Три недели из жизни лепилы - Олег Мальский

Когда фонендоскоп Вагановой коснулся груди пациента, я обеими руками вцепился в эндотрахеальную трубку. После аускультации обычно следовало подтягивание трубки на три-четыре сантиметра, и больного приходилось интубировать снова.

В той же палате лежали двое после операций на позвоночнике вполне стабильные и с минимальными назначениями. Их тумбочки ломились от термосов с домашними бульонами и морсами, банок с вареной курятиной и котлетами.

Ординатор поставил точку и провел меня в соседнюю палату, где подробно доложил о состоянии ее единственной обитательницы.

История знакомая.

Полтора месяца назад больную сорока семи лет взяли в плановом порядке на удаление внутримозговой опухоли. Опухоль оказалась злокачественной, прорастала в глубинные отделы мозга и не подлежала удалению.

После субтотальной резекции несчастная прописалась у нас. То приходила в сознание, то впадала в кому. Ее экстубировали, через пару дней снова переводили на ИВЛ и, в конце концов, наложили трахеостому[12]. Трахеостома — это надолго. Если не навсегда.

Трубку периодически меняли. В такие дни приходили эндоскописты, которых в Боткинской за глаза называют елдоскопцами. Елдоскопцы, пардон, эндоскописты приносили свои японские чемоданы, вынимали черные шланги и отмывали забитые гноем легкие.

Естественно, больная получала парентеральное[13] питание, седативные, гормональные препараты, витамины, анаболики и сосудистую терапию.

Виталий Владиславович борется до конца за каждого пациента — даже тогда, когда сам пациент прекращает бороться.

Я слушал ординатора вполуха. В полуметре от меня божественное создание поправляло бедолаге матрас. Коротенькое цветастое платьице под полупрозрачным халатом вполне благопристойной длины не скрывало ножек, которым позавидовали бы супермодели «Плейбоя». Красивые руки с тонкими запястьями и золотистым пушком на предплечьях разгладили последние складочки на простыни. Девушка выпрямилась (боже, какая грудь!), копна светло-русых волос колыхнулась назад, и моему взору предстало совсем еще детское личико с вздернутым носиком и легким румянцем на щечках. Никакой косметики.

Едва касаясь пола (что за по… ходка), фея выпорхнула из палаты. Ординатор перехватил мой взгляд.

— Очница, второй курс. Подрабатывает в «реабилитации».

Под одной крышей с «реанимацией», за одними дверями, находится «реабилитация» — перевалочный пункт между «плохо» и «очень плохо».

Здесь больные наблюдаются еще два-три дня до перевода в нейрохирургическое отделение. Реабилитационных пациентов наблюдают нейрохирурги. Они же и руководят лечебным процессом.

Ординатор уточнил, что прекрасную незнакомку зовут Белла.

Белла помогала «большой» Тане с изнуряющими рутинными поворачиваниями, вибромассажами и санациями трахеобронхиального дерева.

Я еще раз окинул взором вверенные мне палаты. Больные вылизаны, гемодинамика стабильная, диурез[14] достаточный. Неврологическим статусом пусть занимаются специалисты.

Я постучал по клавишам терминала. Дневники на четыре написаны. Чуть позже можно воспользоваться «модификатором».

Эту функцию обнаружили недавно. Удобно — меняешь дату, время, показатели АД, пульса, температуры — и новая версия старого романса готова, причем за считанные секунды. С тех пор документацию щелкали, как орешки.

Меня неудержимо тянуло в «реабилитацию». Впрочем, туда приятно зайти еще по одной причине — в двухместной палате справа выздоравливает Алахвердыева, стоившая мне многих бессонных ночей и нескольких седых волос.

Аспирантка одного из московских медицинских Вузов (коллега — всегда отягощающий фактор), Алахвердыева находилась в предродовом отпуске, когда после выдавливания очередного прыща почувствовала нарастающую слабость в ногах.

Развился гематогенный эпидурит: инфекция с током крови попала в окружающее спинной мозг пространство. Гнойник постепенно сдавливал нервную ткань. Из Баку в тяжелом состоянии, с высокой лихорадкой и нижним гемипарезом[15] больную перевели в «нейрохирургию» Боткинской. Я консультировал ее по дежурству и взял в «нейрореанимацию».

Дело осложнялось восьмимесячной беременностью. Гинекологи отказывались родоразрешать больную до санации гнойного очага, а нейрохирурги отказывались санировать гнойный очаг до родоразрешения. Мы с Силанским бегали из корпуса в корпус, ругались, звонили главным специалистам города и страны.

