Заветные поляны - Михаил Фёдорович Базанков

Год назад Николай писал мне:

«Братушка, здравствуй! Горячий привет Светлане Петровне и сыну Грише от меня и всей семьи — жены Зои, детей Миши, Оли, Вани. Почему-то опять ты сразу не ответил. Ждали-ждали, да так и не получили вести. Думаем, уехал в командировку, приключилось чего или работа какая приспела. Если времени не хватает, эта еще ничего. Понимаю. Я сам такой: дело затеваю — все побоку, от всего отключаюсь. Настоящее дело, для души которое, оно человека полностью требует. Зато уж потом, когда нагрянет роздых, думы славно думаются, мечты друг за дружкой волнами катятся.

Жизнь наша протекает своим чередом. Жена пока не работает, поправляется. Надо отдохнуть, все же богатыря родила — Гришутка на свет появился в четыре кило шестьсот пятьдесят пять граммов. Заметь, твоему он тезка. Мы с нетерпением ждем тебя, знаем, Светлане Петровне все некогда и дорога у нас для нее больно тряская. Ты хоть приезжай. И детки ждут. Олька и Мишка, видать, хорошо запомнили, спрашивают, когда дядя Митя приедет и Гришутку показывать привезет. Так что все поджидаем.

Спасибо вам за подарки и поздравление. Распашонки и прочее пригодилось. У нас тут такое и не купишь. Колясочку пока не катаем, пускай до лета стоит, в зиму она ни к чему.

Осень нынче хорошая, как по заказу. Напасли ягод, грибов, огурцов, капусты, соленья и варенья — с избытком. Приедете, берите, сколь понадобится.

Работаю там же. Хотелось бы на трактор, но, видно, уже в другом месте напрошусь. Поговаривают, что лесопункт скоро надо прикрывать. А я этому вроде бы и радуюсь. Нацеливаюсь поставить в деревне дом, чтоб и ребятам на жизнь хватило. В общем, задумал строиться капитально, а здесь место не нравится и работы стоящей не будет. В новый поселок не тянет. Был в деревне, там остатки нашего дома, видно, подростки сожгли… В колхозе толковал. Надо бы с тобой посоветоваться. Приехал хоть бы на пару дней, давно уже не бывал. Понимаю, некогда, житейская круговерть мотает, а надо бы встретиться. Выкрой времечко, братишка, побывай. Жму руку и горячо обнимаю. Еще раз передаю сердечный привет жене и родным с ее стороны, а Гришухе желаю успеха в начатой учебе. Твой брат Николай».

Я отпросился у начальства, поехал к Николаю.

Был яркий, сухой октябрь. День тот выдался не особенно светел, иногда наплывали рваные облака и сеял мелкий дождь. Вокруг деревни по низинам бродили ненагулявшиеся коровы, они редко наклонялись к траве, больше принюхивались к северному ветру да тоскливо мычали. На дальних лугах, насколько охватывал глаз, несметной ратью стоял поднятый в конуса лен.

…Ранним утром, еще до восхода солнца, вместе с колхозными плотниками мы начали заливку кругового фундамента. Гравий и песок возили из-под горы от Федьковки. Эта работа давалась нелегко, особенно мне, покидай-ка с непривычки в тракторную тележку сырой песок, мелкие камни брать лопатой и того тяжелее. Я быстро набил кровавые мозоли, но тщательно скрывал их от брата. Долгожданный отдых мужики позволили себе только в полдень, когда проложили первый слой и залили его раствором. Они расселись на свежих срубах и закурили. Какое-то время помолчав, начали тихонько переговариваться. Как и водится, сначала о погоде, потом о колхозных делах, наконец, о передачах по телевидению и международной политике.

Николай тем временем хлопотал в ближнем доме, готовя вместе с хозяйкой обед для работников.

— Подморозит сегодня крепко. Вон как проясняет. И вечерняя сторона неба розовит, — рассуждал длинноносый костлявый Фома, то и дело поправляя съезжавшую на затылок маловатую шапку-ушанку. — Осень незаметно подкралась. А тут, считай, и зима нагрянула. Ладно хоть прибрались. Теперь Колюхе дом под крышу подвести… Пораньше бы решение принять, пораньше надумать. Три года его уговаривал: плюнь ты на лесозаготовки. Хватит лес ломать. И так много навирохано. Он ведь работник. В передовиках на участке ходил. Вальщик снайперского строя. И там он, за Воркутой, себя в этом деле показал, за год полтора отрабатывал.

— По всему видать, в труде человек вырос. Семья-то какая у него? — спросил про Николая плотник из той артели, что коровник в колхозе строила. До этого он в стороне сидел, в разговоре не участвовал, дремал словно бы, прикрывши до половины обросшее щетиной лицо серенькой кепкой-восьмиклинкой. — Жена работает, нет ли?

— У Николая все ладно, как у людей. Чо он, хуже других? Жена в детском саду няней. — Фома, отыскивая спички, похлопал по карманам замасленных механизаторских брюк. — Мелетий, конечно, погубил его, был у нас такой бригадир в военное время. Выбрать-то бригадира не из кого было, война мужиков не возвернула… А этот со стороны накачнулся. Теперь, царство ему небесное, как старухи молвят, по земле этой больше не ходит. Отходил свое, отпел. Честь по чести схоронили, для порядку погоревали. Добром никто не вспомянет. Разве что Манька Дратвина.

Из-за нее, этой самой неугомонной Маньки Дратвиной, может и Лапшин-то в жизни портачил. Смазлива больно была да юлиста. Сумела пригреться, легкую жизнь себе устроить. Теперь и пенсию, говорят, изладила. Спину не гнула, снопов не вязала, коров не доила, а на пенсии проживает.

— Так досказывай, чего было. Завел и молчишь. Все вокруг да около. При чем тут Николай Николаевич, непонятно. Али брата его стесняешься? — нетерпеливо подторапливал пришлый плотник. — Меня разве за чужого считаешь? Так я тут в колхозе пятый год тружусь.

— Сначала сбежал, а теперь околачиваешься около свободным строителем, деньгу срываешь. Шабашник ты… Не родня колхозу нашему. Много вас таких.

— Не наша вина. Линия такая в обчестве получилась. Мы ж на пользу делу: строительство не даст деревне хиреть, вот.

— Я и не против этого. Только ведь каждый на своем бы селе и оставался. А руками разводишь: мы не виноваты, мы — люди маленькие, так жизнь велит. Чего же ты, хороший, улизнул, когда колхоз бедовал? Теперь норовишь в родные. Вот Никола — родной. Не по своей воле сорвался с земли-то! Тебе где понять, при чем тут Николай. Где тебе учувствовать!.. — Фома горячился. Говорил он так же от души, как и работал, — любое дело давалось ему: инструментом всяким одинаково ловко владел и речь мог держать.

Деревенские плотники — медлительный Иван Трофимов, молодой, новичок еще в строительных хлопотах Саша Барышев, молчаливый, сумрачный пенсионер Порфирий Тяпкин и даже ушлый Киря Желтков — откровенно завидовали Фоме, относились к нему прямо с почтением, потому и слушали его охотно.

Фома, оглядев мужиков, продолжал:

— Николай в деревне лишним не будет. Вишь, фундамент вечный затеял. Навсегда, значит, тут! А где ж ему