Кровавая луна (ЛП) - Несбё Ю

Харри снова заметил, как сверкнули глаза Рё, и отрицательно покачал головой. Рё наклонился вперёд, весело улыбнулся и тихо сказал:

— Ни капельки?

Харри тоже улыбнулся.

— Только в той мере, в какой лошадь в шорах можно обвинить в добропорядочности. Существо с ограниченным интеллектом просто делает то, к чему его приучили: бежит прямо вперёд, не позволяя себе отвлекаться.

Маркус Рё рассмеялся.

— Хорошо, Харри. Это хорошо. Нам это подходит. Хочу, чтобы в первую очередь ты собрал команду из лучших людей. Предпочтительно из тех, кто известен публике. Мы расскажем об этом журналистам. Чтобы они увидели, что мы настроены серьёзно, понимаешь?

— У меня есть идея, кого можно привлечь к этому.

— Отлично. Как думаешь, сколько времени нужно, чтобы получить от них ответ?

— Завтра к четырём часам.

— Уже завтра?

Рё снова рассмеялся, когда понял, что Харри говорит серьёзно.

— Мне нравится твой стиль, Харри. Давай подпишем контракт.

Рё кивнул Крону, который полез в свой портфель и положил перед Харри лист бумаги.

— В контракте указано, что задание считается выполненным при наличии соглашения о признании вины по крайней мере с тремя юристами в правовом отделе полиции, — сказал Крон. — Но если обвиняемый будет оправдан в судебном порядке, гонорар должен быть возвращён. Это соглашение по принципу «нет результата — нет оплаты».

— Но с такой оплатой тебе позавидовал бы любой управленец, включая меня, — сказал Рё.

— Я бы хотел добавить туда ещё один пункт, — сказал Харри. — Мой гонорар будет выплачен, если полиция — с моей помощью или без неё — найдёт предполагаемого виновного в течение следующих девяти дней.

Рё и Крон обменялись взглядами.

Рё кивнул, прежде чем наклониться к Харри.

— Ты жёсткий переговорщик. Но не думай, что я не понимаю, почему ты называешь такие точные цифры о сумме, подлежащей выплате, и количестве дней.

Харри приподнял бровь.

— Вот как?

— Да ладно тебе. Это даёт другой стороне ощущение, что ты опираешься на реальные расчёты. Волшебное число, при котором всё становится на свои места. Не учи отца делать детей, Харри, я сам использую этот приём на переговорах.

Харри медленно кивнул.

— Ты подловил меня, Рё.

— А теперь я собираюсь научить тебя одному трюку, Харри. — Рё откинулся назад, широко улыбаясь. — Я хочу дать тебе миллион долларов. Это почти на четыреста тысяч норвежских крон больше, чем ты просишь, и это стоимость приличной машины. Знаешь, почему я увеличил сумму?

Харри не ответил.

— Потому что люди прикладывают гораздо больше усилий, если ты даёшь им немного больше, чем они ожидали. Это факт, доказанный психологами.

— Тогда я готов проверить этот факт на себе, — сухо сказал Харри. — Но есть ещё кое-что.

Улыбка Рё исчезла.

— И что же?

— Мне нужно разрешение проводить расследование от кое-кого из полиции.

Крон прочистил горло.

— Ты же знаешь, в Норвегии не нужно разрешение или лицензия на проведение частных расследований?

— Да. Но я сказал, что «от кое-кого из полиции».

Харри объяснил проблему, и через некоторое время Рё кивнул и неохотно согласился. После того, как Харри и Рё пожали друг другу руки, Крон проводил Харри к выходу. Он придержал дверь, открывая её для Харри.

— Могу я задать тебе вопрос, Харри?

— Валяй.

— Почему я должен был отправлять копию нашего контракта на английском языке на адрес мексиканского почтового сервера?

— Это для моего агента.

Лицо Крона оставалось бесстрастным. Харри предположил, что как адвокат он настолько привык к тому, что ему лгут, что моргнул бы, когда его клиенты говорили правду. И что Крон также понимал, что такая очевидная ложь была практически знаком «Посторонним вход воспрещён».

— Хорошего воскресенья, Харри.

— Тебе тоже.

