Лидия Русланова. Душа-певица - Сергей Михеенков

Однажды Наумин спросил её:

— Лида, а почему ты не подашь заявление с просьбой принять тебя кандидатом в партию?

Она засмеялась и шутливо ответила:

— Хватит нам в семье и одного члена партии.

Муж принял её шутку и больше на эту тему не заговаривал.

А чопорной Москве тогда она сказала: что ж, не хочешь слушать, так и не надо. И «хлыстнув занавеской»[19], Саратовская птица умчалась в полюбившийся и, самое главное, полюбивший её город на Дону.

В 1923 году она провела свой первый большой сольный концерт в Ростове-на-Дону. Казачья столица её приняла с тем же восторгом, с каким принимали маленькие армейские гарнизоны и солдаты, идущие в бой.

Двумя годами раньше Русланова дебютировала в Ростове-на-Дону в составе солистки местного эстрадного театра «Скоморохи». Это было её первое официальное место работы.

Пройдут годы, и, чувствуя, что сроки её пребывания на земле истекают, именно здесь, в Ростове-на-Дону, она проведёт заключительный концерт и попрощается со своими зрителями и поклонниками.

А птицей она себя чувствовала всегда. Во всяком случае, до лагерей точно. И даже после лагерей был у неё период вольного песенного полёта, когда она возвращалась к человеческой жизни, восстанавливала голос и чувствовала, что снова в силе.

Однажды, случилось это уже после войны, году в 1946-м, «великая старуха Малого театра» Евдокия Дмитриевна Турчанинова[20] устроила у себя званый обед для самых близких друзей. В их числе оказалась и Русланова.

Именно там, на вечеринке у Турчаниновой, и произошёл тот эпизод, который любит на разные лады цитировать и пересказывать артистический мир. Но, мне кажется, лучше дать слово свидетелю и участнику, одному из гостей того вечера артисту и декламатору Фёдору Мишину[21]: «Особенно запомнилась мне одна из сред… Тогда у Евдокии Дмитриевны собрались К. Ф. Юон, К. Э. Эрдели, академик А. Н. Бакулев, Н. А. Обухова, А. А. Остужев, профессор В. А. Филиппов и профессор А. Н. Рыжик, профессор А. В. Герасимова и Лидия Андреевна Русланова. Беседовали, обсуждали новости, рассказывали интересные истории, читали стихи и, конечно, пели. Остужев прочитал из „Скупого рыцаря“, Обухова, аккомпанируя себе на пианино, исполнила несколько романсов. Попросили спеть и Лидию Андреевну.

— Простите, — сказала она, — но после великой Обуховой я петь не могу, не смею.

В этих словах не было ни кокетства, ни подобострастия. Она сказала это естественно и просто, точно выразив своё душевное состояние. Слова её произвели на всех большое впечатление.

Надежда Андреевна встала и поблагодарила Русланову:

— Спасибо вам, Лидия Андреевна, за такие высокие слова обо мне. Но чистосердечно скажу, что, как бы я ни пела, если бы мы стали выступать вместе в одном концерте, то больший успех всё равно был бы у вас.

Тут мы все дружно подхватили:

— Вы обе великие певицы, каждая в своём роде, каждая по-своему…

И тогда Лидия Андреевна сразу, без всяких слов запела:

Выйду, выйду в чисто поле,Посмотрю, какая даль.Ветры буйные сказали:Ты по милой не скучай.

Дайте лодочку-моторочку, моторочку, мотор,Перееду на ту сторону, где милый ухажёр, —

и привела гостей, в том числе и Обухову, в восторг.

Обычно дома или в гостях она пела русские романсы „Ямщик, не гони лошадей“, „Не пробуждай воспоминанья“ и многие другие, но теперь, после романса Обуховой, спела эту бесхитростную народную песню.

— И откуда вы берёте такие интонации зажигательные, такой тон сердечный? — проговорила Евдокия Дмитриевна.

— У народа… Вы же знаете, какое детство было у меня.

Евдокия Дмитриевна встала и поцеловала Лидию Андреевну, а та посмеялась:

— Да говорят мне, что неправильно пою, не на диафрагме. А кому какое дело, как я пою: нравится — слушайте, не нравится — не слушайте.

— Пусть их поют на диафрагме, дорогая, — сказала Евдокия Дмитриевна, — а я буду слушать вас.

Неверно думать, что Русланова пела стихийно, как бог на душу положит. Хотя сама она говорила не раз, что поёт как птица, которую выпустили из клетки.

— Я выхожу на сцену и ощущаю себя птицей. Мне хочется петь, и я пою.

Это верно, в её песнях была вольность и самозабвение».

Что ещё можно прибавить к словам Фёдора Васильевича Мишина? Пожалуй, разве что то, что стихия птицы — это полёт, небо.

Глава шестая

СЦЕНИЧЕСКИЙ ОБРАЗ ПЕВИЦЫ

«Каждая песня превращалась у Руслановой в маленькое представление, где были свои завязка, кульминация и развязка…»

Наряд её никогда не походил на сценический костюм. Русланова одевалась так, как по праздникам и в церковь одевались женщины деревень Даниловки, Александровки, Малой Чернавки и окрестностей. Ничто, ни огонь-вода, ни медные трубы, ни намёки и ухмылки некоторой части артистической богемы, ни товарищеские советы друзей-артистов не могли пошатнуть в ней убеждения в том, что русскую песню надо петь в русской народной одежде. Отсюда и та неповторимая, лаконичная, но чрезвычайно выразительная пластика её жестов во время исполнения той или иной песни. Песню надобно играть, вот что твёрдо знала она. И тогда песня из души певца так же естественно войдёт в душу зрителя, слушателя.

Сарафан, панёва, рубаха, занавеска, душегрейка-коротуш. Голова покрыта платком или шалью. Чай не девица, чтобы на народ простоволосой выходить… Долго обувалась в лапти, обматывала ноги оборами, но потом, уступив своим критикам и советчикам, да и газетчики совсем одолели, заказала лёгкие сафьяновые сапожки и щеголяла на сцене в них. Никаких излишеств. Только спустя годы появились две нитки жемчужных бус, а затем яркие коралловые мониста, нарядно и естественно дополнявшие её сценический образ. И уже позднее, когда слава её стала огромной, надевала порой бриллиантовое колье — прямо поверх сарафана. И в этом тоже была некая дерзость — знай, мол, наших, саратовских, раз за своих не признаёте! И ещё: мол, русский сарафан вполне заслуживает того, чтобы его украшали бриллиантами!

Природа одарила её не только редким голосом, но и особой, я бы сказал, утончённой музыкальностью. Она улавливала малейшие нюансы мелодии, чувствовала, когда та пошла не туда. Ещё в раннем детстве саратовские дворы научили её ставить песню.

Каждая песня — это маленький спектакль, который может быть и драмой, и водевилем, и свадьбой, и сватовством, и прощанием с любимым на росстанях, и долгожданной встречей.

Русланова полюбила театр. В Москве часто ходила в Малый художественный академический. Пожалуй, не пропустила ни одной новой постановки. Друзья-актёры, глядя на её реакцию, на жесты, слушая её реплики после очередного спектакля, когда все собирались в чьей-нибудь гримёрке или в кафе, говорили ей: