Путин. Кадровая политика. Не стреляйте в пианиста: он предлагает вам лучшее из возможного - Владимир Кузнечевский

Особенно гибельными для развития российского общества были пресловутые указы «о кухаркиных детях», практически перерезавшие приток талантов из народа в науку, военное дело, в систему управления государством. А искусственные ограничения прихода евреев в экономику и в университеты не только лишили управленческий слой страны талантливых предпринимателей и управленцев, но и подтолкнули еврейскую молодежь к гипертрофированной революционной активности.

К моменту ухода Александра III из жизни Россию в буквальном смысле раздирало мощное противоречие: экономика, сбросившая при царе-освободителе сдерживавшие ее путы крепостного права, уже не могла остановиться в своем развитии и вспухала, как тесто на свежих дрожжах, а царский режим не только не давал ей простора для развития, но в буквальном смысле душил все инициативы активных элементов во всех социальных группах. Экономическое развитие страны и общества пришло в жесткое противоречие с самодержавием.

Все эти катаклизмы свалились на юную голову и нервы Николая II во многом внезапно, а он, в силу своих личных качеств, не смог дать адекватный ответ на все эти вызовы. И в первые же дни своего царствования, потрясенный свалившимися на него гигантскими обязанностями, в смятении признался великому князю Александру Михайловичу: «Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами»[65].

Стиль своего будущего правления (безвольность характера, неумение предвидеть даже ближайшие последствия своих действий, инстинктивное стремление избегать близких контактов с умными и сильными людьми в своем окружении) Николай начал выказывать уже с первых шагов своего царствования.

Первое же публичное выступление Николая 17 января 1895 года закончилось скандально. На эту встречу с новым царем прибыли депутации дворянства, земств и городов, чтобы поздравить его с бракосочетанием и выразить верноподданнические чувства. Но перед этим направили юному царю «приветственные адреса», в коих, отталкиваясь от решений Александра II расширить состав Государственного совета за счет представителей местных гражданских органов управления, выразили надежду на то, что новый царь вернется к политике его деда Александра II и в его внутренней политике последуют «общественные изменения». Ответ царя обескуражил российское общество: на направленном ему приветственном адресе Николай начертал резолюцию: «Чрезвычайно удивлен и недоволен этой неуместной выходкой.» Не обошел он вниманием эту «выходку» и в своей публичной речи 17 января 1895 года «Мне известно, – сказал он, – что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель».

Россия получила ясный сигнал: новый царь пойдет своим путем, а российский народ отдельно от него – своим. Лев Толстой на этот счет опубликовал очерк «Бессмысленные мечтания», в котором оценил выступление царя в таких словах: «Произошло столкновение между русским обществом и царем, и, благодаря своей необдуманности, молодой царь сделал ход, оказавшийся очень выгодным для него и невыгодным для русского общества. А когда молодой царь дошел до того места речи, в которой он хотел выразить мысль о том, что он желает делать все по-своему и хочет, чтобы никто не только не руководил им, но даже не давал советов, он смешался и, чтобы скрыть свой конфуз, стал кричать визгливым, озлобленным голосом. На намеки старых, умных, опытных людей, желавших сделать для царя возможным какое-нибудь разумное управление государством. на эти-то слова молодой царь, ничего не понимающий ни в управлении, ни в жизни, ответил, что это – бессмысленные мечтания»[66].

Но наиболее пронзительная оценка этой речи Николая, быстро распространившаяся по светским петербургским кругам, прозвучала из уст великого русского историка В. О. Ключевского (1841–1911). В беседе со своим учеником А. А. Кизеветтером Василий Осипович произнес: «Попомните мои слова: Николаем II закончится романовская династия, а если у него родится сын, он уже не будет царствовать»[67].

При этом абсолютное большинство историков, и российских, и зарубежных, упрекают Николая II в том, что в силу отсутствия выдающегося интеллекта и психологической слабости характера он слишком часто менял вокруг себя управленческие кадры, в результате чего к 1917 году остался один на один с враждебной ему управленческой средой. Так, Р. Медведев пишет: «Николай II часто менял своих фаворитов или премьеров, и эти перемены были чаще всего результатом придворных интриг или капризов императрицы. В конце концов в окружении царя просто не осталось сильных фигур»[68].

