Исторические рассказы и биографии - Разин Алексей

Таким образом, из пыли библиотек спасено было множество сокровищ; а если бы кто-нибудь позаботился об этом раньше, то добыча была бы еще несравненно богаче. Петрарка рассказывает, что в ранней молодости своей видел такие сочинения Варрона и Цицерона, которые после пропали и — так и не нашлись во всю его жизнь, сколько он их ни искал.

Новая мода пошла в ход и была принята с такою охотой, что в Италии, где тогда было множество мелких владений, не было почти ни одного князя, ни одного богатого человека, который не старался бы научиться латинскому и греческому языкам. Ученые были тогда в большом почете, и богатые люди всячески старались привлекать их к себе. Прежде пышность состояла в устройстве великолепных праздников и турниров, а тут — пышность стала выказываться в заведении академий, ученых обществ и в откапываньи из земли обломков древних скульптурных произведений. Особенно много услуг в этом отношении оказали владетели Флоренции, Медичи. Во Флоренции была основана Платоновская Академия, члены которой занимались больше всего изучением и объяснением сочинений Платона, знаменитого ученика Сократа. Еще долго после основания Академии, члены ее каждый год праздновали 7 ноября, как предполагаемый день рождения и смерти своего великого учителя.

Мелкие итальянские владетели старались перещеголять друг друга в поощрении наук и искусств, и между другими, Феррарские герцоги занимают не последнее место. Феррарский герцог Геркулес II, из фамилии д’Эст, особенно любил ученых и древности; он сам отлично писал в прозе и в стихах, и собрал любопытную коллекцию древних медалей. Знаменитый писатель Ариост жил тогда в Ферраре и был превосходно принят при дворе Геркулеса II; а в богатую библиотеку ученого Ариоста ходил иногда читать и делать выписки другой поэт, секретарь герцогини, Бернардо Тассо, отец великого поэта Торквато Тасса.

Это было самое блестящее время для итальянской литературы.

В Ферраре, при детях герцога Альфонса, в XVI столетии, учителем был известный в то время ученый Фульвио Морато, который тоже читал и публичные лекции. У него была дочь, Олимпия, родившаяся в Ферраре, в 1526 году. С тех пор, как она начала только лепетать первые слова, она слышала разговоры и слова только на латинском, или на греческом языке и первые ласки отца звучали в ее ушах по-латыни. Очень скоро выучилась она говорить на этих двух языках, точно так же, как в наше время дети скоро и легко научаются английскому, французскому и немецкому языкам. Как только наступила ей пора учиться, отец только и делал, что читал с нею латинских и греческих писателей и беспрестанно разбирал с нею то философские рассуждения Платона, то сказочные предания Гомера, то красноречивые разглагольствования Цицерона, то грациозные картины Виргилия. Скоро имя ее сделалось известным, и на двенадцатом году она уж удивляла ученых множеством и разнообразием знаний.

Она в тоже время не упускала из виду скромных домашних занятий, и хоть было иной раз очень жаль, однако ж оставляла Превращения Овидия, для того, чтобы идти считать грязное белье и забывала на минуту языческий Олимп, чтобы заштопать себе чулки.

В это время воспитывалась тоже и дочь герцога Феррарского, Анна. По тогдашней моде, она знала древние языки и в том возрасте, когда у нас дети только начинают лепетать о попрыгунье стрекозе, которая лето целое пропела, она читала уж длинные отрывки из Демосфена и Цицерона и переводила басни Эзопа. Ей не доставало только подруги, чтобы делить с нею свободное время, а иногда чтобы стараться догнать ее в знаниях. Герцогиня мат слышала так много об Олимпии Морате, что взяла ее к себе во дворец, и обе девушки Анна и Олимпия, скоро подружились.

