День бумеранга - Кристофер Бакли

Ранди намалевал на груди Баскома Смизерса мишень и приказал членам своей команды открыть огонь: «Жарьте вовсю, ребята!»

Люди Ранди изобразили Бэ-Эс безответственным пьяницей, инструментом в руках заинтересованных лиц, любителем пощупать несовершеннолетних девушек, другом террористов, зловредным убийцей беспомощных пернатых (он время от времени охотился на фазанов) и скупщиком краденого (один из его помощников приобрел на интернет-аукционе eBay коллекционную бейсбольную карточку, принадлежность которой была оспорена). Если верить картине, которую нарисовала команда Ранди, безобидный старый сенатор Бэ-Эс за свои отвратительные преступления против человечности заслуживал не просто поражения. Он заслуживал, чтобы его выволокли из Капитолия, вздернули на самом высоком дереве и оставили висеть на потребу воронью.

Ранди опередил его на две тысячи голосов, истратив из наследства своей дорогой покойной матушки 46 миллионов долларов (то есть 79 долларов за голос). Его победную речь в ночь после выборов один телеобозреватель назвал «обращением Муссолини к толпе с балкона на Бикон-Хилле».[40]

– Насколько я понимаю, – сказал сенатор Ранди, не дав Терри времени сесть, – вы хотите потолковать насчет одной нашей обшей знакомой. По телевизору она выглядела осунувшейся, но это вполне объяснимо – ведь ей грозят годы тюрьмы. Если есть желание выпить – бар к вашим услугам. Итак, чем я могу помочь?

– Вы в комитете по судопроизводству, – сказал Терри, предоставив сенатору мысленно продолжить: Так что позвоните генпрокурору, черт бы его драл.

– Гм. Вы хотите, чтобы я… вмешался?

Последнее слово он произнес так, словно держал его щипцами.

– Да, Ранди.

Ранди откинулся назад, поднял деревянную ногу и положил на кожаный пуфик, предназначенный именно для этого.

– Не могу сказать, что ни разу в жизни не встречал эту особу. По-моему, я тогда постарался вести себя как порядочный человек.

– После того как завезли ее на минное поле?

Взгляд Ранди стал «маленько потусторонним».

– Я и сам за это хорошо заплатил.

– Да. А теперь вы в сенате, а она в тюряге. И ей светит пожизненное без права на досрочку.

– Мне очень ее жаль, но разве я ее туда запихнул?

– Вы можете ее оттуда вытащить.

– Не могу, при всем желании. Понимаете, старина, я хожу по довольно тонкому льду. Согласно журналу «Вашингтониан», из всех сенаторов ко мне наихудшее отношение. Они поместили на обложке мое фото с надписью: САМЫЙ НЕНАВИСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК НА КАПИТОЛИЙСКОМ ХОЛМЕ. Знаете, что я на это отвечаю? Oderint dum metuant.

– Вам придется перевести. Меня ведь не посылали учиться в Геронт.

– В Гротон. Означает: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». Катон. Одно из самых моих любимых изречений. Знаете, где я в первый раз его прочитал? На подушечке для иголок в гостиной моей матери.

– Потрясающе. Но вы не видите более широкую картину.

– Moi?[41]

– Эта девица – ваш счастливый билет.

Ранди опять откинулся на спинку кресла.

– Из чего, интересно, вы это выводите?

– А вот, взгляните. – Терри открыл свой ноутбук и показал Ранди данные опросов. – Посмотрите на эти цифры для возрастной группы от восемнадцати до тридцати. Никогда раньше такого не видел. От шестидесяти пяти до восьмидесяти процентов! В следующей президентской кампании это будет вопрос вопросов. Если только этот кретин из Белого дома не втянет нас в очередную войну.

В данный момент Соединенные Штаты вели уже шесть войн. Военные ресурсы были настолько истощены, что другие страны могли безнаказанно дразнить США. Последним унижением стало одностороннее объявление войны Боливией.

Ранди задумчиво раздул щеки.

– Уж если совершать этот… акт милосердия, нет никакого смысла совершать его втихую.

Терри закрыл ноутбук и ухмыльнулся.

– Знаете, что мне в вас больше всего нравится, сенатор?

– Моя чековая книжка?

– Даже не она. Для большинства клиентов приходится разжевывать. Для вас – никогда.

– Все оттого, – улыбнулся сенатор Ранди, – что меня посылали в Геронт. Но вы понимаете, что мы все можем сгореть к чертям собачьим, если дело повернется не тем боком? Правда, пламя, думаю, будет роскошное.

