Стена - Владислав Владимирович Тычков

до вылета. Стойка регистрации моего рейса оказалась прямо у входа в зал, очередь была небольшой, паспортный контроль тоже проскочил как-то незаметно. В зале ожидания я оказался уже за час до посадки. Время девать было некуда, покупать спиртное в duty-free мне не хотелось, и я принялся от нечего делать разглядывать людей, ожидавших посадки на мой рейс. «В рейс… Все будет как всегда, только без нас…»1 – напевал я про себя.

В агентстве мне сказали, что группа по моему туру будет состоять всего из двух человек – меня и еще какой-то девушки. Больше желающих на эту дату не оказалось. Естественно, мне было интересно, что же за девушка будет моей спутницей на ближайшие восемь дней. Я смотрел на людей вокруг и пытался угадать, кто же из них – она. Думал, что это будет несложно. Но одинокой молодой девушки нигде не было. Было несколько семейных пар, в-основном лет тридцати-тридцати пяти, были мужчины восточной наружности; были и молодые девушки, но после некоторых наблюдений я выяснял, что они тут с родителями. Может, она в последний момент отказалась от поездки? Что ж, это было бы мне только на руку: я привык ездить один, к тому же сейчас был погружен в собственный внутренний мир и вовсе не хотел, чтобы кто-то отвлекал своей чепуховой болтовней. Я хотел приключения, хотел активности, новых впечатлений, но никак не развлекать человека, которого в попутчики не выбирал. Поэтому я втайне надеялся, что девушка лететь передумала.

Объявили посадку, а одинокой девушки все не было. Я прошел в самолет; мое место было в середине салона, у иллюминатора. Стекло оказалось затертым и грязным. Я понаблюдал немного за тем, как проносятся мимо трещины взлетно-посадочной полосы; как стремительно уменьшается Москва под крылом «Боинга» в первые минуты после взлета; потом смотреть стало особо не на что – мелкие детали пейзажа внизу расплывались в толще исцарапанного иллюминатора, и я откинулся в кресле, решив немного подремать.

Уже ночью мы прилетели в Ашгабат, где должна была состояться пересадка на рейс до Пекина. Самолет приземлился точно по расписанию, и до следующего вылета было еще два часа. Всю нашу компанию препроводили через безлюдные переходы в замызганный зал ожидания, где убивали время несколько туркменов и пара китайцев. Других рейсов, видимо, в это время не было. После блестящего новизной и деньгами Домодедово туркменский аэропорт производил впечатление заброшенности и запустения. Я уселся на синее металлическое кресло, положил свой рюкзак на соседнее, и стал клевать носом: длительные перелеты и так производили на меня угнетающее впечатление, а сейчас мой мозг был к тому же измучен переживаниями, да еще этот полупустой зал, углы которого тонули в расплывчатом полумраке.

На кресле напротив расположилась девушка. Молодая симпатичная девушка. Одинокая. Через некоторое время я свел воедино эти факты и сделал неопровержимый вывод: это она и есть. Попутчица.

– Вы в Пекин летите? – спросила она меня.

– Да. Тур Пекин – Чендэ.

– Правда? Я тоже!

– Да? – я сымитировал удивление на лице.

По странному совпадению, ее звали Настя. Как ту девушку, подругу Марины. «Да что же это такое?», – подумал я, – «прекратится это когда-нибудь или нет? Марина, Марина… Неужели ни о чем другом думать уже не получается?».

Мы разговорились. С той, другой Настей у нее было мало общего. Не красавица, но очень милая и открытая. По крайней мере, тогда мне так показалось. Она увлеченно рассказывала мне о своих предыдущих путешествиях – у нее их было заметно больше, чем у меня, – я для приличия поддакивал, кивал головой, а сам продолжал по частичкам восстанавливать в памяти образ Марины. Настин голос создавал некий приятный фон, как та музыка в баре в вечер нашего знакомства, он плавно тек по воздуху от нее ко мне, обволакивал мои слуховые каналы, впитывался нежным кремом в мои усталые извилины, и я вновь перенесся мыслями в тот вечер пятницы, когда весь мир для меня сконцентрировался в одном человеке…

VII

Пекин встретил нас серым небом и влажным зноем. Дни полетели один за другим, как реактивные самолеты на показательных маневрах. График экскурсий был весьма плотным, а меня еще угораздило заболеть: из носа текло, как из пожарного брандспойта. Вообще-то я даже забыл, когда последний раз болел, и поэтому оказался к этому совершенно неподготовленным. Однако, к великому моему счастью, подготовленной оказалась Настя, и за пару дней я бесстыдно израсходовал на прочистку своего носа все ее гигиенические салфетки.

В эти дни мы так и не успели толком пообщаться – экскурсии в Пекине заканчивались поздно вечером, приходилось много ходить по жаре, и в итоге оба так уставали, что ни на какое общение больше сил не оставалось, и мы разбредались по своим одиночным номерам, чтобы принять ванну и провалиться в глубокий сон без сновидений, а на следующее утро – снова в путь по китайским храмам и дворцам на экскурсионном микроавтобусе. Время пролетало незаметно, но впечатлений было столько, что казалось – мы здесь не каких-то три дня, а как минимум пару недель.

Вечером четвертого дня мы вернулись с экскурсии довольно рано и решили отправиться поужинать в какой-нибудь хороший ресторан на Ванфуцзине2. Ресторанов там оказалось великое множество, и выбрать было непросто. Мы прошли почти до конца улицы, когда я наконец решил: «вот, это то, что надо!». Довольно просторное помещение было охвачено романтичным полумраком, неяркий рассеянный свет распространялся лишь от светильников на столиках да барной стойки. Ресторан был наверняка очень дорогим, так как людей в нем почти не было – лишь три или четыре столика были заняты, зато была маленькая сцена, на которой расположились пятеро музыкантов. Оркестр играл неспешный блюз, пианист время от времени добавлял джазовые аккорды, девушка – симпатичная китаянка лет двадцати пяти с короткими жесткими волосами – тихим нежным голосом пела что-то по-английски. Ее облегающее длинное платье из сверкающих синих чешуек прекрасно подходило к музыке. Девушка сидела на высоком барном табурете, поставив одну ногу в синей туфельке-шпильке на пол, а другую – на перекладину табурета. Левой рукой она держалась за сиденье табурета, а кистью правой нежно обнимала старомодный большой хромированный микрофон на прямой стойке, и пела, прикрыв глаза и чуть склонившись к микрофону, будто он был ее любовником, и они танцевали им одним понятный танец, почти соприкасаясь телами и губами…

– You come to hear the lady sings the blues for you, – негромко напевала она, – she holds