Тогда началась для Олимпии другая, новая жизнь. Домашние заботы о настоящем уж не мешали ей заниматься древностями, и успехи ее стали еще быстрее. Обе ученые подруги слушали лекции своих профессоров и сверх того принимали участие в поэтических и ораторских праздниках, которые давались герцогом; тут Олимпия торжествовала: она читала наизусть отрывки из Цицерона и других писателей, объясняла их, а иногда читала и свои собственные сочинения, как напр. похвальное слово Муцию Сцеволе, на греческом языке, сохранившееся до нашего времени. Конечно, тогда слушатели осыпали ее похвалами; но до нас дошли эти похвалы в записках современников. Вот что пишет, между прочим, один из них: «Тогда она декламировала по латыни, без приготовления говорила речи по-гречески, объясняла мысли величайшего из ораторов и отвечала на всевозможные вопросы».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Другой свидетель, с обыкновенною в то время напыщенностью, хвалит богатство ее мыслей и чистоту языка, «в котором она полными горстями рассыпает грацию и нежность». — «Девицы твоих лет, — говорит он, — любят собирать весенние цветы и плести себе из них тысячецветные венки; но ты срываешь цветы не однодневные, а в саду муз набираешь бессмертные венки, которые никогда не вянуть, но хорошеют с годами и каждый день цветут все лучше и лучше».

Почти все писали в то время такими вычурными фразами; точно так в детстве писала и сама Олимпия. Но потом, когда ей минуло шестнадцать лет, у нее стал заметен свой особенный характер; она стала меньше подражать, но — не в духе того времени было — писать проще. Вот например перевод одного из ее греческих стихотворений:

«Никогда один и тот же предмет не прельщает сердца смертных; никогда Юпитер не дает людям одинаковых вкусов. Кастор умеет укрощать лошадей, а Поллукс — лучше умеет бросать медный круг, хотя оба — дети Юпитера и Леды. Я тоже, хоть и женщина, оставила ткацкий станок, веретено, нитки и корзины. Я люблю только цветистые луга, посвященные музам, да Парнас двувершинный с веселыми хорами. Другим женщинам, может быть, нравятся другие удовольствия; но поэзия — моя слава, мое блаженство».

Конечно, всякий знает, что у древних Греков Юпитер считался повелителем всех прочих богов и людей, что в древности, кроме беганья, прыганья, борьбы, между другими гимнастическими упражнениями, было еще искусство бросать высоко вверх и вдаль медный круг. Всякий читал баснословный рассказ о том, как братья близнецы, Кастор и Поллукс, участвовали в знаменитом походе Аргонавтов, как Поллукс был бессмертен, а Кастор — нет, и потому был убит. Известно, что Поллукс просил своего отца, Юпитера, сделать бессмертным убитого брата, а тот разделил им бессмертие пополам, так что они стали жить и умирать поочередно. Юпитер превратил их в звезды и взял на небо, где они и составили созвездие Близнецы. Две звезды, известные теперь под названием Кастора и Поллукса, показываются поочередно: должно быть, поэтому-то и выдумана вся басня.

Все это очень хорошо известно; но не следовало людей называть не просто — людьми, а смертными, не надо было толковать о ткацком станке и веретене, тогда как Олимпия никогда не пряла и не ткала, и гораздо проще было бы поэзию назвать поэзиею, а не цветистыми лугами, посвященными музам.

Между тем, как при дворе Геркулеса II устраивались такие литературные праздники, в Европе начала разыгрываться реформация и стала проникать даже в Италию. Кальвин, бежавший из Парижа, был преследуем за свое учение в Ангулеме, в Нераке, скитался по разным городам и несколько времени прожил в Ферраре, где тоже успел распространить недоверие к папской власти и некоторые другие правила своего нового учения. Все семейство Олимпии приняло его убеждения.

После смерти старика Морато, отца Олимпии, подруга ее, Анна, герцогиня д’Эст, вышла замуж, а сама Олимпия впала в немилость при Феррарском дворе. Тогда на руках у нее осталась больная старуха мать, три сестры и маленький брат. Она поняла свои обязанности и стала выполнять их с большою любовью; сама хлопотала обо всем хозяйстве, сама с утра до вечера занималась образованием брата и беспрестанно присматривала за больною матерью. В то время ей было только двадцать два года.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

После великолепной жизни в герцогском дворце, среди роскоши, удовольствий и льстивых похвал, ей пришлось жить в крайней бедности, терпеть обиды, унижение; придворные мстили ей за то, что она прежде так высоко стояла. В таких печальных обстоятельствах, ей всего нужнее были утешения веры, и она с увлечением предалась благоговейным размышлениям. Но самые тяжелые, страшные испытания были еще впереди.