Марчук Год демонов - Неизвестно

— Извините, ради бога, я без звонка, — он протянул ей цветы.

— Ничего. Творчество непредсказуемо, но я не готова к разговору. Может, оставим эту затею?

— Знаете, именно с этим предложением я и пришел к вам. Вы мне инте­ресны, говорю искренне, но почему-то не хочется выплескивать свои симпа­тии на страницы газеты.

— И слава богу, — с печалью в глазах сказала она, — и у меня гора с плеч.

— Вы не обижаетесь? — несколько подавленно спросил он.

— Господи, я не настолько тщеславна, чтобы убиваться.

— Разве вы не ранимы?

— Это не беда. Пережили изобилие, переживем и разруху.

— Умоляю вас, только не сводите все к ловкому трюку.

— Ну что вы, сударь, мне, наоборот, приятно, что вы по-человечески про­сто признались.

— У вас прежний маршрут?

— Неизменный... Вдоль по Питерской.

— Может, мы выкроим минуту на чашечку кофе?

— Может быть.

Они подошли к кафе с заманчивым названием «Паляўнічы». Спускаясь по лестнице вниз в подвальное помещение, он подал ей руку, и она охотно на нее оперлась.

Кофе оказался недоброкачественным, пережаренным, оседал во рту горечью.

— Я хоть и живу в двух шагах отсюда, а из-за суматошной жизни, беспрос­ветного быта не хожу ни сюда, ни в соседние кафетерии. На работе пьем чай.

— Индийский?

— Откуда? Второй сорт грузинского или азербайджанского.

— Я вас угощу индийским.

— Вы всегда такой сосредоточенный?

— Нет. Временами только нападает блажь, съедает червь отрицания и осквернения всего, — ответил он, когда вышли на проспект.

— Вспомнилась смешная история. Когда мы ходили надутые, недоволь­ные, профессор, который читал нам лекции, любил поучать: «Полощите рот коньяком — не будет пародонтоза». Извините, но мне надо, совмещая при­ятное с полезным, купить чего-нибудь на ужин. Может, у вас дела? Боюсь, в магазине будет очередь.

— Я не тороплюсь. Составлю вам компанию. У вас семья большая?

— По нынешним временам большая. Двое детей.

— Станем в очередь и возьмем всего по два килограмма.

— Боюсь, тогда вашей семье ничего не достанется, — ответила Олеся, поправив рукой густые волосы.

— Мой единственный сын служит в армии. Овчарку забрал с собой на границу. Жена блюдет фигуру — килограмма не съедает.

Они зашли в хлебный.

— Я люблю самый черный... с маслом. Впрочем, я забывчива. Вы ведь передумали писать... к чему мне рассказывать.

— Говорите обо всем на свете. Мне интересно вас слушать, — сказал он, задумчиво глядя на нее, — мне кажется, муж у вас военный?

— Почему вы так решили? — она улыбнулась.

— У вас точные движения, размеренный шаг, чеканные ответы.

— Это плохо?

— Да нет.

— Муж у меня инженер. Папа некоторое время был военным. Я горжусь им. Он кавалер трех орденов Славы. Ну вот. Сосисок нет и в помине, — про­должала она на пороге гастронома, в котором стоял густой неприятный запах: пахло залежалой рыбой, гнилой картошкой.

— Купите колбасы.

— Осталась собачья радость — ливерка. Здесь после обеда колбаса редко бывает. Выметают с утра. Ладно, устрою своим разгрузочный день. Кефир, сливки, сырок, — она встала в очередь к кассе.

Пенсионерка-кассирша медленно отпускала покупателей. Любомир стоял у кондитерского отдела и чувствовал себя и смешным, и неловким. Вышел из гастронома и увидел напротив, у овощного магазина, совсем небольшую очередь за апельсинами. Решение созрело молниеносно. Он успеет купить для нее килограмм цитрусовых. Усталая продавщица с тяжелым взглядом и морщинистым лбом выбирала из последнего ящика последние апельсины последним счастливчикам.

— Не занимайте больше очередь, — предупреждала Любомира старушка с трясущейся головой.

Горич все же подошел к весам, замер в неподвижности, глядя прямо в устало-недовольные глаза продавщицы. Она сгребла широкой ладонью мелочь со столика.

— Чего уставился, я тебе не Софи Лорен.

Он остался невозмутимым.

— Выручайте. Мне надо всего три апельсинчика.

— На троих? Нашли чем закусывать. Людям в больницу не хватает. Инця- лигент какой. Кильку купи, дешевле будет.

— Умоляю. Спасите меня. Сегодня у меня день рождения. 13-е число и понедельник, — в голосе появились нотки мольбы.

— Нехристь, уйди с глаз долой. Глаза как у варьята, — завелась продав­щица.

— Вот вам два рубля. Не надо взвешивать. Всего три апельсина... будьте человеком, надо... Пусть это будет вашим подарком.

