Bambini di Praga 1947 - Богумил Грабал

— Замечательная история, — сказал пан Тонда, — но если уж вы тут всех так хорошо знаете, то, может, вам известен и некий шорник Ланда?

— Известен. А вам он зачем?

— Он написал нам по поводу пенсии.

— Не нужна ему теперь никакая пенсия, — ответила смотрительница, — гадалка ему на картах нагадала, что над частниками собираются тучи, так что он все распродает, а деньги тут же проматывает… это вон тот, который танцует посреди зала с кружкой на голове.

Веселый человек в белой рубахе вышел из пивной и закричал луне, повисшей над крышами:

— Кто хочет есть? У меня дома жареный гусь, и утка, и фазан! Только скажите — и я мигом принесу! У нас от мяса уже даже собака блюет!

Но никто ему не ответил, и тогда он доковылял до уборной и начал мочиться на грудь пану учителю.

— В радостях юность прошла, жалко, недолгой была…

Пивная запела с удвоенной силой, и вновь вокруг мужских шей и животов обвились дружеские руки, и вновь набухли жилы на лбах, и еще заметнее запульсировал воздух под потолком пивной, потому что хору подпевал даже веселый человек в уборной:

— А теперь я не молод…

И он воздел руки и принялся танцевать, а пан учитель все так и лежал в обитом толем желобке…

Тут из дома выбежал какой-то коротышка, он охал, и причитал, и умолял Господа поскорее прибрать его.

— После праздника понос — обычное дело, — сказала смотрительница и добавила: — Это Карличек Гемелу, трубач пожарной команды. Однажды случился пожар, а у него труба куда-то задевалась, так он взял скрипку и давай играть на ней и ходить по площади с криком «Пожар, пожар!»

Трубач пожарной команды съехал по кладбищенской стене в крапиву, выкарабкался оттуда и начал царапать гвоздиком на озаренной луной плите:

— Клянусь никогда больше…

— Эй, Карлик, брось писать, слышишь? — окликнула его смотрительница. — Не смей портить могилу моего папеньки, понял?

Но рука трубача уже и без того бессильно упала, а гвоздик провел по плите отчетливо слышную черту, молнией ушедшую в землю.

И трубач крепко уснул, зажав гвоздь в руке.

С реки возвращались девушки. Луна нежно подталкивала их в спину и заставляла непрерывно наступать на собственные тени.

— Красивая сказка была, жаль, оказалась короткой…

Вот что пели загорелые мужики в зале, и вид у каждого был такой, точно сложили эту песню именно в его честь.

Уставший трактирщик по-прежнему разносил шандалы пива…

8

Между танцевальным залом и кухней было окошко с матовым стеклом, и в нем рисовался силуэт человека во фраке, элегантно державшего в пальцах рюмку — ни дать ни взять реклама какого-нибудь аперитива. Силуэт поднес рюмку к губам и выпил вкусный напиток до последней капли. Потом видение исчезло, а в танцевальном зале возник танцмейстер во фраке; он тут же занял свое место в центре под люстрой, захлопал в ладоши, пробежался пальцами по пуговицам ширинки и воскликнул:

— Итак, господа, к сожалению, среди нас пока нет дам, кроме одной-единственной, — он указал в сторону зеркала, где сидела барышня Гроудова в хлопчатобумажном клетчатом платье и мяла в пальцах большой носовой платок. — Но, господа, чего нет, то вот-вот появится! Дамы будут! Они обещали мне непременно посещать наши уроки танцев для пожилых и продолжающих! А сейчас я попрошу вас рассчитаться по номерам, чтобы четные остались теми, кем они есть, а нечетные стали дамами! Начнем с вальса. Пан аккомпаниатор, Штрауса, пожалуйста! — Вот что говорил танцмейстер и, скользя вдоль линейки, в которую выстроились его ученики, отсчитывал четных и нечетных, четных и нечетных, а дойдя до последнего, велел:

— Кавалеры, приглашайте дам!

Аккомпаниатор, работавший некогда «У Шпирку» и «У старой дамы», послушно поклонился, но стоило ему поглядеть на потрепанных танцоров, как голова у него закружилась так, что он по ошибке, торопясь к своему инструменту, едва не зашел в зеркало.

— Verfluchte Paralyse![3] — выругался он, сев наконец к инструменту, и в зале грянул вальс «Голоса весны».

— А потом «Императорский вальс», — кричал танцмейстер. — Мне надо отлучиться на кухню, у меня там междугородный разговор по поводу прекрасных дам.

И он удалился, одолеваемый заботами о прекрасных дамах; потом его силуэт возник в молочном стекле окошка между залом и кухней, и в этом театре теней чья-то рука протянула ему рюмку.

— Матерь Божья! — сказал Буцифал, танцевавший за даму с паном управляющим. — Ну и публика тут собралась!

