сеньор Арриага попросил слова.

Он некоторое время стоял молча, глядя поверх голов депутатов, туда, где люди на галерее ждали, тихо перешептываясь. Он молчал, потому что готовился сказать нечто, неожиданное не только для председателя конституционной комиссии, но и вообще для гражданина, верующего в ту систему, которую конгресс собирался учредить.

— Сеньоры депутаты, — начал он медленно, когда молчать стало уже невозможно, — странное чувство испытываю я, готовясь огласить плод наших многодневных занятий — конституцию новой, свободной Мексики. Я чувствую, что, желая освободить наш народ от тягот политического гнета, мы вместе с тем готовимся совершить и жесточайшую несправедливость…

Он опять замолчал и вспомнил убогую комнату эмигранта Хуареса в Новом Орлеане, себя, тихо сидевшего на каком-то хромом стуле в углу, быстро расхаживающего по комнате Окампо и дона Бенито, стоящего у стены, сложив руки на груди…

— Либералов всегда губил избыток воображения, — говорил Хуарес, — им так хочется построить прекрасный дом, что они не тратят времени на такое презренное занятие, как копание котлована и закладка фундамента, Поэтому стены рушатся от слабого ветра.

Окампо остановился перед ним.

— Я пишу письмо Комонфорту. Я настаиваю на том, чтобы церковные земли — прежде всего — были конфискованы и распределены между безземельными. Когда каждый мексиканец станет владельцем своего участка земли, он осознает себя как личность и гражданина. Это и есть фундамент.

— Насколько я представляю себе Комонфорта, он не согласится, — ровно ответил Хуарес.

Это было начало 1854 года…

Арриага вздохнул, снова взглянул на галерею, расправил плечи и продолжал громко и уверенно:

— Провозглашены прекрасные идеи, но забыты прискорбные факты. Если мы хотим, чтобы наша конституция стала реальностью, она должна быть по сути своей законом о земле. Между тем, по настоянию большинства комиссии, вопрос о земле даже не рассматривался, оставленный на усмотрение конгресса.

Он стремительно оглядел депутатов.

— Сеньоры! Неужели у нас будет народное правительство и при этом — голодный, голый, несчастный народ?! Неужели после полувека борьбы за свободу и справедливость мы предстанем перед всем миром лицемерами и фарисеями? Не честнее ли прямо отказать четырем миллионам бедняков в праве на общественную деятельность, в назначении на общественные посты, в активном, да и в пассивном участии в выборах — и объявить их, наших сограждан, предметами, а не личностями, и открыто выбрать такую систему управления, которую осуществлять будет аристократия денег или хотя бы аристократия способностей? Кого мы хотим обмануть, сеньоры? Членами конституционной комиссии отвергнуты были именно те проекты реформ, которые должны были исподволь ограничивать, а затем и привести к разделу огромных земельных пространств, скопившихся в руках немногих владельцев, и тем самым исправить коренное зло, освященное нерушимым принципом собственности… В таких случаях начинают кричать о коммунизме, фаланстерах, утопическом социализме. И напрасно. То, о чем я говорю, есть нечто совершенно иное. Все эти системы принадлежат будущему. Человечество решит, химеры это или нет, реальны они или же их создатели гоняются за призраками. В настоящих условиях мы признаем право собственности. Но это право должны иметь все!

В паузах слышался только скрип кресел.

— Сеньоры! Мы витаем в сферах чистой теории, мы организовываем государственные институты, назначаем на должности, распределяем обязанности, формулируем законы. Мы бесконечно серьезно занимаемся этим важным делом. Но в то же самое время другие люди смеются над нами, ибо они знают — реальная власть в их руках, ибо в их руках деньги и земля! Народ прав, сеньоры, считая, что конституции приходят и уходят, правительства сменяют друг друга, своды законов все усложняются, лозунги и мятежи минуют, и ничего, кроме скорби и жертв, не остается именно тем, кто проливал кровь в гражданских войнах, кто поставляет солдат для всех армий, заполняет тюрьмы, дает рабочие руки… Им достаются только издержки нашей борьбы и — никаких благ… Мне стыдно, сеньоры…

Фариас поднял голову и повернулся к Арриаге.

— Что же вы предлагаете?

— Почтенные депутаты знают, что когда французская революция тысяча восемьсот сорок восьмого года провозгласила республику, то в связи с существованием права собственности возникла необходимость в организации труда, заботе государства об участи безработных и неимущих и еще множество проблем такого рода. И проблемы эти потрясли сознание общества!

— Республиканцам сорок восьмого года приходилось думать об участи городских рабочих, а не сельских бедняков, как у нас, — сказал председательствующий.

— Справедливо, сеньор председатель. Но я говорю о принципе. Да, у нас иное положение. Но выход есть. Я предлагаю принять декрет, обязующий владельцев пустующих земель, которые они сами не возделывают, продать эти пустоши, разделив их на небольшие участки. Таким образом мы решим проблему неимущих, создав на необъятных пространствах Мексики процветающих и счастливых земледельцев, которых государство на первых порах должно снабдить семенами и необходимым инструментом, освободить их на определенный срок от налогов, дать им свободно — вы слышите, сеньоры? — свободно обрабатывать свою землю без полиции и надсмотрщиков, без арендной платы и нотариальной платы… Свободно, сеньоры!

Чей-то горестный голос перебил его.

— Оставьте их без присмотра — они завтра же продадут свои участки и инструменты, пропьют их, и все пойдет по-прежнему!

Арриага свирепо обернулся на голос.

— Да! Знакомые речи — мексиканцы ленивы, распущенны, инертны! Предположим! Но разве всегда были они такими? Кто их такими сделал?! Разве не мы десятилетиями зовем их к оружию, отрывая от домов, от земли? А сами не можем дать им ничего, не можем защитить от растлевающей власти циничных священников?! А тысячи солдат, лишенных понятия долга и презирающих закон и святость человеческой личности? Разве не мы сделали их такими, отдав в руки тщеславных и алчных генералов? Так попытаемся же искупить нашу вину перед этими несчастными людьми! Да, мексиканский народ отстал от просвещенных народов. Так сделаем же попытку вывести его в новую эру. А это возможно только тогда, когда мы перестанем витать в облаках и приведем экономические отношения в соответствие с нашими прекрасными политическими замыслами!