НЕПУГАНОЕ ПОКОЛЕНИЕ - Александр Лапин

Сегодня, восемнадцатого февраля, мы собрались вечером у Андрея Франка и решили тебе написать письмо. Сейчас мы сидим в комнате, тихо играет магнитофон, твое фото лежит перед нами и, конечно, навевает грустные воспоминания. Просим извинения, что не писали, сам понимаешь, что времени мало, да и другие обстоятельства мешали. В общем, кто старое помянет, тому глаз вон.

В общем, наша дружба не прекращается, ведь мы дружили не год и не два. Это у девочек происходит все стихийно. В общем, ты поймешь все.

Ну, ты знаешь, где кто из нас устроился, так что объяснять не надо. Я хожу на штангу, а Толян на бокс. Андрей занимается гимнастикой. А ты, говорят, продолжаешь заниматься борьбой. Это хорошо. Да, ребят наших тоже гребут в армию. Тольку Сасина (Комарика) уже побрили, скоро пить будем. Сейчас ребята смотрят фотки, вспоминают все походы, общество «Лотос» и сознают, как сильно мы повзрослели.

Я недавно пришел из похода. Был в горах, брал вершину Ак-Кая, уже облазил половину Алатау. Могу похвастаться: скоро поедем на Кавказ, на Эльбрус.

Да, как там насчет друзей?

Будь проклят тот день, когда ты уехал в Алма-Ату. Я, конечно, извинился за нас, но Толюня на тебя обижен. В прошлом августе мы устроили вечеринку школьных друзей. Были почти все наши девицы. Я как-то заглянул в окно комнаты и слышал, как он спорил с Крыловой о тебе. Но все, что он говорил, она парировала тем, что ты ей пишешь, а нам нет. Значит, мы не были для тебя настоящими друзьями. Тольке тогда туго пришлось, он чуть не плакал от обиды.

Ну, Сашок, мы закругляемся. С большим нетерпением ждем от тебя письма и тебя самого.

До свидания.

Андрей Ф.

Толик К.

Вовуля О.»

Дубравин отложил это бесхитростное письмо в сторону. Так снова повеяло на него домом. Тем миром, тем раем, где они когда-то жили все вместе. Но они были там, а он здесь, в армии. И надо было как-то жить-поживать и выживать в этом реальном и для него очень сложном мире. Таком сложном, что не дай Бог. Были случаи, когда он оказывался и на грани. Однажды такое дело приключилось в том же общежитии, куда, судя по всему, захаживали и гражданские парни из близлежащих рабочих поселков. Разные среди них были. И хорошие, и негодяи, и подонки, и алкоголики. А особенно много разного рода приблатненных с ножом в кармане и ясно очерченным будущим, которое выражается одним словом, будто написанным у них на лбу: «Тюрьма».

Девчонки это понимали. Если Дубравина и его солдатиков они встречали с распростертыми объятиями, чаепитиями и постоянной готовностью завести интрижку, а если получится, и роман, то шпану не любили. А это, естественно, шпане не нравилось. Но голод не тетка. Шакалы продолжали бродить вокруг в надежде, что и им перепадет. Вот в один из заходов Дубравин и встретил такого шакала. Гена – парень тертый, высокий, гибкий, приблатненный, со стеклянными глазами и мерзким наглым лицом. Есть такие типы, глянешь на него – и сразу ясно, что перед тобой наркоман, негодяй и подонок. Дубравин попал в середину дискуссии. Гена, развалившись, сидел у окна на стуле и гавкался с девками, сидевшими в разных углах комнаты. Одна из них, Марина, наиболее бойкая и шустрая из всей комнаты, перебирая семечки и выплевывая их, говорила, переругиваясь:

– Да че с тобой разговаривать! Катился бы ты отсюда. Тебя никто не звал!

В ответ Гена, «оскорбленный до глубины души», отвечал:

– Да вы все тут проститутки! Вам лишь бы трахнуться с кем-нибудь!

Увидев Дубравина, девчонки зашумели:

– Саша, что он нас оскорбляет? Пришел, расселся тут. Мы его гоним, а он ругается!

Дубравин, как крутой мен, тоже был не в восторге от этой встречи. Приходишь к подругам вроде поболтать, отдохнуть душой, а встречаешь какого-то самца, явно уголовного типа. Приходилось искать выход. Выход для мужчин в таких ситуациях был всегда один и тот же. В зависимости от исторического времени и господствующих нравов. В данном случае он предложил Гене:

– Ну, давай выйдем поговорим!

– Давай! – не испугался бандит.

И вот тут Дубравин совершил ошибку. Вместо того чтобы спуститься вниз на улицу и там разобраться с хамлом, он вышел из комнаты на узенький балкончик. Гена вслед за ним. Прикрыл дверь.

Дубравин, резкий и решительный от природы, сразу начал разговор в том духе, что, если бы засранец Гена служил у него во взводе, он бы научил его правильно вести себя с женщинами, а тем более с девушками.

