Лидия Русланова. Душа-певица - Сергей Михеенков

Русланова полюбила театр. В Москве часто ходила в Малый художественный академический. Пожалуй, не пропустила ни одной новой постановки. Друзья-актёры, глядя на её реакцию, на жесты, слушая её реплики после очередного спектакля, когда все собирались в чьей-нибудь гримёрке или в кафе, говорили ей:

— У вас, Лидия Андреевна, явный драматический талант. Как хорошо бы получилась у вас Анисья в спектакле «Власть тьмы» Льва Толстого!

Она отмахивалась, отговариваясь, что, мол, каждый жнец должен свою полоску жать…

Но однажды в Малом театре шла «Васса Железнова»[22]. Вассу играла Вера Пашенная[23]. Русланова весь спектакль просидела молча, сосредоточенная. Обычно любившая обмениваться репликами, на этот раз не проронила ни слова. Когда опустился занавес, сдержанно сказала, что пьеса ей очень понравилась, что характер Вассы Железновой хорошо понимает и чувствует, что Васса ей необычайно близка.

— Завидую Пашенной! — чуть позже призналась певица. — Такая богатая роль! Такой характер! В нём столько ещё нераскрытого…

— Лидия Андреевна, а вы бы смогли сыграть Вассу Железнову? — спросил один из молодых актёров, сопровождавших её в том походе во МХАТ.

Она задумалась. Ответила не сразу. И ответила утвердительно. Но осторожно.

— Пожалуй, — сказала она и тут же перевела разговор на другую тему.

В Малом театре Русланова не пропустила ни одного спектакля с участием Евдокии Дмитриевны Турчаниновой. Особенно любила актрису в пьесах А. Н. Островского «Гроза», «Свои люди — сочтёмся», «Правда — хорошо, а счастье — лучше». Когда на сцену выходили «волжские купцы и приказчики», для Руслановой сам воздух театра наполнялся запахами и звуками великой русской реки, где прошло её детство и где, как говаривали старики, пуп зарыт. В Малом играли её любимые актёры — Яблочкина, Остужев, Рыжова, Яковлев, Массалитинова, Ильинский, Гоголева, Бабочкин, Жаров. Ей казалось, именно Малый очень точно выражает русский характер. «Его творчество близко мне по духу, — признавалась Русланова, — я чувствую в нём много родственного, нераздельно связанного с судьбой русского народа. А русское искусство я люблю за раздольность».

Малый театр, с его глубокой драматургией, образами, которые он создавал на своих подмостках, был настоящей школой и для неё, певицы. У своих друзей-актёров и у тех, кого любила на сцене, она училась жесту, движению, выразительности интонации, выходу, поклону, уходу.

Русланова воспитывала свою душу, создавала себя, певицу и человека, всю жизнь. Из костной материи бытия и быта. Из осколков и кусков тех образцов, подобранных там и тут, на великих сценах и в толпе народа. Всё, что ей казалось подходящим материалом, она подбирала, примеряла к себе и оставляла лучшее. Из детских воспоминаний. Из щемящей жалости к матери, так рано покинувшей земную юдоль. Из горечи бесплодных поисков брата и сестры. Из несчастной любви к «офицерику». Из неизбывной тоски по несбывшемуся материнству. Из ощущения крыльев, когда к ней попадали новые слова и новая мелодия народной песни и она чувствовала, что это — её. Из волнующих звуков саратовской гармошки. Из родного волжского говорка, подслушанного где-нибудь в дороге, на перроне вокзала, в поезде. Всё это, как дорогие и бесценные кораллы, она грела в бережных руках и нанизывала на нить своей судьбы.

Фёдор Мишин вспоминал: «…каждая песня превращалась у Руслановой в маленькое представление, где были свои завязка, кульминация и развязка, своя кода. Причём она сама себе была режиссёром — и надо только удивляться, как безукоризненно точно находились ею детали, колорит, общий стиль. Вероятно потому, что певица обладала тонким вкусом и пониманием задач, целей и средств своего искусства».

После одного из концертов Фёдор Васильевич спросил Русланову:

— Лидия Андреевна, почему вы в песне на стихи Некрасова поёте: «Меж двумя хлебородными нивами небольшой протекал ручеёк»? У автора это место звучит так: «…небольшой расстилался доло́к».

— Феденька, — сказала Русланова, — у Некрасова действительно «доло́к». Но у Некрасова так: «…где прошёл неширокий доло́к». Но посмотри в зал, ведь мало кто из нынешних городских людей знает, что такое «доло́к». А «ручеёк» — понятно всем. Думаю, Некрасов простит мне этот грех. Я делаю это для того, чтобы во время исполнения публика не спрашивала друг у друга, что такое «доло́к»?

Выразительности она добивалась удивительной, недосягаемой — не только голосом, но и благодаря своему, в общем-то, скромному, простому, но очень продуманному и сценически правильному костюму. Русская песня выходила к публике в своём исконном, народном наряде и обличье. И это вовсе не походило на стилизацию.

Образ русской крестьянки, русской сестры милосердия, белой голубки с годами трансформировался в образ русской матери. В годы Великой Отечественной войны, во время очередного концерта фронтовой бригады в полувыгоревшем и полувырубленном артиллерийским налётом лесу к ней подошли молодые бойцы. Они только что вернулись с передовой и снова должны были уйти туда. Один из них сказал ей:

— Видишь, какие мы чумазые после боя. Но песней своей ты нас умыла, как мать умывает своих детей. Спасибо. Сердце оттаяло. Спой ещё.

И она, сдёрнув с плеч платок, запела раздольную русскую песню «Вот мчится тройка удалая».

И снова родная Волга хлынула ей в душу и затопила все берега. Она пела им так, как пела бы только мать, которая изо всех сил и всей своей любовью хочет охранить их, защитить, уберечь от вражьей пули.

Вот мчится тройка удалаяВдоль по дорожке столбовой,И колокольчик, дар Валдая,Звенит уныло под дугой.

Ямщик лихой — он встал с полночи,Ему взгрустнулося в тиши.И он запел про ясны очи,Про очи девицы-души:

«Вы, очи, очи голубые,Вы сокрушили молодца.Зачем, зачем, о люди злые,Вы их разрознили сердца!

Теперь я горькАй сиротина!..»И вдруг махнул по всем по трём!Так тройкой тешился детина,Сам заливался он слезой.

В каноническом тексте последняя строка другая: «…и заливался соловьём». Но Русланова изменила мажорную концовку на минорную. Песня в её трактовке получила грустно-поэтический финал. Эта печаль в изменённом тексте выглядит более естественной и, как это ни парадоксально, слеза ямщика превращается в слезу утешения и даже надежды.

Русланова допела, поклонилась солдатам. И они ушли на передовую, в окопы.

«В любой песне у неё была своя трактовка, и музыкальная, и текстовая, — вспоминал Фёдор Мишин. — В песне „Вот мчится тройка удалая“ певица не изображала „колокольчик — дар Валдая“, но оставалось впечатление, что эти колокольчики звучат. Звенел и переливался тёплый человеческий голос, а в нём слышался металлический перезвон колокольчиков.