Исторические рассказы и биографии - Разин Алексей

Еще не пытаясь писать оригинальные драмы, Шекспир написал небольшую поэму: Венера и Адонис и еще другую — Похищение Лукреции, изданные в 1593 и 94 годах. Оба эти произведения довольно скучны и слишком длинны: Шекспир еще не попал на настоящую дорогу. После он написал еще много сонетов; они теперь не имеют никакой цены. Но всего важнее для всех литератур на свете — его драматические сочинения.

Когда теперь, на великолепной сцене, обставленной превосходными декорациями, в костюме, очень верно приноровленном ко времени, актер поражает нас естественностью своей игры, и мы не можем оторваться глазами и душою от хода драмы, — ничего нет мудреного: обман глаз и воображения совершенный. Но Шекспир очаровывал всех и на своей бедной сцене, где столб представлял дерево, а какой-нибудь Менений Агриппа или Тит Андроник являлся на сцену в большой круглой шляпе с пером, в сапогах, с раструбами и со шпорами. Но могущество таланта так велико, что, не смотря ни на какую бедную обстановку, он умел

То make the weeper laugh, the laugher weep,

т. e. умел заставить смеяться того, кто плачет, и плакать того, кто смеется. Содержание пьес Шекспира очень часто неправдоподобно, попадаются совершенно фантастические произведения; в некоторых драмах есть грубые географические ошибки, напр. в одной драме у него Богемия на берегу моря; но все эти недостатки совершенно забываются при чтении его великих произведений. У него во всех почти драмах столько ума, столько остроумия, самой добродушной непритворной веселости, рядом с самыми ужасающими сценами жестокости, страданий и несчастий, что он играет сердцами своих зрителей, как хочет. Есть у него страницы такие чистые, такие прелестные, так далекие от всего нечистого, что ни есть на свете, до такой степени блещущие игривою веселостью, что выразить невозможно. Должно быть, Шекспир был в самом чистом восторге счастия, когда воображение его кипело такими искрами вдохновения.

Он умер на родине, в Стратфорде, 23 апреля 1616 года, в день своего рожденья, когда ему было ровно пятьдесят два года.

VII

ОСАДА ТРОИЦКОГО СЕРГИЕВА МОНАСТЫРЯ

(от 23 сент. 1608 до 12 янв. 1610 г.)

Страшно рассказывать и слушать страшно, что делалось с православною Русью лет двести сорок тому назад, когда не стало древнего царского Рюрикова рода.

