НЕПУГАНОЕ ПОКОЛЕНИЕ - Александр Лапин

И вот теперь она сидит бледная, сложив руки на коленях, в черном платке, с отрешенным видом в кабинете у майора Скатова. И ждет старшего сержанта Дубравина.

Майору Скатову, коренастому лысому брюнету, затянутому в портупею, человеку с едким противным характером службиста, неловко. Он слегка мнется, а потом говорит Дубравину:

– Вот что, Александр. Тут у майора Берестецкой есть дело личного характера, с которым ты должен ей помочь. В общем, ты собирайся. Переоденься в парадную форму. Поедешь в командировку.

У Дубравина хватило ума спросить:

– А командировочные на билеты, проездные когда получу и где?

– Майор Берестецкая, – начал было бодрым тоном раскладывать Скатов, – тебе скажет.

И затем, обращаясь к ней, добавил:

– Амалия Иосифовна! Это старший сержант Дубравин. Он парень надежный во всех отношениях. Вам поможет.

Через полчаса они ехали в такси в новосибирский аэропорт. Еще через полтора могучий Ту-154 начинал разбег по взлетной полосе, а Дубравин уже знал историю гибели ее мальчика, как свою собственную. Единственный ребенок из обеспеченной семьи попал в компанию таких же, как и он сам, обеспеченных наркоманов.

– Его уже ничего не интересовало в этой жизни. В семнадцать лет появились друзья. Из хороших семей все. Собирались на квартирах, дачах. Вот у них какой-то Ленечка и предложил попробовать уколоться. «Один разок только!» – рассказывал он мне. Что я только не пережила. Я сама, сама давала ему деньги… А что делать? Когда твой ребенок приходит, становится на колени… и плачет. Задолжал он торговцам.

– А вы не могли как-то отвлечь его? – Дубравин, как ни странно, никогда не сталкивался с такой проблемой, которую сегодня подбросила ему жизнь. – Ну, нашли бы ему девушку. Парень-то он молодой. Всего семнадцать…

– Какие девушки, Саша? Они их не интересуют.

– Ну, может, в армию надо было его сдать? У вас же такие возможности. В какую-нибудь часть, где порядки построже.

– Кто ж их возьмет в армию. Никто не хочет за них отвечать. Никому они не нужны. Потому что они за себя не отвечают…

Александр Дубравин за время службы много чего уже повидал. В прошлый призыв он ездил «покупателем» в Среднюю Азию, а если быть совсем точным, в Ферганскую долину. Везли они тогда целый эшелон узкоглазых узбеков. И это была песня! Узбеки ели всю дорогу жирный ароматный плов до тех пор, пока он не испортился. После чего сержанты повыбрасывали его из окон. А самое главное – почти у каждого из них в загашнике были зелененькие твердые или липкие, как пластилин, кусочки гашиша. Узбеки не жрали водку, как русские призывники. Они забивали косячки и оттягивались с помощью плана. Они-то и привезли анашу в части. А потом с посылками пополняли ее запас. Правда, посылки, бывало, и проверяли особисты. Но тогда они приспособились получать их по-другому. Через местных.

Многие тогда стали покуривать. Так что, бывало, забредет он в роту по каким-нибудь делам к знакомому старшине, а тот сидит в каптерке с дружками и кумарит. Дым стоит такой, что хоть топор вешай. И запах, особый едкий запах анаши, или, как ее еще по-научному величают, марихуаны. Дубравин научился безошибочно отличать среди тех, кого притаскивали сержанты на губу, таких обкуренных – по их глупому хихиканью, стеклянным глазам и обжираловке. Как увидит в столовой бойца, навалившего в алюминиевую миску с краями овсяной каши, так сразу соображает: «Ну, значит, вчера в роте кумарили». Он и сам как-то попробовал. Но не понравилось. Да и не хотелось. Но это считалось не то чтобы в порядке вещей – просто офицеры как-то свыклись. Не очень вредно. Да и в основном узбеки смолят.

А вот такого, чтобы со шприцем баловались, он не слыхал. Была пара бойцов, которые «колеса» глотали, но это считалось в армии западло. А тут мальчики и девочки из, по понятиям Дубравина, очень благополучных и богатеньких семей садились на иглу. Не-е, такого он еще не видел.

Но самым диким ему казалось не это. А то смирение, с которым принимала мать все происходящее. Как медик с огромным стажем, она с самого начала поняла, что у ее мальчика одна дорога – в могилу.

– А они долго не живут, Саша! – продолжала она свой рассказ. – Лет пять – самое большее. Вот и Гера как-то домой приходит, я у него спрашиваю: «Как там Гриша?». А он мне отвечает: «Гриша умер вчера!».

