Лейтенант и его судья - Мария Фагиаш

— Где вы находились тринадцатого ноября между одиннадцатью часами вечера и восемью часами утра? — спросил Венцель.

Дорфрихтер на секунду задумался, сосредоточившись.

— Здесь, в Линце, у себя дома, господин генерал. — Затем он хлопнул себя по лбу, как если бы что-то внезапно пришло ему в голову: — Нет, я ошибся, вы ведь сказали тринадцатого, не так ли, господин генерал? Как раз тринадцатого в полночь я сел на поезд и в шесть часов тридцать минут прибыл в Вену, на Западный вокзал.

Лицо генерала выражало явную досаду.

Ответ никак не подходил под его убеждение, что они допрашивают абсолютно невиновного человека. Он бросил на Кунце укоризненный взгляд, как будто тот был виноват в появлении этого нового подозрительного обстоятельства. Властным движением руки он предложил Кунце продолжить допрос и, скрестив руки, откинулся на спинку стула — строгий, но нейтральный наблюдатель. Чаша весов начала склоняться в пользу версии Кунце, но это не уменьшило его необъяснимой антипатии к этому человеку. Мелькнувшая на лице молодого офицера улыбка обеспокоила его.

— Первым же омнибусом я отправился в город и вскоре был уже на квартире моей тещи в переулке Хангассе.

— Вы получили отпуск одиннадцатого ноября, разве вы не сообщили в своем рапорте, что хотите навестить своих родителей в Зальцбурге?

Почти всю вторую половину дня накануне Кунце потратил на изучение полковых протоколов. А ещедо поездки в Линц он собрал все, что можно было узнать о Дорфрихтере — его отметки в военном училище, оценку его спортивных достижений и акты медицинских обследований из его личного дела, а также все имеющиеся характеристики. Из всего этого вырисовывался образ высокоодаренного, добросовестного, но типичного офицера. Человек, который сидел напротив него, не вписывался в этот образ. Петер Дорфрихтер был каким угодно, но не типичным.

— Совершенно верно, господин капитан, — ответил он. Это прозвучало так, словно бы ему льстил проявляемый к его персоне интерес. — Так я вначале и предполагал. Но моя жена, которая в это время гостила у своей матери, написала мне, что чувствует себя не очень хорошо и не хотела бы возвращаться домой одна. Поэтому я должен был ее забрать. Она в положении, господин капитан.

— Вы ждете ребенка? — спросил генерал Венцель. Тон его голоса был дружеским, почти теплым, как будто офицер, чья жена ждет ребенка, не может быть отравителем.

— Так точно, господин генерал.

— Когда должен родиться ребенок?

— В конце месяца, господин генерал.

На какой-то момент все замолчали. Затем Кунце продолжил:

— Господин обер-лейтенант, вам известно о случае, который расследует наша комиссия?

— Так точно, господин капитан, как всякому, кто читает газеты.

— Тогда вы должны были прочесть, что письма с ядом — причем все десять — были брошены в почтовый ящик в части города, которую обслуживает почтовое отделение номер 59 в районе Вены Мариахиль. Между семью и семью пятидесятью письма были вынуты из ящика и в восемь часов утра проштемпелеваны. Вы только что сказали, что утром четырнадцатого ноября вы прибыли в шесть тридцать в Вену. Один из почтовых ящиков, относящихся к 59-му отделению, стоит перед домом номер 28 на Мариахильферштрассе, в трех минутах ходьбы от Западного вокзала.

Первый омнибус после шести часов тридцати минут отправляется в шесть сорок два. Это означает, что у вас между прибытием поезда и отправлением омнибуса было двенадцать минут, в течение которых вы легко могли дойти до этого почтового ящика, бросить письма и вернуться на остановку омнибуса. Что вы можете на это сказать?

Дорфрихтер слушал с преувеличенной вежливостью, не отводя глаз от лица Кунце. Теперь на его губах играла слабая, слегка виноватая улыбка.

— Я не знаю, какой ответ вы ждете от меня.

— Только то, что было в действительности.

— А в действительности, господин капитан, я не ходил к Мариахильферштрассе, не опускал никаких писем и не возвращался также к остановке омнибуса.

— А что же вы делали, когда вышли из здания вокзала?

— Я спустился по лестнице к улице и перешел к ближайшему фонарному столбу напротив, а потом вернулся к остановке, где и сел в омнибус.

— К ближайшему фонарному столбу? Зачем? — В момент, когда Кунце задавал этот вопрос, он уже знал, что не должен был спрашивать об этом.

— Я был со своей собакой, господин капитан.

Кто-то рассмеялся. Кунце посмотрел в ту сторону, откуда послышался смех, — это был доктор Вайнберг.

