Коричневый след - Вернер Шмиц

Сквозь узкие окошки в помещение проникал тусклый осенний свет, но он был слишком слаб, чтобы конкурировать с теплым ровным пламенем буковых поленьев. Со стен на вновь прибывших смотрели резные деревянные фигурки, изображавшие фризских крестьян в национальной одежде.

— Чем могу служить? '

Рудольф Книппель вздрогнул. За стойкой портье стоял мужчина его возраста, возможно, чуть моложе. Волосы у него были пышные, но седые, с серебристым отливом. Мужчина с фотографии в газете, владелец отеля с золотым ключом в руках, Генрих Лембке.

Книппель напряг память, пытаясь понять, видел ли он когда-либо этого человека.

— Добрый день. Я заказывал по телефону номера, одноместный и двухместный, — ответил он наконец.

— Будьте добры, вашу фамилию.

— Книппель, Рудольф Книппель из Бохума.

Если это действительно тот, за кого мы его принимаем, и он помнит меня, сейчас он должен занервничать, допустить ошибку. Из этих соображений Книппель и предпочел остановиться в отеле Лембке под настоящей фамилией. Но владелец отеля либо и в самом деле не помнил, где прежде он встречался с этим гостем, либо прекрасно владел собой.

С профессиональной вежливостью завел он обычный разговор о городе, откуда прибыл гость, о нем ведь так много говорят в последнее время — тут и драматический театр новейшего направления, и спортивное общество с недавно созданной футбольной командой, да и обсерватория кое-чего стоит. Сам он всего несколько недель назад имел удовольствие пройтись по его улицам, он был на конференции владельцев отелей. Да, что ни говори, шахтерский город он представлял себе иначе.

Книппель вежливо улыбнулся. Конечно, со времен войны кое-что изменилось, но зато этот вот остров по-прежнему чудо, жемчужина Северного моря, северный Сен-Тропез[6], узкая полоска суши между двумя морями. Еще в молодости тянуло его сюда, и только теперь, прихватив с собой взрослую внучку, он осуществил давнюю мечту.

Господа выбрали чудесное время, заметил Лембке, сейчас здесь можно по-настоящему отдохнуть, вот почему в межсезонье приезжают подлинные ценители. Его отель один из немногих, что в это время открыты. Он предложил им заполнить гостиничные формуляры.

Комнаты их помещались в боковом крыле отеля, тоже одноэтажном, но построенном значительно позже. Комната Книппеля выдержана была в голубых тонах.

— Через час внизу в ресторане, — распорядился он и исчез в своей голубой келье.

Посыльный привел Уллу и Джимми в соседний номер.

То же самое, только в зеленой гамме, комната чуть больше из-за двуспальной кровати.

Держа в руках дорожную сумку, Джимми в нерешительности застыл в дверях.

Улла принялась исследовать помещение, она оглядела шкаф в крестьянском стиле, опробовала кресла, посмотрелась в зеркало, украшенное причудливым орнаментом, и наконец плюхнулась на кровать.

— Не скрипит, — довольно заметила она и покачалась на прекрасных пружинах.

Джимми распаковал вещи. Тут же врубил полученный в наследство магнитофон. Shine on Jon Crazy Diamond[7].

Улла взглянула на него, улыбнулась.

— Успел записать вчера вечером, — признался Джимми. — Специально для "мертвого часа".

Молча они разделись и нырнули под огромное одеяло, наслаждаясь накатывающей волнами музыкой. Ни тебе звона кофейных чашек за пропускающими звук стенками современных многоэтажных домов, ни хрустнувшей ветки под ногами одинокого пешехода. Они были в целом мире одни.

Музыка кончилась. Отзвучали последние аккорды, слегка искаженные синтезатором. Что-то щелкнуло. И не было уже безмятежности в зеленой комнате.

С кассеты говорил Эмиль. Фраза начиналась на полуслове.

— …и тогда один из полицейских говорит: "Но это мог бы быть и вон тот, сзади". Нет, говорю я, это он. Подними-ка свою правую руку. Видишь, у тебя тут не хватает пальца. Тогда на Херманнсхоэ ты хотел двинуть меня пишущей машинкой, потому что я все время молчал. Но промахнулся, я отскочил в сторону. А палец у тебя застрял внутри, и ты принялся орать что резаный, потом нажал кнопку на столе, прибежали другие штурмовики, они перевязали тебе руку, а меня до полусмерти избили. Нет, Аугсбургер, тебя я узнаю среди тысяч.

Снова щелчок. Кассета кончилась. Улла отмотала назад.