На следующий день, выступая в сенате США в присутствии еще трех сенаторов, из которых один спал, а двое других игрались с коммуникаторами «блэкберри», Рандольф К. Джепперсон своим лучшим сенаторским голосом произнес:

– Уважаемый председатель! Я хочу выразить протест против вопиющей несправедливости в отношении наших детей и детей наших детей, допущенной в этом самом зале, в сердце страны, которая была некогда страной, имеющей сердце…

Терри, не желая показываться на галерее сената, смотрел это выступление по телевизору в своем кабинете.

Позвонил один из его приятелей – лоббист инсектицидов.

– Я тут слушаю сейчас по C-SPAN речугу твоего Неджефферсона про какой-то «компенсационный» законопроект о соцобеспечении. В чем фишка, объясни, пожалуйста.

– Да идейка у него одна возникла, – ответил Терри обыденным тоном. – Что-то, по-моему, в ней есть. Молодежь нагрели на соцобеспечении, поэтому он предлагает мораторий: с тех, кому меньше тридцати, добавочных денег не брать. Второе – что конгресс должен исправить систему на долгие времена, сделать ее эффективной, самоокупаемой, распрощаться с поганой нынешней схемой Понци,[42] когда долг просто перекладывается на следующее поколение. Пока конгресс этого не сделает, мораторий остается в силе. Мне нравится. И думаю, на президентских выборах эта темка будет поострей перца.

– Держи карман, – фыркнул лоббист. – Шансов просто завались.

– Такова судьба многих идей, – сказал Терри. – То, что считали ересью, потом признают за истину. Где-то я это вычитал.

– М-да. Не забудь послать мне открытку, когда эту идею признают за истину. Слушай, надо сварганить какое-нибудь высоконравственное заявление в СМИ насчет мезотамалида-7. А то затрахали эти чертовы защитники пернатых.

– Я же тебе говорил, – отозвался Терри, – что нужно переименовать это дерьмо. Звучит как отрава, которой убивали людей в концлагерях. Назови… ну, я не знаю… поли… полипепто… парфюможимолость номер девять. Как-нибудь побезобиднее. Узнай, что кладут для вкуса в мороженое, и так вот прямо назови.

– Это химическое вещество, Терри. Их не переименовывают.

– Тогда снабди торговой маркой. Что-нибудь вроде «блоха-ха-ха» или «блоха, пока». Остроумное что-нибудь. Извини, Ларри, мне пора идти. Мой клиент делает в сенате важное политическое заявление. Такое не каждый день случается. Я потом тебе звякну.

Речь Ранди получила примерно такой же отклик, какой имело бы падение мелкого камешка посреди Атлантики. Но, по словам Терри, она стала «штормовым предупреждением».

На следующий день Ранди приехал к тюрьме Александрии и провел там «импровизированную» пресс-конференцию (которую подготовил Терри). Сенатор призвал власти освободить Кассандру Девайн до суда.

– Весь мир смотрит и ждет, – сурово провозгласил он.

Это было, мягко говоря, преувеличение. Но у тюрьмы собралось довольно много народу – несколько сот сторонников Касс. И был человек, который действительно смотрел (по телевизору) на происходящее, – Бакки Трамбл, главный политический советник президента США. У Бакки был плохой день. Министр финансов только что сообщил ему, что Банк Китая отказался от новой порции американских казначейских векселей.

Глядя по Си-эн-эн на Ранди, гневно грозящего пальцем Белому дому, Бакки подумал: Он-то какого хрена в это ввязывается?

Глава 11

Речь Ранди у входа в тюрьму была перепевом вчерашней речи в сенате, но только, по словам одного телеобозревателя, теперь он сервировал свою мысль «под острым соусом». Толпа кричала и ревела, показывала пальцами V, требовала освобождения Касс. Даже Терри был под впечатлением – редкое состояние для пиарщика.

– Мне показалось, вы собираетесь отстегнуть ногу и потрясать ею перед лицом правительства, – сказал он, когда они вернулись в фургончик, служивший передвижной штаб-квартирой кампании за освобождение Кассандры.

– Между прочим, – отозвался Ранди, жадно глотая воду из бутылки, как боксер между раундами, – такая мысль и правда у меня мелькнула.

– Очень вас прошу, удержитесь, если она мелькнет еще раз. Вы выглядели отлично. Интересно, смотрела она или нет.

По другую сторону тюремных стен Касс играла в «червей не брать» с сокамерницей – репортершей «Нью-Йорк таймс». Репортеров в эти дни за решеткой сидело немало – они даже образовали свою «инсайдерскую» тюремную группировку. Называли себя «пулицеровской сворой»,[43] татуировались хной, делали себе головные повязки из дорогих чулок. Карточная партнерша Касс сидела за статью в разделе «Письма из Вашингтона» о том, что ЦРУ внедрило во французское посольство своего шеф-повара (поистине немалое достижение!), который подкладывал съедобную подслушивающую аппаратуру в паштет из гусиной печенки на официальных обедах. Назвать источник она отказалась.