Упрямец. Сын двух отцов. Соперники. Окуз Годек - Хаджи Исмаилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так Реджеп с Амановым стали помогать Ивану Степановичу Степанову. Он иногда занимался с ними в цехе отдельно от других воспитанников, иногда приглашал к себе домой, показывал чертежи станков и различных деталей. Часто бывало, закончив деловые разговоры, старик заводил речь о войне. Приходя к нему домой, Реджеп всегда ждал вопроса мастера о последних новостях, поэтому заранее прочитывал сводку, чтобы при случае пересказать ее содержание Ивану Степановичу.
— Ты, я вижу, и в политике начинаешь самостоятельно разбираться, — сказал ему как-то мастер. — И объясняешь понятно и хорошо!
— А как же, Иван Степанович? — немного смутившись, но не без гордости отвечал Реджеп. — Я теперь комсомолец.
…Миновала зима, наступила и прошла быстрая туркменская весна. Уже восемь месяцев прожил Реджеп в Ашхабаде. Он не раз побывал в кино, в театре смотрел «Ревизора» и знакомую с детских лет историю любви Тахира и Зохре, ходил с друзьями на выставки, слушал лекции, бывал на концертах. Будет о чем рассказать колхозным ребятишкам, когда он приедет домой!
И он поехал домой в отпуск.
17
Реджеп слез с попутной машины на шоссе, где ответвлялась дорога в родной колхоз и пошел по аллее. Когда он с чемоданчиком в руке подошел к колхозному поселку и увидел знакомые домики и заборы, все показалось ему как-то странно уменьшившимся. Вон школа, где он учился семь лет, — и школа показалась маленьким зданием, и дома вокруг будто уменьшились в три раза, и даже расстояние от одного знакомого места до другого словно намного сократилось.
Погода была теплая, а он шел в пальто и фуражке. Шел быстро — хотелось скорее дойти до своего дома. Он побежал бы, но бежать в форменной одежде, всякий скажет, не к лицу. Сияющий, бодрый, он миновал последний мостик, свернул с главной аллеи к отцовскому дому и, посмотрев в сторону, заметил мальчика, шагавшего рядом с нагруженным травою ослом. «За травой ездил — это дело нам знакомое!» — подумал Реджеп. — Должно быть, и мальчишка знакомый — ведь он всех до одного знает. Он вгляделся пристальней и сразу остановился. Ну, у кого другого может быть такая тонкая шея и такая смешная походка!
— Ораты! — закричал он во все горло.
— Ой! Реджеп-Кетчал!.. — отозвался Ораты. Он хотел побежать навстречу, но Реджеп сам поспешил к нему. — Ах, Кетчал! Вот ты какой, Кетчал! — говорил Ораты, крепко сжимая его руку.
— За травой ездил?
— Да, за травой. А ты окончил учебу?
— Нет, в отпуск. Кончу в будущем году.
— Ах ты, Кетчал! Ах ты, Кетчал! Ну, я побегу, траву сложу — и к тебе, — сказал Ораты и помчался догонять ослика.
А Реджеп скорым шагом пошел к дому.
— Мама!.. — громко сказал он, остановившись посреди комнаты.
Шекер-эдже чем-то была занята, когда он вошел. Оглянулась, замерла на месте, потом бросилась навстречу, заплакала от радости и стала его целовать.
Мать едва узнала его. Он и не подозревал, что так вырос за зиму и окреп, что в новой одежде стал не похож на прежнего Реджепа.
— Реджеп-джан, сынок мой милый! Как ты вырос, мой ягненочек! — не помня себя от радости причитала она, не выпуская сына из объятий.
Но ей помешали ребята. Ораты оповестил весь колхоз о приезде сына Дурды-ага. Первым, конечно, явился сам Ораты, за ним прибежали и другие.
Реджеп освободился из объятий матери, незаметно для друзей смахнул слезинку и со всеми поздоровался за руку. Близкие, дорогие лица были перед ним! Друзья, с которыми он рос, играл каждый день, учился в школе, ссорился и мирился… Каждое лицо было словно страницы книги, лучшей из всех, какие он когда-нибудь читал, — книги его детства. Еще в прошлом году ходил он с ними в горы, работал в мастерской, помогал колхозу. Ему хотелось каждого спросить: как они жили, что делали, пока он учился в Ашхабаде. И ребятам не терпелось разузнать все о нем и о его городской жизни. Реджеп спросил о здоровье Чарыяра. Мать поставила на середину ковра большое блюдо с кишмишом, усадила вокруг ребят, сказала, что скоро будет чай. Гозельджик, в чистеньком красном платье, села недалеко от Реджепа. Она держалась скромно, говорила мало, смотрела больше вниз, и Реджеп, взглянув на нее, вдруг почему-то вспомнил дочь, учителя.
— Ну, как вы тут живете? Книги читаете? — спросил он у ребят.
Ответил Ораты.
— Сейчас мы не так читаем, как раньше, — сказал он. — У нас работает литературный кружок, учителя помогают. Каждый дома читает, а раз в неделю собираемся вместе. Но поверишь, Кетчал, честное слово не хватает хороших книжек!
— А колхозу помогаете? — спросил Реджеп.
— Еще бы, конечно! Сам увидишь: мы еще лучше наладили дело. Чарыяр премировал нас за посадку овощей и второй раз — когда мы раскрыли виноград после зимовки.
— А ты дочь учителя видел? — вдруг спросила Гозельджик.
— Нет, — вздохнув, отвечал Реджеп. — Не видел ни разу. Город большой. Если не пойти к человеку домой, на улице за целый год, пожалуй, ни разу не встретишь. А к ним я постеснялся идти.
— Чего же стесняться? — недоумевала Гозельджик. — К своим знакомым — и еще стесняться! Это правда — чуть не целый год жил в Ашхабаде и ни разу не видел Дурсун?
Реджеп предчувствовал этот вопрос, но что он мог поделать? Хоть его и считали мальчиком не робкого десятка, и сам он, по собственному убеждению, в любое время мог пойти куда угодно, но пойти к учителю Атаеву и встретиться с Дурсун — на это у него почему-то не хватало смелости.
— Значит, она нам и книг не прислала? — спросила Гозельджик.
— Нет. Но о книгах я сам позаботился. Я купил все, какие только нашел, новые книги.
У ребят заблестели глаза. Даже опечаленная было Гозельджик просияла. Реджеп открыл чемодан, достал большую стопку книг в нарядных переплетах и разложил их вокруг блюда. Ребята живо расхватали их. Маленькую книжечку в изящной обложке Реджеп сам передал Гозельджик. Он был доволен тем, что обрадовал друзей своим подарком.
Долго еще сидели они, пили чай, рассматривали картинки, читали стихи из новых книжек. Реджеп кое-что успел рассказать про Ашхабад. Разошлись уже после полудня, сговорившись встретиться вечером в клубе. Гозельджик уходила последней. Стоя у двери, она погрозила Реджепу пальцем и сказала:
— Если в следующий раз не зайдешь к Дурсун и не передашь ей от меня привет, рассержусь на тебя на всю жизнь.
— Обязательно зайду и передам ей привет от тебя, —