Думаю, правда, что Рой Александрович Медведев слишком большое внимание уделяет интригам. Главная причина того, что вокруг Николая к концу его жизни не осталось сильных фигур, коренится в его мелочном характере и недостаточных, как писал У. Черчилль, интеллектуальных способностях императора. Именно в силу этих причин царь не стал терпеть рядом с собой на должности премьера человека с блестящими способностями и глубоким пониманием действительности С. Ю. Витте. Точно так же относился он и к его сменщику, которого поставил на должность премьера не в силу способностей последнего, а уступая давлению окружающих. Именно поэтому при назначении Владимира Коковцева новым премьером (после убийства Столыпина в 1911 году) император предупредил своего протеже: «У меня к вам одна просьба. Пожалуйста, не следуйте примеру Петра Аркадьевича, который как-то старался все меня заслонять. Все он и он! А меня из-за него не видно было»[69].

Главная беда Николая II (и России) состояла в том, что как правитель империи он ни на один момент не понял, что вступил на трон в судьбоносное для страны время и должен был либо соответствовать требованиям этого времени, либо уйти и оставить трон тому, кто мог бы соответствовать. В конце концов Николай так и поступил – ушел от непосильного бремени, которое он через силу нес, но сделал этот шаг не так и не вовремя, как и все, что он делал. Суть этой трагедии нашей Родины лучше всего, на мой взгляд, выразил Станислав Рыбас: «Модернизация, которую проводил Петр Столыпин, была не завершена из-за ошибок российского политического класса, они привели в конце 1916 года к заговору элиты против царя. В заговоре участвовали родственники царя, генералы, министры, финансисты, промышленники, депутаты Госдумы. Феодальная по политическому устройству и капиталистическая по экономическому содержанию Российская империя из-за этого нерешенного противоречия рухнула»[70].

Но есть один вопрос, выше уже поставленный, который в последнее время все чаще задают себе историки, которого вплотную коснулся в названной выше книжке академик Е. Примаков и который имеет непосредственное отношение к теме настоящей книги: почему в Гражданской войне белые проиграли красным?

Сам Примаков частично на него ответ дал – победили красные, потому что «совершенная под их (большевиков) руководством Октябрьская революция означала конец власти буржуазии, переход от частной собственности на банки, заводы, инфраструктуру к собственности государства». Именно поэтому, пишет он, под революционными знаменами сражались сотни тысяч людей, которые победили в Гражданской войне». Частично ответ на поставленный выше вопрос дан. Но только частично. Иначе бы этот вопрос не возникал все вновь и вновь. А он возникает.

И ведь вопрос-то действительно есть. На стороне белых было все, чтобы победить красных: образование и военный опыт офицерских кадров, техническая и идейная помощь со стороны западных держав, живая сила (немалая часть народа шла за белыми генералами), но в итоге именно они-то и потерпели сокрушительное поражение. Чего же им в конечном итоге недостало, чтобы одержать победу над красными?

Как мне представляется, к ответу на этот вопрос вплотную подошел Михаил Булгаков в своей «Белой гвардии». Подошел и. отступил. Его герои, честные, интеллигентные белые офицеры с пониманием отнеслись к стремлению большевиков сменить изживший себя строй, но одновременно с этим, как показал Михаил Афанасьевич, пренебрежение со стороны адептов нового строя к вечным устоям русской жизни воспринималось ими как социальная катастрофа с тяжелейшими последствиями для России. Книга была советской цензурой запрещена и ушла из общественной жизни, но писателя эта мысль не отпускала, и он пишет пьесу «Дни Турбиных», которая сразу же приобрела оглушительное общественное звучание. Вот как написал об этом событии Вс. Иванов в письме М. Горькому в 1926 году: «Белую гвардию» разрешили. Я полагаю, пройдет месяца три, а потом ее снимут. Пьеса бередит совесть, а это жестоко. И хорошо ли, не знаю». Против пьесы поднялся весь советский идеологический бомонд, от А. Луначарского до советского графа А. Толстого. И ее бы сняли с подмостков, да выяснилось, что вопрос, сформулированный выше, в не меньшей степени, чем Булгакова, волнует Сталина. И вождь раз за разом, накануне каждого театрального сезона, проводит секретное решение политбюро ЦК о разрешении ее показа на сцене. Сам Сталин смотрел «Дни Турбиных» около двух десятков раз, что по сей день поражает театральных критиков.