Тем временем назревало ДВС крови, начиналась пневмония. Ждать (и терять) было уже нечего.

Первыми с неимоверным скрипом поддались нейрохирурги. После операции на моем дежурстве у больной развился некардиогенный отек легких — нередкое осложнение тяжелого сепсиса. Шестнадцать часов я практически не отходил от больной. Хорошо еще, что остальные пациенты никаких сюрпризов не выкидывали.

Когда стало ясно, что летальный исход маловероятен, гинекологи — самые осторожные из представителей хирургических специальностей — разрушили и по частям удалили затравленный инфекцией и лекарствами плод.

С тех пор Алахвердыева поправлялась не по дням, а по часам.

Посвежела, приободрилась. Даже повеселела.

— Ну, как дела?

— Спасибо, доктор, все хорошо!

— Сплюнь. Небось, уже не терпится вернуться к научным изысканиям.

Она исследует температуру глазного дна у кроликов в разные фазы менструального цикла.

— Нет, что вы. Поеду на несколько месяцев к маме.

— Грамотно. А еще лучше — переводись на заочную. Думаю, кроликов и в Азербайджане хватает.

— Я подумаю.

— Ну, будь здорова! — я повернулся к двери.

— Доктор… Меня завтра переводят. Вы так мне помогли. Только не обижайтесь… вот, — и она протянула мне конверт.

А чего обижаться-то. За четыре года моей службы благодарность населения материализовалась в: а) бутылке молдавского коньяка, б) палтусе, в) «тридцатнике» за обезболивание плановой холецистэктомии.

Бутылку я отдал ординаторам второго года на их прощальный вечер. Палтуса мне вручили в коридоре ЛОР-отделения при многочисленных свидетелях. Вместе со свидетелями, то бишь с коллегами, его и съели. Во время холецистэктомии больной заработал, кажется, все малые осложнения, известные медицине на текущий момент. О чем родственники пребывали в счастливом неведении. Деньги я попросил вручить мне при выписке. Об этой просьбе, видимо, забыли.

— Спасибо.

Я сложил конверт пополам и сунул его в карман. Сортир находится дальше по коридору. Полторы сотни. Нормально.

В наружную дверь позвонили. Я покинул свое убежище, для пущей убедительности подтягивая штаны.

С той стороны в ход пошли кулаки. Явно не посетители.

— Не ломайте казенное имущество! Открываем. «Большая» Таня дернула вниз шпингалет. Ее чуть не сбила с ног каталка, которую, словно камень из пращи, выпустили две испуганные постовые медсестры. Красные, взмокшие, со съехавшими набок колпаками.

— Остановка дыхания!

Нет, пока дышит, правда, редко. Брадикардия. Без сознания, на болевую стимуляцию не реагирует. Зрачки одинаковые, узкие. Сухожильные рефлексы отсутствуют. Глубокая кома.

— Во вторую.

Уже на безопасной для пешеходов скорости транспортное средство покатили в указанном направлении. Я пролистал историю болезни.

Джульетта Абашидзе. Теперь отделению для полного представительства закавказских республик не хватает кого-нибудь с армянской фамилией. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Возраст пятнадцать лет. Поступила в «нейрохирургию» два дня назад с подозрением на объемный процесс головного мозга. Вяла, заторможена. Витальные функции в норме. На компьютерных томограммах опухоль ствола. Удалению не подлежит.

— Резко потеряла сознание?

— Сразу. Минут десять назад я к ней заходила, разговаривала.

— Понятно, — некроз с отеком или кровоизлияние в опухоль, Спасибо, — я недвусмысленно махнул рукой в сторону двери.

Постовые ретировались. Сто больных на двух этажах — это вам не хер собачий.

Девочку поместили рядом с нашей «долгожительницей».

Соседство символическое. Агонарий. Реаниматорий.

Я, не спеша, катетеризировал центральную вену и интубировал больную через нос. Даже не дернулась.

Рукодельничать в «нейрореанимации» приятно: импортные трубочки, наборы для всевозможных манипуляций. Откуда Силанский их только берет? Все разложено на импортных столиках. Столики на колесиках, колесики с тормозами. Ничего не отваливается. Ларингоскоп английский, со стекловолоконным световодом. Дорогой, как собака. Каждое утро сдаем старшей сестре лично в руки.

Не украдешь и не подменишь.

Больная не сопротивлялась респиратору. На ИВЛ, еще до начала стандартной противоотечной терапии пульс участился, давление снизилось до приемлемых цифр.