Жемчуг перед свиньями - Пьер Синьяк

Тибо быстро вошел и застал его перед открытой шкатулкой, с жемчужиной в руках. Тибо посмотрел на него в замешательстве, стараясь держаться на расстоянии:

– Доедай свой апельсин и иди спать, Ромуальд, ты устал.

– Завтра я поеду в Дижон, чтобы узнать, в чем дело… и не хотел их надувать, этих бандитов, пойми… Я не знал, что с жемчужинами может произойти такое…

– Давай, заканчивай ужин, брат.

– Что сказала Иран?

– Ну, дела неважные…

Три часа утра.

Пьянити, с пистолетом в руке, расталкивал Комбинаса, пытаясь его разбудить. Оба мафиози были в пуху: они спали в спальных мешках в оружейном зале Фальгонкуля. Так они проводили уже третью ночь. Они послали подальше пастушку, которая пыталась им помешать. Потом они угостили, как следует, жандарма в кафе Мюшатр, так что с законом – никаких проблем. Тот сказал им, что, насколько ему известно, никакого запрещения со стороны владельца замка, к тому же исчезнувшего, осматривать развалины Фальгонкуля не было.

– Проснись же, Нини, на этот раз я точно слышал.

– Пошел ты, знаешь куда? Никогда с тобой спокойно не поспишь.

Толстяк сел на своей походной кровати, обнажил ствол и прислушался. Звон цепей был вполне отчетливый и, казалось, приближался. Потом послышался совсем рядом. Пьянити прижался к своему толстому напарнику. А у мамонта с площади Пигаль зуб на зуб не попадал от страха, жирные щеки его тряслись.

– Это продолжается уже третью ночь. – прошептал Пьянити. – В прошлый раз я не стал тебя будить, но сейчас…

Два привидения – совершенно классические, в белых простынях и бряцающие цепями – появились из старого камина. Одно из них издавало звуки, похожие на завывание ноябрьского ветра в бухте Мертвых. Гангстеры выскочили из своих кроватей и понеслись, сверкая пятками, не пытаясь даже стрелять в бесплотных призраков.

Это Тибо нанял двух сельскохозяйственных рабочих из дальней деревни, чтобы никто в Кьефране не пронюхал, которые и гнали мафиози до парадного двора замка. Потом они отправились спать наверх, в западную башню. А Комбинас и Пьянити, пробродив в лесу до рассвета, вернулись, с опаской, взяли свои вещи, сели в «Ланчу» и уехали.

Три последующие ночи они в замке не появлялись. Тогда Тибо рассчитался с привидениями, а они вернули простыни, цепи и костыли и оправились в свою отдаленную деревню.

Отчаявшись найти Ромуальда и, в конце концов, поверив, что тот действительно вернулся в Париж, – убийцы уехали из Кьефрана, опустошенные, но полные решимости добраться до своей жертвы в Париже.

– Так уродоваться, чтоб найти его в этой дыре и нарваться на приведения. Ну что за невезуха! – ругался Пьянити, сидя за рулем.

– Надо быстро его найти, – сказал Комбинас. – Вляпаться в такое дерьмо, и по вине кого, – какого-то деревенского придурка. Если об этом узнают, моей репутации хана. Надо мной будут ржать, как над последним кретином, и правильно сделают.

Покидая утром деревню, с трауром в душе, они бросили жемчужины свиньям в яму с навозом у фермы Криспенов, недалеко от кладбища. Комбинасу не давала покоя мысль о мести. Его бешенство было настолько сильно, что он перестал спать и начал проигрывать в покер: у него дрожали руки, и зеркальная зажигалка прыгала в его жирных, лоснящихся пальцах.

Ромуальд отправился в Дижон к своему приятрлю-ювелиру, и тот сказал, что жемчужины тускнет на глазах и не стоят больше практически ничего, он не дал бы ему и трехсот тысяч франков за все, добавив, что их нельзя сравнить даже с искусственным жемчугом, который представляег собой маленькие стеклянные бусинки, наполненные воском. Для него была необъяснима эта болезнь жемчужин, он ничего не понимал и, в конце концов, выдвинул гипотезу о влиянии радиации, впрочем, без большой уверенности.

Ромуальд вернулся в Кьефран с больными жемчужинами, сам весь больной и разбитый. Конечно, Ирен нельзя было ни слова сказать об ожерелье, которое стоило не больше связки сосисок. Он слишком боялся, что женщина его жизни, которую он обожал, которую любил просто до безумия, его бросит, если узнает, что у него снова ничего нет.

Фроасинет, после нескольких сцен ревности, выставил свою пастушку без выходного пособия. Молодая женщина устроилась в полуразрушенном домике, где прежде размещалась охрана замка, и стала жить там, как дикарка, питаясь супами из трав, грибами, кроликами, пойманными в силки, и мертвыми птицами. Ромуальд же и носа не казал в Фальгонкуль.

