Bambini di Praga 1947 - Богумил Грабал

— Кто, шимпанзе? — спросил химик.

— Еще чего! Это я про Блехтина. И шимпанзе, скотина этакая, тоже тренировался, только с подтяжками. Вот прихожу я однажды к Блехтину в гости, а он и говорит: «На, попробуй эспандер, увидишь, как это здорово!» Ну, взял я эспандер, а шимпанзе как вцепится в рукоятку, и начали мы с ним тянуть эспандер в разные стороны и растянули его до конца, и тут мерзкая обезьяна возьми да и отпусти свой конец, и никелированная ручка так врезала мне по носу, что у меня после этого три дня глаза на лоб лезли. Обезьяну завести, как же!

Дог побрел в самый дальний конец двора и там завыл.

— Эта собака уже выучила наизусть весь процесс изготовления «Морола», — сказал химик и поднял мешок протухшей муки.

— Хозяин, — сказал Буцифал, — подумайте о пенсии. Кто подаст вам милостыню, когда ваши драгоценные руки не в силах будут больше работать?

— Минутку терпения, — ответил хозяин и начал пересыпать муку в бочку. Над ней поднялось облако желтой пыли и накрыло весь двор.

— Воняет, как из собачьей миски, — чихал помощник.

— Так и надо, — радовался хозяин, — перемешайте это, а потом мы добавим сюда три кастрюли испорченного топленого сала, чтобы синтез пошел полным ходом. Господин из страховой компании, где вы там? Ага, уже вижу. Держитесь за колонку, я вам сейчас выдам свой рецепт. Некоторые фирмы кладут в крысиный яд мышьяк. Но я предпочитаю карбонат бария, крысы его просто обожают. Этот самый карбонат бария у них в брюхе превращается в хлорид бария, который их и убивает, — сиял посреди вонючего облака химик, — но я не сразу изобрел правильный синтез, это потребовало немало времени. Для начала-то моим ядом один крестьянин отравил у себя в усадьбе двух свиней и целую стаю кур. Потом мне клиенты несколько месяцев писали письма с угрозами — мол, крысы после «Морола» только сил набираются… Зато сейчас все не так. Сплошь похвалы да почетные дипломы.

— Воняет, как будто монаху брюхо разорвало, — чихал среди мучных туч помощник.

— Пан Йозеф, я бы на вашем месте козой обзавелся, — дразнил его химик.

— Да не хочу я никакой козы, кто такие глупости делает, тот до пенсии не доживает.

— Зато молочко бы было. Вы же с ядами работаете…

— Еще чего! Коза — это ужас. Задом дернет — и вылечу я из хлева вместе с подойником, у меня же руки всегда холодные. И вижу я плохо, в полумраке еще ее, пожалуй, и не найду. К тому же пальцы у меня дрожат.

— М-да, какая уж тут дойка, — ответил химик и вышел из тучи, чтобы зайти в сарай. Оттуда он приволок багром первую кастрюлю с испорченным салом. Дог, увидев это, взвыл еще громче и принялся быстро-быстро подавать лапу кому-то невидимому.

— Ну хорошо, не хотите козу, так купите корову. Это же настоящий клад, молока-то сколько было бы! — сказал химик, увидев, что помощник размешивает содержимое бочки не слишком энергично.

— Еще чего! — проорал пан Йозеф, и мешалка в его руках так и замелькала. — На нее же сколько нервов надо! Была у нас дома одна такая — пестрая, красивая, когда я ее к быку водил, она волокла меня за собой, точно на санках, и никакая цепь ее удержать не могла. Да не нужна мне корова! — вопил помощник, ускоряя темп. — Привожу я однажды нашу пеструху к быку, а хозяина дома не случилось, так что быка к нам выпустила его дочка, писаная красавица. И что вы думаете? Бык спутал меня с коровой и давай гонять по двору, прямо по навозу! А потом он решил изящным прыжком перемахнуть через дышло, но задел его передними ногами и перекувырнулся, и дочка-красавица очень испугалась, что он сломал себе свое драгоценное достоинство! В те времена, если заболевала свинья, ее укладывали в постель, а если она умирала, то это было такое же несчастье, как смерть ребенка. Так вот, этот бык в десять центнеров весом поднимается с земли, а я уже храбро сижу на крыше, и тогда он опирается передними ногами о стену и начинает скидывать рогами доски и сопеть не хуже насоса. А вы говорите — корову!

— Вот кастрюли, — сказал химик, — давайте выльем в бочку это протухшее сало. — И он радостно подмигнул страховщику, наклонился над кастрюлей, потянул носом и произнес мечтательно: — Сало придаст отраве нужный аромат!

После этого он вылил в бочку содержимое кастрюли. Помощник быстро работал мешалкой, и отвратительная вонь, исходящая из самого центра двора, медленно распространялась за его пределы.

