Философ, которому не хватало мудрости - Лоран Гунель

Однажды вечером она собрала всех больных вокруг большого костра. Некоторых пришлось нести, это сделали наиболее крепкие. Люди были усталые, истощенные, но в глазах светилось доверие к ней.

Пылающие угли вынули из очага и положили рядом, сделав из них менее яркий костер, над которым подвесили котел. Элианта аккуратно собрала бесценные лианы, из которых готовится айяхуаску, напиток, который даст ей возможность разговаривать с духами, понять болезнь и узнать, какими растениями ее нужно лечить. Строго следуя наставлениям учителя, тщательно сняла с лиан кору и порезала ее на куски. Потом растерла стебель в порошок, оборвав листья. Сложила в котелок и залила водой. В течение трех часов она томила настой на медленном огне, и он испускал вокруг магические запахи айяхуаску.

Наступила ночь, окутав деревню покрывалом таинственности. Элианта опустилась на колени перед костром и подула на угли, раздувая жар оранжево-желтого пламени. Послышалось тихое пение больных в унисон с шепотом их молитв.

Элианта подняла тяжелый сосуд и отфильтровала его содержимое, перелив в другой котел, который тоже поставила на угли. Душистый очаровывающий пар клубился легкими кольцами, обволакивая лица, лаская души. Медленно, очень медленно коричневая жидкость густела, темнела, приобретая цвет сумерек.

Элианта глубоко вдохнула, потом очень долго и медленно стала выдыхать воздух. Момент настал. Она предстала перед своей судьбой, ее долг — выполнить миссию. Она была спокойна и доверяла себе.

Элианта налила немного жидкости в глиняную чашу и поставила на землю перед собой.

Больные в белых одеждах, слабо освещенные огнем, походили на фантомы, возникшие из темноты и бормочущие тихие жалобы.

И тут Элианта запела. Слова песни были завещаны ей учителем. Она пела на древнем языке, забытом всеми, смысл которого она и сама не всегда понимала.

Trёnё trёnё trёnёachkapachbёiñayubichё yakiikaiko agayuchkin…

Она взяла чашу и поднесла к губам. Больные не отрывали от нее погасших глаз, в которых плясали отблески пламени. Эти глаза подбадривали ее, придавали ей сил, чтобы она смогла спасти больных.

Она сделала глоток. Очень горький вкус заполнил ее рот, начал обволакивать язык, десны, небо. Ее глаза закрылись, и она долго оставалась без движения. На несколько мгновений она открыла глаза и увидела лица в красных отблесках костра, которые слегка покачивались в такт тихому мелодичному пению.

Элианта сделала второй глоток, который показался ей еще более горьким, а потом залпом выпила оставшееся. Некоторое время посидела с закрытыми глазами, чувствуя теплоту огня, который освещал ее веки красным, желтым и зеленым. Тепло… Изысканное тепло… Божественное. Слова учителя коснулись ее губ…

Trёnё trёnё trёnёachkapachbёiñayubichе yakiikaiko agayuchkin…

Она проговаривала их еще и еще, они стали припевом, музыкой, немного резковатой, которая сливалась с причитанием больных. Она кружила ей голову… а огонь… огонь… освещал веки… ее сознание.

Слова начали пляску у нее во рту, принялись танцевать… и ей вдруг стало хорошо… так хорошо… Улыбка… Улыбка в бесконечность…

Через некоторое время появилась тошнота, которая все усилиливась, она стала такой мощной, что ей, казалось, уже невозможно противостоять. Но Элианта приняла и это, она терпела ее, как могла, все то время, что она длилась. И вот она наконец почувствовала облегчение… безмятежность… да, это так… безмятежность — и опять хорошо, да… так хорошо…

Вдруг ей показалось, что бормотание сделалось громче, потрескивание огня превратилось в треск и взрывы, медленное кипение айяхуаску грохотом отзывалось в ушах, будто разбушевавшаяся стихия. Малейший звук казался в десять раз громче. Запахи стали более ощутимыми, более сильными. И тут она увидела сине-зеленый ослепляющий свет. Казалось, он скользит в пространстве, касаясь больных, которые его не замечают. Только она способна была видеть его. Порой ей казалось, что он принимает форму человека, потом форма меняется, и он начинает плавно колебаться, как волна.

Наконец, как Элианта и надеялась, тела больных стали прозрачными для нее. Только одна зона оставалась невидимой: линия опускалась вертикально под шеей, проходила с обеих стороны и образовывала некое подобие гигантской фасолины — средоточие поразившей их болезни, у всех в одном и том же месте…

Впервые Элианта, которой недоставало опыта, видела эту часть зараженного тела. Она расслабилась, веря в айяхуаску, который теперь должен был указать ей растение, способное вылечить неизвестную болезнь. Она ждала. Растение… растение должно подать ей знак… открыться ей каким-нибудь образом…

Сине-зеленый свет продолжал двигаться в пространстве, мощный и прекрасный. Сознание Элианты бродило по воле духов, убаюканное усилившимися звуками песнопений и словами, слетающими с ее губ помимо ее воли. Она была одурманена сильными запахами леса. Она ждала, а время шло и шло, и она не пыталась его укротить…

Постепенно в ее сознании сформировался образ, нечеткий, бесцветный, дрожащий и хрупкий. Сердце Элианты сжалось. Образ, казалось, играл с ней, старался ее соблазнить… Чем больше она сосредотачивалась в надежде узнать наконец растение, которое сможет вылечить ее народ, тем сильнее образ стремился исчезнуть, становясь более прозрачным, более воздушным. Тогда Элианта напряглась, стараясь удержать его, узнать до того, как он исчезнет, но видение ускользало от нее, стиралось.

Элианта тихо вздохнула, стараясь снять напряжение, пытаясь вновь обрести доверие, принять события такими, какими они ей представлялись…

Прошло много времени, и видение, кажется, начало возвращаться, приближаться к ней. На этот раз Элианта сразу увидела его…

Перед глазами медленно, очень медленно вырисовывался очень нечеткий образ зеленого листа, потом он приблизился, увеличился, постепенно приобретая четкость и наливаясь красками. Кровь застыла у нее в жилах.

Лист, который она видела, был не из ее леса. За всю свою жизнь она никогда не встречала его.

15

— Никогда не видел большего идиотизма!

Годи неодобрительно замотал головой. Кракюс стоял у деревянного стола, сделанного из распиленного пополам полена. Рядом валялись пустые коробки от лекарств. В ступке он давил сотни таблеток.

— Отстань! Не мешай мне, — сказал он.

— Ну дашь ты им в таблетках или в порошке, какая разница, ведь ты вылечишь их пневмонию. Именно это важно, разве нет?

Кракюс налег всем своим весом на ступку, то и дело поворачивая ее то вправо, то влево. Белый порошок горкой лежал на деревянном столе.

— Моя цель… не только их вылечить, — проворчал он, тяжело дыша от усилий.

Он продолжал работу до тех пор, пока не растолок все в тончайшую пудру.

— Слава богу — сказал он, — у нас достаточный запас антибиотиков…

— Бог тут ни при чем, — возразил Годи.

Кракюс посмотрел на Годи, и у него вдруг возникла идея. Он улыбнулся.

— Альфонсо, дай мне простыню из твоего спального мешка.

— Мою простыню? Зачем? — захихикал Альфонсо, пережевывая листья коки.

— Увидишь.

— Почему именно мою? Возьми свою…

— Бери обе, они нам понадобятся. Поторопись!

Альфонсо, напротив, двигался как можно медленнее. Кракюс вздохнул и повернулся к Марко.

— Беги к Озале, пусть начинает, и зажги огонь так, как это делают они.

Он посмотрел, как тот уходит, потом пересыпал порошок в глиняный горшок и закрыл крышкой. Вытер руки о волосы, которые приняли беловатый оттенок.

— Пойдем, скоро ночь. Надо прийти до того, как они уснут.

Они пошли по тропинке, ведущей к деревне, затем свернули в темноту, чтобы обогнуть малоку и подобраться к месту за сценой так, чтобы их не увидели собравшиеся. Они потребовали, чтобы пришли все, не только больные.

От сцены их отделяли густые заросли папоротников, поэтому их было не видно.

Кракюс снял ботинки, форму, майку и даже носки и подвязал на талии вдвое сложенную белую простыню, завязав ее на спине. Вторую положил на голые плечи в виде длинного шлейфа, который волочился по земле.

— Пойди, сделай знак Озале, — велел он Альфонсо.

Кракюс терпеливо дождался, когда она его объявит.

Вечерняя прохлада заставила его вздрогнуть. Чьи-то шаги за спиной. Он повернулся и оказался лицом к лицу с Марко, который, увидев его, расхохотался.

— Замолчи!

Но тот аж согнулся.

— Это что — одеяние гуру, которое было у тебя на Рождество?

— Заткнись! Мой выход…

Он обогнул куст и поднялся на сцену. Девять костров образовали большой круг, Кракюс медленно пересек его, держа перед собой открытый глиняный горшок. Он чувствовал приятное тепло на своем почти голом теле. В центре торжественно стоял пень, которому предстояло сыграть роль стола, на нем стояли сосуд и чаша. Вся деревня была перед ним, некоторые сидели, другие едва стояли или лежали. Кашель сотрясал их ослабевшие тела. В отблесках потрескивающего пламени он заметил похудевшие лица. Запах горящей древесины заполнял сцену, от костров поднимался дым.