Страх вновь увидеть там своих убийц был сильней его. Надо было покончить с этим раз и навсегда. И речи больше не могло быть о том, чтобы сидеть в Кьефране без гроша. Но он не мог потерять Ирен… У него оставалось немного денег, вырученных за жемчужины, проданные в Дижоне, когда они, еще не тронутые странной болезнью, чего-то стоили.

Ирен и Ромуальд встречались каждый вечер у вяза. Именно там последний из Мюзарденов предложил ей соверашть небольшое путешествие, как бы свадебное, хотя и до официальной регистрации. Так как она всегда жаждала иметь ожерелье – торопилась поскорее нацепить его себе на шею – то согласилась поехать с Ромуальдом. Ирен практически никогда не покидала Верхней Соны, так что эта прогулка должна была ей понравиться.

Пара отправилась на микролитражке в Грей, чтоб сделать кое-какие покупки. Ромуальду купили новый темно-синий костюм в магазине «Скромный достаток», а Ирен – городское платье, шляпку с цветами, кокетливую сумочку и первые в жизни туфли на высоком каблуке – все в магазине для настоящих дам «Парижский шик». Потом влюбленные радостно вскочили в свою громыхающую машину и взяли курс на Запад, к морю. Солнечный июнь был в разгаре, и Ирен, которая никогда не видела моря, в первый раз получила эту возможность. Ромуальд решил официально предложить ей руку и сердце во время этого путешествия. Он сказал себе, что, в конце концов, сумеет убедить ее уехать с ним в Париж. Там они могли бы, даже без денег, жить вполне счастливо и без претензий, как живут тысячи других людей. Он найдет себе, конечно, работу по своей части, фотографии. Когда они отложат немного денег, то заведут ребенка, маленького Мюэардена, который станет простым, честным и законопослушным гражданином. Что же касается того, чтобы смыть унижения 30-х годов, пережитые в Кьефране, – там видно будет, он дождется своего часа, как остальные. В крайнем случае вступит в Отряды Республиканской Безопасности департамента, чтобы иметь возможность бить дубиной по морде этих деревенских олухов, если они вздумают перегораживать дороги… К несчастью, – и это его особенно угнетало – у него было ожерелье из фальшивого жемчуга…

Вот уже двенадцать дней, как они жили в полной любви и согласии в Ифиньяке, около Сен-Бриака, нежась на очаровательном пляже Бретани, пустынном в это июньское время. В своем смелом бикини Ирен казалась почти голой. Она ничем не напоминала пастушку – дочь полей, ее вполне можно было принять за многоопытную горожанку, эдакий тертый калач. Она купалась, не заходя глубоко в воду, так как не умела плавать. Ромуальд же лежал на песке и читал последний номер журнала «Франция в разных аспектах».

Вдруг раздался пронзительный крик. Он отложил журнал и приподнялся. Боже правый! Ирен тонула. Огромная волна, какие иногда случаются на побережье Бретани, вдруг набежала, захлестнула молодую женщину и утянула ее далеко от берега. Ирен задыхалась, махала руками. Ромуальд огляделся, чтоб позвать на помощь, но вокруг не было ни души. Спасательная служба начинала работать только в июле.

Он смело бросился на спасение той, к которой прикипел душой и телом. Шла большая волна. А эта идиотка ни за что не хотела расставаться со своим колье, даже при купании! Он ей его в конце концов подарил, вернее, позволил его носить в ожидании официальной церемонии бракосочетания. Понятно, что жемчужины уже ничего не стоили, но Ирен-то этого не знала. Сероватые и зеленоватые крапины, появившиеся на них, она принимала за особые блики. Если она вдруг потеряет ожерелье при купании, то бросит Ромуальда в двадцать четыре часа, на этот счет Ромуальд не питал иллюзий. Он заметил, каким взглядом Ирен обменялась с одним из служащих отеля, похожим на Алена Делона: в сравнении с ним Ромуальд был лишь жалким коротышкой с кривыми ногами и цыплячьей грудью. Просто чучело огородное.

Он вошел в воду, нырнул и поплыл размашистым кролем по направлению к своей пастушке, которая отчаянно кричала и захлебывалась водой и водорослями. Наконец, не без труда, он доплыл до Ирен, схватил ее за волосы и вытащил на берег. Слава богу, ожерелье было у нее на шее.

Пришлось делать искусственное дыхание на теплом песке раз, два – изо рта в рот, пока утопленница вновь не открыла глаза. Вода стекала с волос на ее удивленное лицо. Она быстро поднесла руку к шее, пальцы коснулись жемчужин, и лучезарная, далеко не бескорыстная улыбка озарила ее лицо.