— Ни один нормальный человек не возьмете собой собаку, если он собирается отправлять письма с ядом, — сердито проворчал полковник фон Инштадт.

Кунце не обратил на это внимание.

— Сколько вы пробыли в Вене, господин обер-лейтенант?

— Только два дня, господин капитан. Шестнадцатого ноября я вернулся, а семнадцатого вышел снова на службу.

— Но вы не доложили вашему командиру, что свой отпуск провели в Вене, а не в Зальцбурге.

— Так точно, господин капитан.

— Вы можете объяснить почему?

— Господин капитан, — перебил полковник фон Инштадт Кунце, — здесь гарнизон, а не лагерь для заключенных. До тех пор, пока мои офицеры выполняют достойно свой долг, их личные дела меня не касаются. Естественно, если они ведут себя прилично.

Дорфрихтер бросил на полковника благодарный взгляд. Кунце почувствовал, что к нему возвращается первоначальная злость.

— Благодарю, господин полковник. — Он кивнул фон Инштадту и повернулся вновь к обер-лейтенанту. — Если я правильно припоминаю, вы сказали нам, что оформили отпуск с тринадцатого ноября. Но в документах полка стоит, что вы были в отпуске с двенадцатого по семнадцатое число.

Дорфрихтер на секунду задумался:

— Это правда, господин капитан, я перепутал даты.

— Означает ли это, что вы уже двенадцатого числа поехали в Вену?

— Нет, я поехал тринадцатого числа и прибыл в Вену четырнадцатого ноября утром, как я уже сказал.

— Чем вы занимались двенадцатого ноября?

— Ничем особенным. Занимался всякими мелочами по дому.

— Значит, вы провели весь день дома?

— Практически весь день. Не считая того, что я трижды выходил с собакой.

— Минутку, Дорфрихтер, — неожиданно вмешался в допрос генерал Венцель. — Даже если вы и не должны этого знать: ваш почерк подвергся сравнению с почерком, которым были подписаны конверты Чарльза Френсиса, и эксперт однозначно подтвердил, что они идентичны. — Генерал выглядел довольно рассерженным, но было трудно судить, вызвано ли его недовольство Дорфрихтером или оно направлено против Кунце.

Впервые Дорфрихтер несколько смутился.

— Господин генерал, неужели вы хотите сказать, что меня подозревают в покушении на десятерых моих товарищей офицеров? Что я убил Рихарда Мадера? Вы не можете всерьез так считать. Тот, кто утверждает, что письма с ядом посылал я, просто сошел с ума.

— Но вы же были в Вене в тот день, когда были отправлены эти письма?

— Там были еще два миллиона других! Нет, господин генерал, я даю мое честное слово, что я к делу Чарльза Френсиса не имею никакого отношения.

Генерал Венцель встал, все остальные последовали его примеру. Он повернулся к Кунце и движением руки дал понять, что теперь его очередь.

— Я покорнейше прошу, господин генерал, — сказал Кунце, — вашего разрешения на проведение обыска в квартире господина обер-лейтенанта, — конечно, при его согласии на это.

— Хорошо, — вздохнул генерал. — После того как мы зашли так далеко, мы можем идти и дальше.

Дорфрихтер ответил на вопрос, едва он был задан.

— Конечно, я даю свое согласие.

Кунце внезапно охватило чувство подавленности. Он смотрел на этого молодого, на восемь лет моложе его, офицера, на его по-детски обиженное лицо, и Кунце охватило желание тут же с извинениями прекратить допрос и покончить таким образом с этим мучительным делом. Искушение было велико, но одновременно он представил статьи в газетах, вопросы, которые будут задавать дотошные журналисты, бюрократы и полицейские, и ему было абсолютно ясно, что запушенная машина следствия уже не может быть остановлена, во всяком случае без скандала.

— Вы можете быть уверены, Дорфрихтер, — услышал он голос генерала, который звучал по-товарищески, — мы верим вам потому, что хотели бы вам верить. Есть, однако, известные неприятные факты, которые кое-кто вряд ли согласился бы придать огласке. Преступление Чарльза Френсиса может бросить чудовищную тень на офицерский корпус, и это в тот момент, когда дальнейшее существование монархии в определенных обстоятельствах будет зависеть от репутации этого корпуса. Мы все хорошо знаем, что война неизбежна. Она может разразиться завтра или только через десять лет, но, когда это случится, лишь благонадежность войск и авторитет, которым будут пользоваться офицеры у своих солдат, будут решать, победим мы или проиграем войну. — Он на мгновение остановился и, глубоко вздохнув, продолжил: — Если вы виновны, Дорфрихтер, ваш долг судить себя самому и вынести приговор, не дожидаясь решения военного суда. Вы понимаете меня, не так ли, Дорфрихтер?