Весны гонцы (книга первая) - Екатерина Шереметьева

Екатерина Михайловна Шереметьева

Весны гонцы (книга первая)

Мы молодой весны гонцы,

Она нас выслала вперед!..

Выбрать дело по душе и по способностям, найти свое место в рабочем строю — это, вероятно, и есть то трудное счастье, которое ждет и ищет каждый молодой человек, вступающий в жизнь.

И в те далекие пятидесятые годы, о которых рассказывает роман «Весны гонцы», как и сегодня, велика была у молодежи тяга к актерской профессии.

Хотя в последнее время и появилось немало биографий и автобиографий талантливых, любимых актеров, но о самых первых, студенческих годах будущих актеров написано немного.

В актерском деле, как и во всякой другой профессии, самое главное — это природная одаренность, но, кроме этого, необходимо овладение и «ремеслом» — техникой мастерства, без которого невозможен полноценный труд.

Профессия актера имеет одну особенность: в своей работе человек является одновременно и творцом и материалом. И главное звено в подготовке будущих актеров, по существу, составляет работа над «материалом» — над будущим актером-человеком.

Первостепенное значение имеет нравственное воспитание будущего актера — человека и гражданина. Знакомя с основами мастерства, педагоги стремятся разбудить в студентах интерес к знанию, — ведь только через него можно прийти к высокой общей культуре, к пониманию многообразия современной жизни своей страны и всей планеты. Стремятся воспитать в них чуткость, повышенное внимание, бережное отношение к людям, скромность, умение жить в коллективе, подчинять личные интересы общественным, не бояться неизбежных трудностей и даже горечи неудач.

Много преподавательского труда и труда самих студентов требует овладение не только внутренней культурой, но и внешней техникой — правильной, свободной речью, разнообразными формами движения, музыкальной грамотой и т. д.

Вот об этой сложной актерской «школе», о тревожной юности своих героев рассказывает автор романа «Весны гонцы», в прошлом — актриса и преподавательница театрального института, человек с большим жизненным и профессиональным опытом.

Первое издание романа «Весны гонцы» принесло сотни горячих, заинтересованных читательских писем, адресованных издательству и автору.

И сейчас, через двадцать пять лет после первого издания романа, еще приходят письма читателей. Значит, книга не оставляет равнодушной, значит, книга волнует, значит, книга живет, значит, книга работает.

Глава первая. Государственный театральный…

С чемоданчиком и жакетом в руках Алена вышла из вокзала на большую шумную площадь.

Утро было хмурое, небо, затянутое высокими облаками, то и дело сыпало мелким коротким дождем. Но Алена не замечала дождя — все ее чувства и мысли были устремлены к незнакомому и будто знакомому городу.

Нравился ли он ей, она еще не понимала, но хотела, чтобы понравился. Прислушивалась к непривычному шуму, ловя обрывки разговоров, рассматривала дома, которые видела прежде в кино и на фотографиях, вглядывалась в лица людей.

Никто не знал ее в этом огромном городе, и потому было удивительно свободно, весело, хотя и чуть страшно. В зеркальной витрине она увидела отражение рослой, крепкой девушки в рябеньком платье, с чемоданчиком и жакетом на руке. И вдруг показалась самой себе смелой, независимой путешественницей. Вроде шекспировской Виолы, вступившей на неведомый пустынный берег. Сдерживая улыбку, Алена сказала себе: «Подумаешь, «необыкновенная»! Дылда с круглой красной физиономией! «Особенная»! Вот не примут в институт, тогда попрыгаешь, Виола вологодская!»

В то, что ее не примут в институт, Алена даже не допускала и в мыслях и называла себя «вологодской Виолой» только так, чтобы раззадорить себя. С Вологдой она рассталась легко, а вот сердце ее принадлежало Крыму, где прошло раннее безоблачное детство.

…Прозрачный прохладный вечер, море светлое, тихое, желтая заря обещает хорошую погоду, и так особенно, по-весеннему свежи запахи, а только вздохнув полной грудью, сразу скажешь — весна!

Алена залезала на обрыв, спускавшийся к шоссе двумя ступенями. Сюда они приходили с братом посидеть вечерком, посмотреть на море, и на город, и на змеившееся внизу шоссе, по которому отец водил автобусы в Севастополь. Любила рассматривать склоны главной гряды, за которую пряталось вечернее солнце.

Аленка сидела, устремив взгляд на блекнувшее небо и море, и пела:

По долинам и по взгорьямШла дивизия вперед…

От любимой отцовской песни на душе становилось празднично. Желтоватый свет ранних сумерек, неподвижное сиреневое облако на склоне темнеющей горы, море, чуть подернутое рябью…

…А как весело провожали их отец с Андрюшкой! Разве думала она тогда, что прощаются навсегда?

