Весны гонцы 2 - Екатерина Шереметьева

— Если б Маше работу либо детей, легче бы…

— Я тоже так думаю! — Алена протягивает руки девушке, хмурой от смущения, и обе смеются.

Окружавшие актеров зрители уважительно пропускают немолодого грузного человека.

— Хочется поблагодарить вас. Удивительно звучит Чехов. Зрительный зал выразил свое отношение. Многие ваши зрители сейчас заступают в ночную смену…

— А нам нельзя посмотреть завод? — Перед Аленой мелькнуло потемневшее лицо Саши: «За что опять злится?» — и она замолчала.

— Можно? Спасибо!

— Только разгримируемся…

— Это быстро!

«Ведь всем интересно — так чем Сашка недоволен? Да и ему интересно».

Девушки спешат, толкаются, мешают друг другу. Глаша одновременно смывает вазелином грим и переодевает туфли. Потеряла равновесие, ткнулась измазанным лицом в голое плечо Агнии — хохочут.

— Девчонки, что может быть лучше хорошего спектакля? Одна тетя сказала: «Таких Наташенек у нас даже на заводе хватает». Значит, не зря играю эту мерзавку!

— А как страдала-то — помнишь?

— Ревела!

— Завидовала вам — счастливые, играете хороших, а мне после репетиции хоть в баню — отмывать мерзость. А сейчас — счастье! Вот вам и «диалектика в природе», сказал бы наш Ев — гений.

— Ох, все — сплошная диалектика. В чем счастье, девочки? — «Ну, в чем опять виновата? Чего опять Сашка злится? Так было весело!..» — Почему в одну секунду можно стать счастливой? И… наоборот.

Агния мельком глянула на нее. Последнее время она будто слышит все, что думает Алена.

— На секунду огорчиться — еще не значит стать несчастной. Тебя Дуня выбивает. Только зря. Будешь играть, как надо. — Агния нарочно заговорила о роли.

— Счастье только тогда и счастье, если оно коротко, — начала мрачно философским тоном Глаша и вдруг. — Девчонки, неужели я замуж не выйду? Актриса — старая дева! Кошмар!.. А, к черту! У каждого свое счастье. И вообще — что такое счастье?

— У каждого свое — правильно. Свое счастье, свое несчастье. — «В чем счастье для Сашки?» — думает Алена и вслух решает: — Но то, в чем для человека счастье, зависит от качества этого человека. — «Хорошо или плохо, что я так мучаюсь из-за Сашки? Может быть, мещанство, мелкость?» — Надо жить большими общественными интересами, но как это делается, девочки?

— Вос-пи-ты-ва-ет-ся! Понятно? — как упражнение в технике речи по хроматической гамме, произнесла Глаша, уничтожила Алену взглядом, натягивая юбку, заворчала: — Ежечасно, ежеминутно, ежесекундно направлять себя, приучать, тренировать, то есть воспитывать, а сия тупая личность желает в мгновение ока преобразиться, стать великим общественным деятелем.

— Девушки, скоро? — Олег приоткрыл дверь, зашипел в щель: — Главный инженер ждет, а они копаются, старые барыни на вате. Живо!

Гурьбой идут они через заводской двор.

Оттого, что ночь, оттого, что не улеглось возбуждение спектакля, все кажется чуть-чуть ненастоящим. Асфальт слегка побелен свежим снегом и блестит, как усыпанный стеклом. Светит луна, светят высокие окна больших корпусов, голоса звучат легче, шире.

— …Для Куйбышевской. Потом, конечно, для Бухтармы, Красноярской, Братской поступят заказы.

— Так они ведь уже строятся.

— А до установки турбин еще далеко. Гидростанция — дело нескорое.

Навстречу им распахнулись ворота цеха, оттуда выехал многотонный грузовик.

Джек взял Алену под руку:

— «Залитый светом цех поражал грандиозностью, оглушал непривычное ухо грохотом станков, ворчаньем мощных кранов». Как — милое начало для нестандартного очерка?

— А ну тебя! Все надо приземлить, обмызгать… Противно!

— Понимаю: цех освещен не электричеством, а трудовым энтузиазмом, стучат не станки, а сердца, перевыполняющие план перегонки крови в телах ударников.

— Всё? Жалко мне тебя.

— Пуркуа?

— А, после!

Алена освободила руку. Она не видела Сашку — он шел позади, — но знала: лицо у него темное, сведенное. Ну почему он такой? Зачем ей все время надо помнить о том, чтоб его не рассердить, когда хочется только слушать, смотреть? Все здесь ново для нее — забельский заводик, где работает отчим Петр Степанович, целиком, со всеми цехами и двором, уместился бы в этом огромном, высоченном здании.

