История села Мотовилово. Тетрадь 10 (1927 г.) - Иван Васильевич Шмелев

телеге и он с помощью шабра заменил сломанный валек. И снова, под палящим солнцем изнурительная пашня. Нестерпимый зной, выжимал из худалого тела Ваньки, надоедливый пот, рубаху хоть выжимай. Ванька, то и дело останавливал Серого, бежал к пруду чтоб напиться. Расшугав лягушек и голованов, Ванька припадал грудью к бережку и жадно впивал в себя мутноватую прогретую воду. Благо питье-то под руками – пей вдоволь, сколь душа пожелает, а то вспомнилось ему, как он один в прошлом году так же пахал в поле, и захваченную из дома воду для питья извел на то, чтобы выдворить из норы суслика. Израсходовав на это всю воду, суслик так и не вылез из норы, а сам Ванька из-за этого остался не пивши, не допахал до вечера и он вернулся. «Чего так рано приехал? – спросил его отец. – Там в поле-то настигла туча!» – соврал тогда Ванька.

Наморившийся на пашне, Серый, чуя близость воды, самовольно и неудержимо, ускоренным шагом бросился к пруду. Натянутые подтянутые к хомут поводья оброти, не выдержав напряжения лопнули. Серый с жадностью припадал к воде. Слышно было, как вода, громко и ритмично булькала у Серого в горле, зримо было как она, шариками прокатываясь под кожей шеи. Напившись, Серый поднял морду от воды и завистливым взором глядел на ту сторону пруда, где виднелась густая зелень сочной травы, в раздумье жуя остатки воды во рту. С его волосатых губ, с бульканьем падали капли в воду. Воспользовавшись минутным отдыхом по случаю пойки лошади, Ванька окинул взором простор поля; одиноко растущий ясеневый куст у мокрой грани и одинокую, исковерканную молнией березу, стоявшую на большой дороге, Которая как бы манила к себе, в тень своей кроны, укрыться от беспощадно палящего солнца. Видит Ванька, как по большой дороге двигаясь от Ломовки поднимаясь на пригорке, вихрь. Взбудораженая, коловертью придорожная пыль мрачным, черный, подвижным столбом поднялась ввысь, чуть-ли не до облаков, сопутствуясь мельтешисто крутящимися в воздухе, отдельными былинками и мусором. Весь этот день был уморительно жаркий, но Ванька на пашне выдюжил и пашню закончил до вечера. «Утром, солнышко лениво поднимается в высь неба, как бы в гору, а вечером, оно веселее катится под уклон небосвода» – заметил Ванька. При взваливании плуга на телегу, задел рубахой за грядиль плуга, рубаха разорвалась до самой шей. От полевого отдыха, лежания пылающей грудью на сыроватой земле, Ванька настыл, зачмыкал носом. На дуге примостился и едет вместе с Ванькой большой слепень. – А ты зачем на дуге уселся!! Полетай а то заплутаешься! – согнал вожжей слепня Ванька! Намотавшись за день, намучавшись на пашне и закончив ее, Ванька с чувством удовлетворенности, усталый возвращался в село.

– Пап, я оба загона вспахал: – доложил он отцу, при подъезде к дому.

– Ну вот и молодец! – похвалил его отец, распрягая лошадь.

Панька. Курение

Во время, стройки нового дома, Федор Крестьяников, послал сына Паньку в поле боронить загоны под пар. Панька с радостью принял поручение отца. Он намеревался без преследования, покурить в поле всласть и досыта, спрятав табак под хомутную подкладку, так как отец перед отбытием в поле, Паньку обыскал, обшарив его карманы, в поисках обличительных признаков курева в поле. Бороня Панька то и знай останавливал лошадь доставал из кармана кисет с бумагой, завертывал самокрутку и закуривал, вольготно наслаждаясь табачным дымком, вдосталь захапывая его в себе и никто его не преследует, никто не ругает и никто не дает подзатыльников. Вспомнилось Паньке, как однажды его отец врасплох застал курящим папиросу. Панька, тогда инстинктивно зыркнул глазами на отворяющуюся дверь, в темном преддверии сеней стоял отец. Поспешно выплюнув окурок на пол, Панька суетливо затормашился, маскируя свой проступок скорчив на роже дьявольскую гримасу. Он хотел удрать, но было поздно. Прегради путь к бегству, отец схватив Паньку за шиворот, как провинившуюся кошку, строго спросил: «Давно куришь?! – Я вовсе не курил, а учился свистать!» – глупо и неубедительно начал было оправдываться Панька. «А ну-ка дыхни на меня!» – наступал отец на него. Перепуганный Панька, изобразительно не выдыхая, а наоборот, вдыхая в себе воздух широко раскрытым ртом, делая вид, что дышит на отца. Всячески стараясь задержать в себе предательски вонючий табачный запах.

– Говори резонно: курил ай нет?! – грозно напирал отец на побелевшего от страха Панька.

– Из него, зря-то, ты не высосешь! – заметил дед Федору, – ясное дело напоролся. Слышь, как ото пса табачищем разит!

Два увесистых пинка в бока Паньки прекратили дальнейшие бесполезные расспросы.

– Что бы у тебя утробу-то, выворотило от этого, пакостного дыма! – язвительно продолжал упрекать отец Паньку, поддавая ему подзатыльников.

Также вспомнилось Паньке, как в прошлом году, находясь так же на борожьбе в поле, ему пришлось пробыть весь день без курива, забыл дома кисет с табаком. Пришлось попросить покурить у Ваньки Гугуна, тоже боронившего поблизости от него. Тот выручил, дал, обслюнявленный окурок. Панька взял из рук Ваньки и всунул его себе в рот! Принялся сладостно затягиваться едким дымом, плямкая губами. При втягивании в себя воздуха, огонь в окурке усиливался, табак горел с треском, сизый пепел падал на землю. Окурок был до того мал, что прилипнув к нижней губе до боли обжигал ее. Дым тонкой едкой струйкой, навязчиво лез в глаза, вызывая слезы, отчего Панька и скосив голову на бок, чурил один глаз, избегая попадания в него дыма. Накурившись Панька с Ванькой, пробуя силы, начали бороться. Ванька-Гугун, обладая тучностью тела и силой, повалил Паньку на землю; да так неловко, что Паньке вывихнул руку в локте. Тут уж не до борьбы; сел Панька верхом на лошади и уехал домой. Отправляясь к костоправке бабушке Марфе, Панька соврал отцу, что руку-то он вывихнул, не во время борьбы, а упал с лошади. Несколько дней спустя Панька вспомнив, о том, что Ванька-Гугун, давал ему покурить в поле, он отплатил ему, встретив его на берегу озера, около амбаров.

– Ваньк, помнишь ты меня выручил, дал покурить в поле-то? На я тебе долг возвращаю! – и он, место табака, на протянутую Ванькину ладонь мазнул жидким телячьим пометом, заранее приготовленным им для этой цели.

–У-у-у! Варвар, – отряхивая ладонь, пробурчал Ванька. О морально-нравственном состоянии характера и духа Паньки, можно судить по тому факту, о котором он сам рассказывал товарищам. Как в летнее время, когда его отец с матерью, в сенях спали под пологом, он с вечера забирался под кровать, где они спали, задыхаясь от едкой пыли и запахом мышачины, еле сдерживая себя, чтоб не расчихаться, а зажав себе рот притаившись, терпеливо выслушал их потайные супружеские разговоры, выведывая, не говорят ли они