Господствующая высота - Юрий Нагибин

— Ну, что же, — сказал я в ответ на рассуждение Злотникова. — Скажите мне, где лучший пастух, я поеду…

— Непременно вам лучшего подавай! Ну, да уж ладно, берите лучшего: Василия Ивановича Хлопина, пастуха колхоза имени Горького, что в Залетине.

— А чем он знаменит?

— В пастбищный период коровы залетинского стада дают в среднем по двадцать три литра молока в сутки.

— А как он этого добился?

— Поезжайте — узнаете. До Залетина всего семнадцать километров.

На другой день, после полудня, попутная машина оставила меня неподалеку от Залетина.

Деревня лежала по правую руку, к ней вело булыжное шоссе, впереди был лес, куда, словно в тоннель, уходила главная асфальтированная магистраль; слева ослепительно сверкало колено реки. Очевидно, где-то в пойме реки и находилось стадо. Ухабистым большаком, тянущимся вдоль опушки, зашагал я к реке.

Навстречу мне медленно двигался открытый «Москвич». Колеи, наезженные грузовиками, были слишком широки для «Москвича». Левая пара его колес с пробуксовкой чухала в глубоком желобе, правая — шла по горбине между колеями.

Меня заинтересовал непривычный облик водителя. Огромный мужчина, с трудом уместившийся между сидением и баранкой, до глаз заросший короткой угольно-черной бородой, с заметным и несколько наивным удовольствием вел борьбу с дорогой. Вначале он показался мне довольно пожилым, но пятнышки розовой молодой кожи над скулами и синие блестящие глаза обличали в нем человека лет сорока, не более. Хотя я стоял обочь дороги, он со вкусом посигналил и, осветившись радостной улыбкой, ловко миновал полуметровую пропасть колдобины, чтобы тут же забуксовать на ржавом обнажении глины. Фонтан грязи вылетел из-под бешено вращающихся задних колес, и только это помешало мне прийти ему на помощь. Он приоткрыл дверцу и, не выходя из машины, ногой оттолкнулся от земли. Машина рванулась вперед с такой силой, что ему пришлось немедля притормозить, я видел, как сзади зажегся красный фонарик.

Проводив взглядом великана в игрушечной машине, я пошел дальше. Большак отклонялся от опушки, прорезал люцерновое поле и спускался к приречной луговине. Он привел меня к загону, но никаких признаков стада я здесь не обнаружил.

Рядом с загоном находился небольшой деревянный домик, покрашенный в веселый, светлозеленый цвет. Я вошел в крохотный коридорчик; впереди была дверь с надписью «лаборатория», справа — «комната отдыха».

У стола, завяленного журналами, брошюрами и газетами хозяйничала старая женщина в узком шерстяном платье, плотно обтягивающем ее сухую, детскую фигурку. Я спросил у нее, где сейчас Хлопин.

— Вы от Кармановки шли? — спросила старушка.

— Нет, от Залетина.

— Так как же он вам не встретился? — глянула она на меня большими, удивительно черными глазами. — Василий Иванович с полчаса как отсюда выехал…

— На «Москвиче»? — осенила меня догадка.

— Ну, да!.. Наши мужики совсем с ума спятили, — громко и раздраженно заговорила старушка. — Как Митька-монтер купил мотоциклет, так и пошло. Добро бы молодежь, так нет, солидные мужики только и знают моду — баранку крутить!

Я не понимал, почему увлечение сухинцев автомобилизмом вызывает такой гнев у старушки, и благоразумно молчал.

— Гонки устраивают! — продолжала она. — А надо бы, прежде чем машины заводить, о дорогах подумать. Ведь чуть в сторону от шоссейки ступишь, так сразу грязь невылазная. Видали большак? Такой же и к МТС ведет, и в Хлебникове, и в поля. Может, возьмутся за ум, пока шеи не переломали!..

Я спросил, скоро ли вернется Хлопин.

— Куда скоро! Он же на правление поехал. А там такой вопрос, что зараз не решится.

— Какой вопрос?

— Да насчет объединения скота, нешто не слыхали?

— Не слыхал.

Старушка, видимо, удивилась, что столь животрепещущий для залетинцев вопрос может быть кому-то неизвестен. Укоризненно покачав головой, она пояснила:

— Объединять ли наш скот с хлебниковским и кармановским или порознь держать. Завфермой опасается в смысле болезней. Наш-то скот сроду не болел, а в Хлебникове бывали случаи. А Хлопин считает: можно объединить.

— Ну, а зоотехник как полагает?