— В такой день нормальные люди не родятся. Хиба чорт. Доставала настырный. Себе килограмм оставила, так готов из горла вырвать.

Они остались у весов одни.

— Умоляю, — гнул свое, не теряя надежды, Любомир.

— От наглющий народ, спасу няма, — она нагнулась и достала из-под столика три апельсина. — На! Но коли берете для закуси, шоб вы ими рыгали два дня и две ночи.

— Спасибо. За ваше великодушие вы оставшуюся жизнь проживете в достатке и комфорте!

— Ага! Накаркай еще. В достатке только в животе у матери живут да в тюрьме за день до смерти. Иди. Не дури головы, больше не дам. Мне выручку посчитать надо. Иди.

Олеся уже стояла у гастронома и искала его глазами.

— Вот, угощаю. Из цепких рук кооператорши вырвал последние три.

— Спасибо. Право, неловко. Возьмите один жене.

— Только вам.

— Хорошо. Тогда давайте один съедим, — с детской непосредственнос­тью предложила она и, передав ему сетку с продуктами, принялась очищать апельсин, оставляя в ладони кусочки кожуры.

Они подошли к арке, ведущей во двор ее дома, выдержанного в архитек­турном стиле пятидесятых-шестидесятых годов.

— Извините, надо торопиться. — Я вас предупреждала, что я женщина занятая. Вам со мной скучно, потому как всегда тороплюсь и постоянно что- то делаю, копчу небо.

Он передал ей сумку с продуктами.

— Извините еще раз, если обидел вас своим решением.

— Ну что вы. Мне, наоборот, стало легко.

— Не стану говорить «прощайте». Скажу «до свидания».

— Вы думаете, оно нам необходимо?

— Не знаю. До свидания, — он слегка коснулся губами ее руки.

— До свидания, — она ушла, не оглядываясь.

«Досадно», — подумал он, оставаясь стоять под аркой.

Поднимаясь к себе на второй этаж, она с горечью подумала: «Он говорил сухо, учтиво, по-джентльменски. Неужели как женщина я ему не интересна? Будь на моем месте двадцатилетняя фифочка, уж расплывался бы в красноречивых комплиментах». Ей захотелось, чтобы он стоял под аркой. Она задержалась у окна на лестничной площадке. Под темно-серой аркой — никого. Едва она пере­ступила порог своей квартиры, как ежечасные, ежеминутные хлопоты надежно окольцевали ее. Август с замиранием сердца, не отрываясь от телевизора, помо­гал отважному итальянскому комиссару разгадывать злонамеренность спрута. Старшая, вся на взводе, нервная, торопилась на встречу с подругами, просила поутюжить ей единственное импортное платье. Сама она, не имея опыта, боялась его прожечь, как прожгла однажды чешские спортивные брюки отца. За что он ее и ударил. Младшая, нагулявшись во дворе — этой микротюрьме городских детей, — сидела на кухне, отщипывала кусочки хлеба, хотела есть.

— Картошки начистили?

Гробовое молчание.

— Когда-нибудь кто-нибудь в этом доме будет что-нибудь делать без напоминания?

— Мы делаем, — почти в один голос ответили дети, — подмели в кухне и вынесли мусор.

Чем ответить на эту непосредственность? Улыбкой.

— Мама, соседка купила в «Детском мире» на Калиновского тетрадей в клеточку. Она сказала, что их может первого сентября и не быть, — вспомни­ла с тревогой младшая.

— Хорошо. Поужинаем и поедем. Магазин работает до восьми.

— Я ужинать не буду. Я ухожу, — сказала старшая, Оля.

— Может быть, ты привезешь тетрадей?

— Еще чего. Я и так опаздываю.

С картошкой не заводились. Поужинали в темпе, Августу она отнесла еду на табуретку к телевизору. На секунду он отвлекся.

— Вы в магазин? Купи армянской минеральной воды. Эту дуру послал (он так «окрестил» старшую дочь), так она купила «минскую».

Побежала со Светой, как на сдаче норм ГТО, к трамвайной остановке. В магазине, за последний год к этому привыкла, столпотворение. Такое ощу­щение, что если завтра и не конец света, то уж торговля обязательно прекра­тится, потому в душном, тесном отделе канцтоваров вьется змейка-очередь из согбенных женских спин. Повезло, выстояли, успели... Отоварились за пять минут до закрытия. Одну остановку шли пешком... невозможно было втиснуться в трамвай. Доехали. Только вышли из трамвая, как глазастая дочь увидела, что возле столовой общежития с улицы дают сгущенное молоко. Побежали, постояли в очереди и за молоком. Дома сюрприз. Поссорившись с другом, Оля заперлась в комнате, жалуется или выясняет отношения по теле­фону с подругой. Отец не любит, когда уносят аппарат из прихожей.

Август на кухне. У него короткий перекур перед программой «Время».