На что Гена ответил, что видел таких учителей на х…, и опустил руку в карман куртки, где у него всегда лежала наготове финка. Увы! И ах! Дубравин, который уже примеривался, как он сейчас схватит Гену за шиворот и метнет с балкона, понял, что все пойдет совсем по другому сценарию. Сейчас из кармана блеснет лезвие ножа, а на таком удельном пространстве балкона ни отбить удар, ни уйти от него невозможно. Его просто пырнут в живот или в грудь. Зарежут, как свинью на бойне.

Сердце упало в пятки. Липкий страх охватил его. Он собирался сказать что-то вроде «Ах ты негодяй! Подонок!». А язык уже выговаривал сам на полтона ниже:

– Ты знаешь, меня твои отношения с девчонками здешними не интересуют. Вы можете лаяться сколько хотите. Но без меня. А когда я здесь, я тебе не позволю так говорить.

– Да хто ты такой? – Гена шестым чувством понял, что сержант «сдулся». Но судя по всему, в его планы тоже не входило убивать ни с того ни с сего. – Што хочу, то и говорю. Нихто мне не указ!

Поцапались они так еще минут пять. Но до драки не дошло. Вернулись в комнату. Вроде бы договорившись вести дела прилично. Но ровно через минуту гонор у обоих взял верх.

– Ну что, коровы, думаете, вас хто-нибудь защитит? Да я в гробе видел всех.

Короче, пикировка началась сначала.

Дубравин сидел, слушал. И ему было стыдно за свой страх. А этот стыд порождал гнев. Но не тот безрассудный, который толкнул его на балкон. В голове появился расчет. «Надо, чтобы мы спустились во двор. И тогда я с ним там и разделаюсь», – думал он, пока Гена изгалялся над девчонками, выворачивая свое мерзкое нутро.

Он принял-таки решение. Молча встал и начал спускаться по лестнице вниз. И уже там как-то так спокойно, буднично произнес в напряженной тишине:

– Видно, ты, паря, ничего не понял! Ну, давай выйдем еще раз…

Он ожидал Гену во дворе, теперь уже готовый идти с голыми руками на нож. Но он был еще мальчишкой, который привык биться по-честному. А тут столкнулся совсем с другим. Гена спустился вниз. Понял, что к чему. И вдруг быстро, неожиданно схватил доску, лежавшую у забора, и, размахнувшись, ударил Дубравина, целясь ребром доски в голову, чтобы раскроить череп. Александр не успел даже поднять руки для защиты. К счастью, бандит промахнулся и удар пришелся не в голову, а, скользнув по околышку фуражки, сбил ее и, ободрав шею за ухом, пришелся в плечо.

Взыграло ретивое. Теперь уже не думая о правильности или неправильности такого поступка, Дубравин схватил валявшийся рядом кол и ринулся на врага. Но Гена быстро отскочил в сторону и кинулся бежать.

Сержант Дубравин гнался за ним изо всех сил. Но куда там! В своих кирзовых сапожищах, в мундире, с ремнем, с колом в руках, хоть он и был неплохим бегуном, но догнать легкого Гену, конечно, не мог. Метров через двести он это понял. Швырнул кол на землю. И, плюнув, гордо удалился восвояси.

Он никогда ничего не боялся до этого. И ему было ужасно стыдно за тот страх, который он испытал перед этим. Поэтому он даже не пошел наверх к девчонкам, чтобы гордо рапортовать об изгнании врага. Просто потопал обратно в часть, с горечью думая о происшедшем.

Он совсем не хотел понимать того, что страх, взявшийся непонятно откуда, спас ему жизнь. Что в данном случае его ангел-хранитель сохранил его для чего-то важного, большего. Ничего этого он, конечно, не понимал. Его гордость, его самолюбие были уязвлены. И в конце концов, прокручивая раз за разом эту сцену, он вместо того, чтобы прийти к выводу: «Надо бы быть осторожнее, не лезть на рожон!», к которому, вероятнее всего, и должен прийти здравомыслящий человек, пришел к другому, парадоксальному: «А, черт с ним! Пусть уж лучше убьют тут, чем потом всю жизнь сгорать со стыда перед самим собою».

IX

Ах, не одна Галинка сторожила каждый стук.

Вчера. И смех. И грех. Людка возвращалась из библиотеки. Задержалась на пару часов. Подходит к дому. Навстречу сестренка Алка. Говорит:

– Отгадай, кто к тебе приехал?

Людка:

– Девчонка?!

– А вот и нет! Мальчишка, военный!

«Он», – екнуло сердце. Упало куда-то вниз. Глубоко.

Рванула: скорее, скорее. По лестнице птицей взлетела. Да пролетела. Вместо третьего этажа на четвертый. Стучится. А дверь открывает… круглолицая, с румянцем во всю щеку, зеленоглазая, белоногая.

– Валя? Сибирятко? Ты!

– Я!

– Ой, дурно мне! А Дубравин где? Мне сказали, он приехал!