— Он-то сейчас в городе, на совещании. Но он тоже — за. Почему болел хлебниковский скот? Потому что не имели они настоящих условий. Артель-то была слабая, у них и ветеринара своего не было, ну и содержание скота не на высоте, значит. А теперь хлебниковский скот будет в такой же холе, что и залетинский. Так с какой же печали болезням быть? Тут ведь в чем загвоздка: у иных людей на укрупненный колхоз гайка слабовата! Все еще не отвыкли от «ихнего» и «нашего». Ну, да Василий Иваныч им мозги просветит.

Выспросив у старушки, где сейчас находится стадо, я вышел из комнаты отдыха.

Я нашел стадо на опушке леса, вплотную подходящего к реке. Тень леса прикрывала стадо от лучей солнца, с реки тянуло прохладой. Коровы подремывали, не переставая сонно двигать челюстями.

Мое появление вспугнуло белую в черных очках коровку. Она резко вскочила на ноги и, кокетливо изогнув шею, отбежала в сторону. По ее шелковистому белому боку стекали темные кровавые струйки: сок раздавленных ягод земляники, в изобилии росшей на опушке.

Лохматый пес с влажным розовым языком подбежал ко мне и деловито обнюхал мои ботинки. Затем он поглядел на меня светлокарими глазами и вопросительно тявкнул.

— Хорошая, славная собачка!.

Уловив интонацию и успокоившись на мои счет, пес затрусил восвояси.

Мальчик-подпасок, с кнутом через плечо, защитив глаза ладонью, всматривался в чистое, без единого облачка небо. Я проследил за его взглядом и увидел в страшной высоте крошечный блестящий крестик самолета.

Старые ветлы склоняли над водой свои густо облиственные ветви. В одном месте ветлы расступались, освобождая зеленый пляжик. Я шагнул туда.

Под раскидистой ветлой, согнувшись над маленькими дорожными шахматами, сидел паренек лет семнадцати-восемнадцати, в голубой футболке и черных, в полоску, брюках. Рядом с ним лежали крытый шахматный бюллетень с задачами, стопка книг и тетрадей.

— Не помешаю? — спросил я, присаживаясь на вросший в землю большой белый камень. Паренек рассеянно кивнул головой и вновь погрузился в раздумье. Я пригляделся к корешкам книг: учебники и руководства по зоотехнике.

От нечего делать я стал смотреть на воду, над которой кружились стрекозы со стеклянными крыльями. Они носились среди камышинок и длинных тощих хвощей, то исчезая, то появляясь вновь; а затем я понял, что они вовсе никуда не исчезают, а, складывая крылышки, прилепляются к хвощам и камышинкам в виде волосяно-тонких стручочков.

Спугнув стрекоз, из невидимой за срезом берега норки вышла водяная крыса и поплыла на ту сторону, держа над водой остренькую мордочку. Ей вдогонку припустили на суставчатых ножках два водяных паука.

Громкий стук фигурки о шахматную доску оповестил о найденном решении задачи. Паренек откинулся с довольным видом и, словно только что приметив мое присутствие, вежливо поздоровался.

У него была круглая, крепкая, как грецкий орех, голова, чуть припухлые веки, зеленоватые глаза с миленькими, острыми зрачками.

— К экзаменам готовитесь? — кивнул я на стопку книг.

— Не-ет, пока только почитываю, книжки не мои — Хлопина, здешнего пастуха. Он заочником зоотехникум кончает…

— Так вы знаете Хлопина? — обрадовался я.

— Как же мне его не знать, — усмехнулся паренек. — А вы что — к нему? От газеты? Я так сразу и решил. Не повезло вам — он с час назад в деревню уехал.

— Да мы с ним встретились на дороге. Только мне в голову не пришло, что это Хлопин. Больно уж не похож он на пастуха.

— Это почему же?

— Да как вам сказать? Во-первых — на своей машине, и затем…

Он иронически глянул на меня из-под своих припухлых век.

— А, знаю, вот — вы как о пастухе понимаете! — Проворно вскочив на ноги, паренек по-стариковски сгорбился, как-то осел телом и, опершись на воображаемый посох, прошамкал: — Пастуху вот таким полагается быть, да?

Я засмеялся: мой собеседник словно угадал мои недавние раздумья.

— Но согласитесь, что и Хлопины — далеко не общее явление в колхозной деревне.

— Да, но Хлопиных по колхозам становится все больше и больше. И правильно о нем писали в нашей районной газете, что он показатель процесса, который идет в деревне…

— Ну вот и расскажите мне о Хлопине! Что же он сделал такого, чтобы стать «показателем процесса»?

— Что сделал… — паренек задумался. — Как вам сказать? Он совсем по-новому подошел к стаду. Да и самое-то слово «стадо» он терпеть не может. «Для постороннего взгляда, — говорит он, — это, может, и стадо — что-то общее, безличное, а для меня не бывает двух одинаковых коров, каждая чем-либо да разнится от другой, и, значит, требует особого подхода. Вот эти-то различия пастух и должен угадывать, знать, понимать…»