Харри спустился к пирсу Акер Брюгге. Присел на скамейку. Проследил, как паром с полуострова Несоддтанген скользит к причалу в лучах солнца. Закрыл глаза. Однажды они с Ракель взяли выходной в середине недели, погрузили в лодку свои велосипеды и, фланируя двадцать пять минут среди маленьких островков и парусных лодок, пришвартовались в Несоддтангене. Оттуда они отправились на велосипедах по сельским просторам с просёлочными дорогами, тропинками и уединёнными, безлюдными местами, где они плавали, а потом грелись на гладких каменных плитах, и единственными звуками, которые раздавались вокруг, были жужжание насекомых и страстные, но тихие стоны Ракель, когда она впивалась ногтями в его спину. Харри постарался выкинуть из головы этот образ и открыл глаза. Посмотрел на часы. Посмотрел на отрывистое движение секундной стрелки. Через пару часов он должен был встретиться с Катриной. И Гертом. И большими шагами направился к своему отелю.

— Твой дядя, кажется, сегодня в порядке, — сказала медсестра, прощаясь с Примом у открытой двери маленькой палаты.

Прим кивнул. Посмотрел на пожилого мужчину в халате, сидящего на кровати и пристально смотрящего на выключенный экран телевизора. Когда-то он был красавцем. Очень уважаемым человеком, привыкшим к тому, что его мнение ценят как в личной жизни, так и в профессиональной. Прим подумал, что это всё ещё прослеживается в чертах его лица: в высоком гладком лбу, в глубоко посаженных ясных голубых глазах, орлином носе. В решительном выражении его плотно сжатых удивительно полных губ.

Прим звал его дядей Фредриком. Потому что он был ему дядей. И не только им.

Дядя поднял глаза, когда Прим вошёл в комнату, и Прим, как обычно, задался вопросом, что у дяди Фредрика сегодня на уме. И ум ли это?

— Кто ты такой? Убирайся.

Его лицо раскраснелось от смеси презрения и удивления, а голос звучал в таком глубоком регистре, из-за которого невозможно было понять, шутит дядя Фредрик или в ярости. Он страдал деменцией с тельцами Леви: расстройством головного мозга, которое вызывало не только галлюцинации и ночные кошмары, но и иногда — как в случае с его дядей — агрессивное поведение. В основном это выражалось вербально, но также и физически, что делало другой дядин диагноз — ригидность мышц — почти преимуществом для его близких.

— Я Прим, сын Молле, — и прежде, чем его дядя успел что-либо ответить, добавил, — твоей сестры.

Прим посмотрел на единственное украшение на стене — диплом в рамке, висевший над кроватью. Однажды он принёс и повесил фотографию дяди, матери и его самого, ещё ребёнка, улыбающимися у бассейна в Испании, на отдыхе, который дядя устроил для своей сестры и племянника после того, как отчим бросил их.

Но через несколько месяцев его дядя убрал фотографию, сказав, что ему невыносимо смотреть на зубы кролика. Очевидно, он имел в виду два крупных передних зуба с промежутком между ними, которые Прим унаследовал от своей матери. Но диплом о присвоении докторской степени всё ещё висел там, с именем Фредрика Штайнера на нём. Он сменил фамилию, которую ранее делил с матерью Прим, потому что — как он прямо сказал Прим — еврейская фамилия имела больший вес и авторитет в научных кругах. Особенно в его собственной области, микробиологии, где почти никто не притворялся, что евреи — особенно ашкеназские евреи — обладают генами, которые наделяют их уникальными интеллектуальными способностями. Хотя, возможно, было бы разумно этот факт отрицать. Или, как минимум, игнорировать с точки зрения приличий и по политическим соображениям. Но факт есть факт. А если у Фредрика был такой же блестящий и высокоэффективный ум, как у еврея, зачем ему смиренно стоять в конце очереди с солидным норвежским крестьянским именем?

— У меня есть сестра? — спросил его дядя.

— У тебя была сестра, разве ты не помнишь?

— Чёрт возьми, парень, у меня деменция, неужели ты не можешь вбить это в свои маленькие мозжечки-горошинки? Та медсестра, с которой ты пришёл... довольно милая, а?

— Значит, ты её помнишь?

— У меня превосходная кратковременная память. Хочешь поспорим на деньги, что я трахну её до выходных? На самом деле, погоди, у тебя, наверное, нет денег, неудачник. Когда ты был маленьким мальчиком, я возлагал на тебя надежды. Но не сейчас. Ты даже не разочарование, ты просто ничто.