Словно движущийся мост, проходит над ними подъемный кран, медленно покачиваясь, опускается тяжелый груз, к нему бесстрашно подходит человек и рукой направляет на место массу сверкающего металла — кусок толстенной полированной трубы. Кабинет начальника цеха похож на капитанский мостик — весь из стекла, стоит на «палубе» цеха, возвышается среди станков. Так и манит полазить внутри похожего на гигантский керогаз рабочего колеса турбины, там, где побежит вода, вращая эту громаду.

— …Пульт управления будет находиться в Москве. Москва — потребитель, она и будет регулировать количество вырабатываемой энергии. Нужно больше — нажимается кнопка: сильней напор воды. Нужно меньше энергии — и другая кнопка командует: убавить напор.

— Так, прямо из Москвы сразу передается?

Главный инженер усмехнулся:

— Машина не только сила — она умная, надежная.

Он сказал словами Глеба, он любит машины. Голос у него звучный, но, как говорится, с песочком, надорван в шуме цехов. И людей любит, с каждым говорит по-разному. Сашка на днях вычитал, кажется, у Паскаля: «Люди ограниченные не замечают разницы между людьми», — этот замечает. Узнать бы, как он живет, сколько ему лет, что он любит, кроме работы, кого любит, что у него дома? И вообще в чем его счастье? У каждого же оно свое.

— Отливка поступает разметчикам…

— Ничего себе деталька! — Женя скрылся за шершавым, грубым металлическим сооружением с изогнутыми лопастями.

— Да, деталь. Часть рабочего узла, который вы только что видели. Только там эти части обрублены, обточены, отполированы и, конечно, имеют другой вид. Процесс обработки детали начинают разметчики. Как, Алексей Андреевич, посвятишь товарищей в свою магию или некогда?

Алексей Андреевич опустил развернутый чертеж. Голова с большой проседью, в сети морщин — яркие глаза. Белоснежная рубашка, галстук, даже темный сатиновый халат — все свежо, нарядно. Улыбается он невесело.

— Да вроде и некогда, Сергей Антонович. Заступает в смену Кирпичев, а отливка очень неаккуратная пришла. — Тыльной стороной ладони он чуть коснулся шершавой черной поверхности.

Валерий шепчет:

— Выразительно! Рука и одно слово «неаккуратная», а все ясно.

Алена не утерпела:

— А чем плохая? А кто ее делал?

— Смежники делали. Металл лишний льют. Отливка должна бы весить сто девяносто килограммов, а получаем весом в восемьсот. Представляете?

— Безобразие!

— Шестьсот десять лишку!

— Это же растрата металла.

— Бить их, ваших смежников!

Главный инженер дружески оглядел раскипятившихся студентов:

— Их или не их — вопрос сложный.

— Они тоже не сильно виноваты.

Алена узнала голос одного из ребят, рассуждавших о Чехове, быстро повернулась.

— Так кто же виноват-то?

Карие глаза глянули с вызовом:

— А у вас разве сразу скажешь: режиссер, артист, художник или драматург виноват?

— Со стороны — не сразу, — отозвалась на вызов Алена. Сашка смеялся вместе со всеми, а в глазах осуждение: опять попадет ей за «бессмысленный смех, кокетство»… Ну и пусть — неправда это! — А вы-то, специалисты, можете определить?

— У одного такое мнение, у другого — другое.

— А у вас?

— Я разметчик. Сергею Антоновичу с горы виднее. — Парень, как мяч, перебросил трудный вопрос главному инженеру.

Тот повел бровями, прикидывая, как объяснить.

— Если коротко — неслаженность взаимоотношений. Как у отдельных людей на производстве, да и в жизни, так и между заводами неверные взаимоотношения мешают, верные — помогают. Ну, так вот, о роли разметчика…

Алена слушала жадно и следила за Алексеем Андреевичем и парнем с карими глазами: о чем они спорят? Чему смеются? Какие вообще у них отношения? Откуда этот парень так знает Чехова? Ему физику, математику надо учить. Какую девушку он любит? Может быть, дочку Алексея Андреевича… Или женат уже? Увидеть бы каждого из них дома. Почему-то представляется: у Алексея Андреевича много детей и внуки уже… И в семье дружно, весело, как у Олега. А Сергея Антоновича никто не ждет дома — ему здесь теплее… Детей нет, жена не близкая, и ничего у него, кроме завода. Проверить бы…

— Здесь идет обточка…

На станке вертелась лопасть, резец обтачивал блестящий металл, стружка зло и бессильно извивалась, то подымалась кольцом вверх, то ползла в сторону, то стекала на пол.

— А почему она синяя? — Алена подняла упавшее кольцо.

— Нельзя! Отойдите!