— Это все наши клиенты, — сухо отозвался управляющий. — Вон того мясника, который только что уселся под зеркалом, мы обломали на первом же уроке. Он записался на самую высокую пенсию. Видите Виктора, Буцифалек? Он танцует с лакировщиком Тимиком, и тот уже у него на крючке. Присмотритесь хорошенько, и вы поймете, что сюда в основном ходят пожилые частники, чиновники и сумасбродные старые холостяки… ну, а кто еще стал бы брать уроки танцев в этакой глуши?

— Господи! — воскликнул Буцифал. — Я вас случаем не пнул? А кто вон тот человек, который танцует сам с собой?

— Это помощник садовника Ироушек, — прошептал управляющий. — На первом уроке он был моей дамой, но едва заиграли польку, как он вырвался у меня из рук и принялся танцевать один. Что поделать, такой уж он индивидуалист. У него было двое умственно отсталых сыновей, которых он до пятнадцати лет никак не мог научить различать время, он ставил для них стрелки будильника во всевозможные положения и даже колотил их этим будильником по голове… Но теперь дело пошло на лад, потому что один сын повесился, а второй, когда видит на часах четверть шестого, говорит, что сейчас половина шестого… и помощник садовника совершенно счастлив, ибо все стало гораздо лучше.

— Кто вам оплачивает эти уроки? — спросил Буцифал.

— «Опора в старости». В прошлом году на таких вот уроках танцев для пожилых и продолжающих — разумеется, в другом конце Праги — мы заключили двенадцать договоров страхования, — объяснил управляющий, изящно кружась в венском вальсе.

— А вам известно, сколько убийств на совести помощников садовников? — спросил Буцифал и ласково прильнул щекой к плечу своего партнера. — Наверное, все дело в свежем воздухе. Добрых пять лет вы пропалываете и поливаете цветы, а потом берете да и придумываете идеальное убийство. Кошмарное умерщвление трех человек в Намести-над-Ославой! Убийца Филипи, помощник садовника, забрался после содеянного в пустой колодец и ожидал там дальнейшего развития событий… Или, к примеру, Штепанек из Роуднице… Он застрелил двух женщин-велосипедисток и свою кузину, которую, раздев донага, запихнул в ванну… а потом отправился в жандармерию и заявил: «Я знаменитый убийца Штепанек, помощник садовника!..» Осторожнее, пожалуйста! — сердито воскликнул Буцифал.

И мимо них прогалопировал помощник садовника, он обгонял одну пару за другой, на лбу у него выступили капли пота, пот капал и с его бровей, но мужчина танцевал и танцевал, закрыв глаза и приподняв локти, словно надеясь взлететь…

— Отлично, вот и он, — сказал управляющий и кивнул на двери. — Мой приятель Блоудек, он служит надзирателем в сумасшедшем доме…

— А что, сюда и сумасшедшие ходят?

— Ходят, но только те, кто пока еще не там, — засмеялся управляющий. — Блоудек отдыхает здесь от своих психов. Отлично! После танцев устроим пикник! Я прихвачу бутылки, и Блоудек отведет нас в сад. Отлично!

В матовом окошке силуэт осушил рюмку с ликером и мгновенно пропал.

В зале объявился танцмейстер, он пробежался пальцами по пуговкам ширинки, поправил золотые запонки на манжетах, поднял руку, и пианино умолкло.

— Дамы и господа, — воскликнул маэстро, — приближается сезон балов, и моя обязанность — дать вам несколько ценных советов… пожалуйста, остановите этого господина, который все еще танцует, пусть он даст мне сказать, хорошо? — расстроился танцмейстер.

А помощник садовника Ироушек все танцевал сам с собой, и его глаза под опущенными веками наслаждались чудом трехчетвертного такта. Но тут танцора схватили трое его коллег… однако помощник садовника с легкостью победил эту троицу. Тогда на нем повисли сразу шесть человек, и им удалось-таки его остановить, и Ироушек открыл глаза.

— То, что вы сейчас услышите, вас тоже касается, — объяснил танцмейстер и, застегнув пуговку на рубашке помощника садовника, добавил:

— Зря вы галстук не надели.

А потом повернулся к остальным и громко сказал:

— Приближается бальный сезон, и я, господа, заклинаю вас: носите фраки! К фраку положены черные брюки, белый жилет с глубоким вырезом, сорочка должна быть непременно белой…

— А я, к примеру, люблю носить скаутскую, — сказал пан Ироушек.

— Но к фраку положена белая сорочка, белая, слышите?! Он, изволите ли видеть, скаутскую любит! — раскричался маэстро. — Сорочка белая! Накрахмаленная! А на манишке допускаются в крайнем случае перламутровые пуговички! И никаких драгоценных камней, ясно? Я, господа, прошу вас обратить на это особое внимание! — сказал танцмейстер и обернулся к помощнику садовника. — Что вам?