Но он пытался бросить это. Как у них говорят, хотел слезть с иглы. Последние две недели не кололся. Говорил: «Мама, я смогу». Они с театром должны были уехать на гастроли. И он уже с ними не общался две недели. А я надеялась, что уедет он на месяц и вдруг порвет. Но я как чувствовала. На вокзал его провожать пришел этот их, бородатый такой. Он ему, наверное, и дал все…

Дубравин, потрясенный, слушал ее рассказ. Она не плакала. Не рыдала навзрыд. Только говорила. И он понял, что она уже все выплакала, вымучила.

– А я его для себя давно похоронила, – продолжала свою повесть майор Берестецкая. – Я все время ждала, ждала этого. И это самое тяжелое. И вот вчера позвонили. Что он лежит в поезде на верхней полке. Все думали, что он спит. А потом начали его будить. А он не просыпается. И не проснулся. И не проснется.

Она замолкла.

Александр из чувства деликатности не стал больше ее расспрашивать. Так они молчали до посадки в аэропорту Алма-Аты.

Странное дело. Только на привокзальной площади, куда они добрались от аэропорта, он вдруг понял, что находится в Алма-Ате. Городе, где он жил. Откуда его призвали в армию. Но радость только на мгновение сверкнула в его сознании. Мелькнула. И исчезла. Потому что по-настоящему ему было сейчас не до воспоминаний о красоте города, не до сестры и не до переживаний. У него задача одна. Добраться до станции Отар, где, по сообщению театральных, и находится тело мальчика.

Ведь когда покупали билеты, то исходили из посыла, что станция находится на территории Алма-Атинской области. А оказалось, что она намного ближе к городу Фрунзе, столице Киргизии, чем к Алма-Ате, столице Казахстана.

Несколько минут понадобилось Дубравину, чтобы прошвырнуться по железнодорожному вокзалу и понять, что ближайший поезд пойдет в эту сторону не скоро. Ближе к вечеру. А сейчас утро. Автобус тоже отпадал. Оставалось такси. Оставив майора Берестецкую на скамеечке перед вокзалом, он помчался к таксистам. Договариваться.

Таксисты ехать не хотели. Отнекивались.

– Смена кончается.

– Бензина нет.

– Я не могу!

Наконец один заикнулся о цене. В том смысле, что, мол, тебе это очень дорого обойдется.

– Как дорого? – спросил Дубравин.

Вспотев от высказанной цифры, таксер сказал:

– Рублей семьдесят!

И тут впервые в своей жизни Дубравин ощутил, что такое сила денег. К ним подошла Берестецкая, и не успел он ответить, как она сказала:

– Кто поедет? Плачу!

И тут все эти таксеры – человек пять – наперебой загалдели, затрещали:

– Я поеду!

– Я!

– Я!

– У меня машина новая, посмотрите!

Растерявшийся Дубравин не знал, кому отдать предпочтение. Уж слишком неожиданным для него был такой поворот событий. Поэтому он просто кивнул наиболее симпатичному русскому широкоплечему парню. И тот – быстрей, быстрей, пока клиенты не передумали, а конкуренты не снизили цену, – повел их к своей машине.

Дубравин так и не разглядел в этот раз своей любимой Алма-Аты. Потому что сразу от вокзала шофер свернул на Ташкентскую, и светлая «Волга» с шашечками помчалась по широкой, обсаженной деревьями трассе, ведущей в сторону Киргизии.

Промелькнули ряды зеленых деревьев. Промчались они, как черный вихрь, мимо сине-белого поста ГАИ. И потянулась серая степь. Он опять почти через два года увидел слева на горизонте свои любимые холмы и горы. «Как застывшее море», – снова, как когда-то, подумал он, вглядываясь в бесконечные гигантские волны. Только сейчас, вырвавшись из части, из круговерти повседневного существования, из всех этих бесконечных караулов, патрулирований, отношений с начальством, вдохнув глоток природы и свободы, он понял, что ему уже не хочется быть профессиональным военным. И хотя ему еще осталось служить как «медному котелку», он уже ощутил, что армия – это уже прошлое. Что она, как шелуха, сползает с него вместе с каждым километром, на которые удаляется их таксомотор. Уже не хотелось возвращаться в тот мир, который он покинул. А вдруг остро-остро захотелось сейчас затеряться в этой бескрайней степи. И чтоб никто и никогда не мог его уже найти.

Он размечтался. И стал даже искать взглядом прибежище, в котором мог бы остаться. Но зацепиться глазу было не за что. Вот пасущаяся лошадь. А на спине у нее сидит какая-то птица. Лошадь начинает двигаться, и птица перелетает вслед за ней с места на место. Вдалеке видна серая, как и сгоревшая степь, крутобокая юрта. Возле нее грудится отара овец.