И тут на соседнем участке, принадлежавшем пану Альфреду Пивоньке, тому самому, который четверть века чистил городские уборные и получил в наследство гигантский музыкальный ящик, этот ящик оглушительно взревел. Всякий раз, когда техническая лаборатория «У белого ангела» изготавливала крысиный яд марки «Морол», пан Альфред вытаскивал свой музыкальный ящик во двор и заводил одну и ту же песенку — «Я Пепик из Праги…»

Когда мелодия зазвучала в пятый раз, химик подошел к забору и крикнул:

— Пан Пивонька, вы меня слышите?

— Не слышу, но обоняю, — ответил сосед, заводя ящик левой рукой, потому что правая у него уже заболела.

— Пан Пивонька! Перестаньте наяривать, ну сколько можно это слушать?!

— Хорошо, только вы первый начали!

— Пан Пивонька, я буду жаловаться в торговую палату!

— Да хоть в умывальную пятому кранику! — закричал пан Пивонька. Песенка все не умолкала: «Я Пепик из Праги…», «Я Пепик из Праги…». Потом Пивонька добавил: — Вы меня этим своим крысиным дерьмом, а я вас — музыкой!

— Пан Пивонька, я отомщу! Око за око!

— А я за око оба глаза, а за зуб — целую челюсть!

— Да что же это такое?! — взвыл химик. — Пан Пивонька, если человечество прекратит борьбу с природой, крысы сожрут вас вместе с вашей шарманкой!

Но пан Пивонька знай себе крутил ручку, как если бы это был ветродуй, который мог прогнать вонь.

— Люди все еще такие несознательные, — пожаловался химик.

— Верно, — сказал страховщик, — и потому, как мне кажется, пенсия вам не потребуется.

— А откуда вам знать, что мне потребуется, а что нет? — покосился в его сторону химик.

— По-моему, пенсия — это не для вас. Вам бы магазинчик с анилиновыми красками и…

— А чего это вы мне тут советуете, что для меня, а что не для меня? Я, может, просто мечтаю о пенсии?

— Я думаю…

— А вы не думайте! Тут только я имею право думать, — вскричал химик. — Я хочу пенсию!

— Но это же стоит денег, — объяснил Буцифал.

— А я что, похож на банкрота?! — разозлился химик. — Я хочу пенсию, и вы меня на нее запишете! Я хочу получать полторы тысячи крон.

Пан Пивонька заиграл свою песенку в десятый раз, подпевая ящику: — «Я Пепик из Праги…».

Но тут кто-то заколотил по забору, и дог перестал выть и принялся наскакивать на ограду и пытаться заглянуть за нее своим синим глазом. Пан Буцифал вписал в бланк имя и фамилию химика и адрес его фирмы.

— Бандиты! Безбожники! — кричал кто-то за забором. — Сколько можно это нюхать?

— Ничего не поделаешь, — закричал в ответ химик. — У меня патент есть!

— Проклятье! Самое сложное — научиться воспринимать Бога в том числе и как источник чего-то дурного, но это… это уже переходит все границы Божьего соизволения! — вопил и негодовал голос за забором, причем каждое слово сопровождалось ударом палки о доски.

— Год рождения? — спросил агент.

— Тысяча восемьсот девяносто пять, — ответил химик. — Это адвентист Горачек. Пан Горачек, мы — неизбежное зло!

Пан Горачек перестал осыпать забор ударами и крикнул:

— Недаром в Библии говорится, что мы узрим мерзость запустения! Господа, я же у себя дома буквально задыхаюсь. Этот ваш «Морол» просачивается сквозь стены! Невидимый, он захватывает весь город!

Музыкальный ящик во дворе у Пивоньки смолк, но ненадолго — вскоре он уже в одиннадцатый раз разорвал воздух знакомой песенкой «Я Пепик из Праги…» А дог все скакал и косил своим синим глазом за забор, где пан Горачек задумался о чем-то, поднеся палец ко рту и так и не выпустив своей палки.

— Я все понял, люди! — вдруг вскричал он. — Меня озарило, и я теперь знаю распределение ролей в мире! Одни рождены, чтобы… вы здесь?

— Здесь! — крикнул химик.

— Одни рождены, чтобы дышать чистым воздухом, а другие — чтобы задыхаться от смрада. Так вот, я отношусь к этим вторым. Друзья мои, вы там? — адвентисту удалось перекричать даже музыку.

— Да, — громко ответил химик.

— Подпишите вот здесь, — показал агент.

Пан Горачек тем временем вдохновенно продолжал:

— Но я прозреваю еще дальше! Невидимой церкви, к которой я принадлежу, предназначено поглощать грехи мира. Вы и я — живое тому доказательство. Люди, я словно заново родился! Причем попал опять сюда же!

Вот что бормотал адвентист, и в ослепительном свете нового знания ему явилась девочка с белой ленточкой в волосах, которая шла вдоль забора и подыгрывала на скрипке музыкальному ящику: «Я Пепик из Праги…»