В ту пору хищные звери, чужеземцы, вломились к нам в Русь и стали резать народ, жечь города, грабить храмы Божии. Народ разбежался, избаловался, привык к бродяжничеству, к своевольству, и грабил свою же родную сторону, вместе с изменниками и Ляхами. А наши изменники были свирепее самых ужасных врагов. Когда Ляхи брали в плен верного и храброго воина, то всегда уважали его и берегли; а если такой честный воин попадался изменникам, то они кидались на него, как на лютого зверя, и рубили его по суставам на части. И видели Ляхи у нас такие пытки и муки своим от своих, и отступали в ужасе, и дивились, и бежали от таких страстей, и говорили: «Что же нам будет от Россиян, когда они и друг друга губят с такою лютостию![9]». А как, бывало, Ляхи с изменниками придут к какому непроходимому месту, к реке, к топи, к болоту, и без ума станут Ляхи: не знают как быть, что делать; а изменники тотчас и мосты поставят, и перевозы устроят, переведут Ляхов, сами — за ними, да и пойдут грабить и жечь города и села. Пировали там, где стыла теплая кровь, веселились среди мертвых тел; честных людей, кто попадется, замучивали до смерти, бросали с крутых берегов в глубокие реки, расстреливали из луков и самопалов; мучили родителей, в глазах их жгли детей, носили головы их на саблях и копьях, грудных младенцев вырывали из рук матерей и разбивали об угол. В старом жилье человека стал жить зверь: города запустели и заглохли, и там, где спокойно и счастливо при Царях жили люди, завелись медведи и волки, лисицы и зайцы; вороны черными стаями сидели на трупах, а мелкие пташки вили гнезда в выеденных черепах человеческих. По ночам не месяц светил на леса и поля, а пожары, и не было спасения в самых густых чащах: люди ходили туда с чуткими псами на ловлю людей; матери залезали с детьми на деревья и прятались в ветвях; а как дитя станет плакать от голоду и холоду, то зажимали ему рот и, впопыхах и страхе, душили до смерти, чтоб на крик его не сбежались изменники. Словно кровавое море бушевала несчастная Русская земля от безначалия и измены. Однако ж на этом море были твердые острова: сама Москва, Троицкий Сергиев Монастырь, Коломна, Переславль Рязанский и другие города. Не поддавались они изменникам и не слушали увещаний самозванца, Тушинского вора.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Тут царь Василий Иоаннович Шуйский послал к Шведскому королю послов, просить помощи против Ляхов и изменников. Испугался этой помощи Тушинский вор, да и стал звать к себе в помощь разбойника пана Лисовского, что разорял тогда землю Рязанскую, Владимирскую и Нижегородскую. И двинулись изменничьи ватаги от Владимира и Переславля, пошли, как огненный поток, все на пути жгли, грабили и резали, шли скоро, шли, да и ударились о твердыни Сергиева Монастыря. Стоит монастырь среди гор и оврагов, окружен каменной стеной в три сажени толщины и в четыре вышины; на стене восемь башен с бойницами, кругом ров глубокий, а по южной и западной стороне вьется речка Кончура. В монастыре заперлись иноки и войска, и далеко во все стороны от них — ни прохода, ни проезда вражеским шайкам. Гонца ли куда пошлют враги, — монастырские слуги поймают его и грамоту отнимут; хлеба ли мало в Москве — обитель пошлет в Москву и хлеба и денег; разбойничает ли где вражеская шайка — иноки побьют разбойников. Ударился пан Лисовский о монастырские твердыни, да ничего не мог сделать; только выжег кругом все села и ушел. А православные все понемножку разоряют врагов и вредят им жестоко. Осердились враги и говорят самозванцу:

«Доколе же нам терпеть свирепую кровожадность этих воронов, гнездящихся в своем каменном гробе! Они не только перехватывают на дорогах вестников наших, но и предают их лютой смерти. Они ждут князя Михаила Скопина с Шведами, да Федора Шереметева с понизовскими людьми: тогда будут сильны. А теперь только пусть повелит твое благородие смирить их, а если не покорятся, то рассыплем в прах их жилище[10]!»

После этого, 23 сентября 1608 года, к Троицкому Сергиеву монастырю подошла по московской дороге ватага в тридцать тысяч Ляхов, казаков и русских изменников. Войско это было не войско, а так, сброд всякого народа, разбойничьи шайки, и правили ими гетман Сапега и пан Лисовский. Им хотелось разграбить монастырь богатый золотом, серебром, драгоценными камнями и хлебными запасами.

Военной силой в монастыре правили воеводы Князь Григорий Долгорукий и Алексей Голохвастов. Только что завидели они разбойничьи ватаги, — вышли им прямо навстречу, просто, чтоб посмотреть, много ли врагов, да чтоб показать, как Русские умеют отстаивать веру, отечество и обитель Святого Сергия. Закипело страшное побоище; наши дрались славно и не отступали ни на шаг; надо было долго держаться, чтобы дать всем жителям монастырских слобод сжечь свои дома и перебраться с семействами в монастырь. После того они и сами возвратились в обитель.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

На другой день вражеские ватаги обошли монастырь со всех сторон, осмотрели места и стали ставить свои палатки, и строить укрепления, и расставлять пушки. Заняли так все дороги, что от них ни проходу, ни проезду не стало к обители.

Осадные воеводы — князь Долгорукий и Голохвастов привели всех своих людей к крестному целованию и постановили биться до самой смерти, а обители святого Сергия не выдавать. Потом разделили стены на участки и к каждому участку приставили особую дружину, чтобы всякий знал свое место и защищал свою стену.