У отца в том году отпуск был в середине лета, Андрейка оканчивал школу… И Алена с матерью поехали вдвоем к тете Любе на день рождения.

…Только отпраздновали день рождения, а назавтра война. Утром вбежала соседка:

— Вы что, радио не слушаете? Гитлер на нас напал!..

Мать засуетилась, засобиралась домой, а дядя Петя, тети Любин муж, сказал:

— Погоди. Что Андрей Захарыч сообщит. Тут наобум не годится.

Ждали три мучительных дня, получили телеграмму: «Оставайтесь Любы подробно письмом». Дождались и письма: «Оставайтесь покуда у Любы. Война будет недолгая, — писал отец на тетрадном листке. — Мы обое уходим в Красную Армию. Адреса сообщим. Писать будем на Любу. Прощайте, до скорого свидания. Андрей и Андрейка».

Мать заплакала:

— И Андрюшенька, мальчик мой…

— Перестань, — одернула тетя Люба. — Только себя и детей расстраиваешь. Написано тебе: война будет недолгая.

— Тебе хорошо — у Петра твоего броня!

— Стыдись! Словно Андрей мне не брат, а Андрюшка не племянник. Не накликай беды.

Шестилетняя Аленка не очень понимала, что такое война, но тревога тех дней передалась и детям.

Опорой своим и чужим была тетя Люба. Добрая, жизнерадостная, она умела поддержать в горе, помочь советом, утешить, ободрить.

В самое страшное время, когда немцы заняли родной Крым, не стало тети Любы. В четыре дня сгорела от простуды.

Дядя Петя, сразу постаревший, поручил Аленке уход за трехлетним Степашкой и годовалым Алешенькой. А хозяйство в доме передал Аленкиной матери.

Только и радовали письма-треугольнички, приходившие от отца и брата.

И когда уже солнце засветило ярче и подступила весна, вдруг не стало треугольничков…

— В наступлении писать некогда, — успокаивал дядя Петя.

На исходе апреля сорок четвертого одна за другой пришли похоронки: «Старший сержант Андрей Захарович Строганов пал смертью храбрых», «Лейтенант Андрей Андреевич Строганов…»

Детство не вернулось.

А через год после Победы мать так неожиданно вышла замуж, и надежда на возвращение домой стала пустой мечтой. Все чаще видела Алена во сне дом, любовно построенный отцом и разбитый бомбой, родной дом и море.

Ничего не знала она в жизни прекраснее моря! Стоять у самой воды или, забравшись высоко на гору, смотреть, смотреть и слушать… Говорят, шум моря однообразен. А он каждый день новый! А воздух! Где еще дует такой соленый, вкусный ветер? Как бывало весело уйти с братом на лодке далеко в море, играть в открывателей новых земель! Или броситься в прохладу волн и нырять, скатываться с гребня! А то еще лечь на спину и, покачиваясь, глядеть в небо и воображать, что поднимаешься, поднимаешься высоко над землей, над горами, закутанными в облака, и вот-вот сейчас, зачерпнув ладонью, плеснешь вверх, и капли воды забьются, шипя, на раскаленном солнечном диске… Море! Из-за него Алена и решила ехать учиться не в Москву, а сюда, в приморский город.

Петр Степанович, отчим, которого она упорно звала по имени-отчеству, говорил: «Разочаруешься, это море на ваше не похоже».

— Хоть какое-нибудь, да море, — упорно отвечала она. — Надоело мне тут у вас… всухомятку жить.

Стать артисткой Алена решила в восьмом классе. А может, и раньше, до войны. Нет, пожалуй, тогда, в Крыму, каждый день ей нравилась новая профессия: то она хотела стать, как отец, шофером, то портнихой, то капитаном дальнего плавания, то врачом в санатории, то киномехаником.

Но с тех пор, как помнила себя, любила петь и танцевать. Танцевала под радио, под оркестр в парке, под звуки рояля, доносившиеся из санатория, танцевала дома, во дворе, а случалось, — и на улице. И попадало же от матери за эти танцы!..

Как весело жилось в те годы! Андрюшка называл ее болтуньей-хохотуньей, дразнил, что у нее «рот до ушей, хоть завязочки пришей», иной раз сердился, что Аленке все смешно. Как давно это было!..

Детство не вернулось. Общительная болтунья-хохотунья стала застенчивой, нерешительной, замкнутой и одинокой, особенно после того, как мать вышла за Петра Степановича. Как ей хотелось тогда убежать от обиды и от этих длинных, холодных, темных зим, бесконечного снега, скучного неба, леса, скрывающего горизонт, давившего со всех сторон… Но бежать было некуда, да и прежней детской смелости у нее не стало. Жалко было маленького Лешеньку, да и мать жалко. Но отношения испортились. Алена грубила, обижала мать.