Далеко. Вперед. Стоп. Снова этот чертов финал с их дурацким синтезатором. Потом наконец Эмиль. И тишина.

— Ну откуда я мог это знать? — начал Джимми. — Вначале играл духовой оркестр, я немного послушал. Откуда я мог знать, что именно здесь он рассказывает о своей жизни.

Он замолчал, и Улла, ни слова не говоря, ушла в ванную.

Книппель прослушал запись дважды.

— Это было вскоре после ареста Аугсбургера, на очной ставке. Странно, но насчет отсутствующего пальца я вообще ничего не знаю.

— Зато знал дед.

— Теперь мне уж кажется, что твой дед — я, — пошутил старик. Потом посерьезнел: — Не надо пока никому об этом говорить.

Джимми перевернул кассету.

— Может, на другой стороне тоже что-то есть.

Из магнитофона зазвучал марш. Книппель сидел на краю кровати, внимательно слушая.

— Когда ты шагаешь с друзьями в строю, — сказал он и начал тихо подпевать.

Прозвучало еще четыре или пять песен, Книппель их все знал. Всякий раз, как кончалась песня, Джимми надеялся услышать голос Эмиля. Но вновь вступали духовые.

— Не вешай носа, — утешил его Книппель. — Как бы там ни было, ты разгадал одно звено в нашей головоломке. У Аугсбургера недостает пальца.

— Пойдем взглянем сейчас на лапищи этого Лембке, — предложил Джимми.

Книппель охладил его пыл. Он подвел обоих к окну. Они увидели внутренний дворик, окруженный со всех сторон постройками отеля. На усыпанной красным гравием стоянке под деревьями находились два автомобиля.

— Полчаса назад здесь стоял "мерседес" Лембке, потом наш радушный хозяин уселся в него и отбыл в неизвестном направлении.

— Неужели вы все время стояли у окна?

— Конечно, — ответил Книппель и, бросив взгляд на скомканную постель, ухмыльнулся. — В конце концов, мы здесь не ради удовольствия, верно?

Послеобеденное время прошло в хлопотах. Для начала они взяли напрокат старенький "гольф". Джимми предстояло обследовать все автомастерские на острове, а тот вытянулся в длину почти на сорок километров. Маловероятно, чтобы "мерседес", если он и в самом деле был поврежден, ремонтировали в другой местности. На сушу можно было попасть лишь через дамбу, а она всегда была забита машинами.

Они купили карту острова, выписали из справочной книги адреса всех мастерских и заправочных станций. Джимми еще раз отрепетировал легенду, которую собирался рассказывать недоверчивым механикам.

Книппель переговорил по телефону с неким Люббо Вилкенсом из Кейтума, его адрес Улла узнала в бохумском отделении Объединения лиц, преследовавшихся при нацизме.

Вечером они сидели в ресторане отеля "Морской орел". Лембке так и не появился.

22

Ночью начался шторм. Потоки дождя обрушились на остров, ревел прибой, по песчаным дюнам метался ветер. На рассвете усилился прилив, волны бросались на набережную, ветер вздымал вверх фонтаны брызг.

В девять, когда просыпающиеся постояльцы начали выглядывать на улицу, день еще не начинался. Темно-серые облака поглощали свет, в такую погоду не очень-то хотелось вылезать из постели.

В это время Джимми уже совершал объезд автомастерских острова, он начал с северной его оконечности, там была заправочная станция в Листе.

Улла сидела с Книппелем в вестерландском архиве и перелистывала старые газеты. Перед ними лежало шесть подшивок "Зильтер Рундблик" за 1972 год. Это была единственная ежедневная местная газета. Перелистав первые четыре подшивки, они уже знали в лицо всех важных персон местного значения, знали, что местное население единодушно воспротивилось постройке на вестерландской набережной стометрового многоквартирного "небоскреба", что хор военно-морской школы в Листе удостоился чести выпустить собственную пластинку, что лейтенант Диллинджер из американской береговой охраны намеревается покинуть Зильт через несколько дней.

В пятой подшивке Книппель нашел наконец то, что искал.

"Сто лет отелю "Морской орел" — ликовала газета. Под этим заголовком фотография отеля с выкованным на фронтоне числом 1872, которое и навело Книппеля на мысль о возможном юбилее.

Редактор провел солидные изыскания по части истории. Прошение разрешить строительство, поданное еще в 1864 году, было отклонено датским губернатором острова. Лишь с поражением датского короля, когда черно-белый прусский флаг извился над островом, заложен был фундамент будущего оте-пя.