Хаджи - Леон Юрис

В Авраамовом городе Хевроне, где евреи и мусульмане вместе поклонялись могилам патриархов, месту захоронения Авраама и многих библейских персонажей, арабская толпа умертвила и кастрировала шестьдесят семь безоружных и беззащитных мужчин, женщин и детей.

В Яффо, Хайфе, Беер-Товье и Хулде нападения были организованными: арабы выбе-гали из мечетей, подогретые позорной ложью, что евреи захватили Гарам эш-Шариф. Ис-пользуя кафедру, власть и положение муфтия, хаджи Амин аль-Хуссейни двигался через 1920-е годы, протягивая свои щупальца по всем уголкам Палестины. Он владел огромной земельной собственностью, которая по феодальной традиции отдавалась в аренду. Муф-тий владел бедными и неграмотными поселками с доведенными до отчаяния рабами, ко-торыми он легко манипулировал и в стенах мечети возбуждал до религиозного неистовст-ва.

Еврейское агентство процветало, а муфтий заблокировал создание Арабского агент-ства, ведь оно заставило бы его сотрудничать с соперничающими кланами и приглушило бы его личные амбиции. Из-за этого в арабской общине сохранилась обнищавшая и неэф-фективная система здравоохранения и образования без перспектив прогресса в будущем.

Муфтий маневрировал. Жизнь арабов была полностью сосредоточена на мусульман-ской религии. Высший мусульманский совет был главным органом, контролирующим ре-лигиозные фонды и суды, мечети, деньги для сирот и на образование. Хаджи Амин аль-Хуссейни захватил председательство в Совете; в добавление к его титулу муфтия, это да-вало ему власть над арабской общиной.

Как председатель Высшего мусульманского совета, он распоряжался крупными фон-дами, не будучи обязан публично за них отчитываться. Он также контролировал назначе-ния проповедников, церковных служащих, учителей и судей. Власть муфтия простиралась так широко, что он без лишней скромности добавил к своему титулу слово "Великий": Ве-ликий муфтий Иерусалима. Когда он дал волю своим оборванным легионам в откровен-ной игре за овладение абсолютной властью, мир был нарушен на десятилетия.

Несмотря на великую резню в незащищенных еврейских священных городах, муф-тий мало что получил от этого. Он ударил по карманам отдельных набожных ученых и рабби и соперничающих арабских кланов. Однако фермерские поселки евреев погромщи-ки обходили - на них просто трудно было нападать.

Муфтий попытался, но ничего у него не вышло и в Аялонской Долине с еврейскими киббуцами. Гидеон Аш, командир Хаганы, тайно вооружил и обучил всех мужчин и жен-щин боеспособного возраста. Во время погромов 1929 года его территория оставалась в покое. Своим относительным спокойствием Аялон в значительной мере был обязан мух-тару Табы, приказавшему своим людям не дать вовлечь себя в "священную войну" муф-тия.

Шемеш и Таба не сотрудничали и не координировали вопросы обороны, но всегда находились текущие дела, нуждавшиеся в обсуждении, и первоначальная холодность от-ношений в основном прошла.

Хаджи Ибрагим никогда не появлялся в самом киббуце. Когда нужно было пови-даться с Гидеоном, он въезжал в ворота и ехал через поля к месту их встреч у ручья. А Ги-деон посещал его на холме, но никогда не заходил в дом к мухтару. Время, которое они проводили вместе, казалось им обоим отдохновением от бремени своих обязанностей. Хаджи Ибрагима неизменно обезоруживало спокойствие еврея, в котором, однако, он чув-ствовал наполовину бедуина. Он уважал Гидеона. Уважал за то, как он обращался с лоша-дью и говорил по-арабски, за справедливость, не свойственную ему самому. Больше всего в беседах с Гидеоном он любил совсем новое в его жизни - он мог говорить другому о своих собственных тайных мыслях. Хаджи Ибрагим был замкнутым человеком, происхо-дившим из народа, которого условия существования долгое время вынуждали никогда не говорить о своих чувствах. Его положение было еще более одиноким, ведь мухтар обязан никому не позволять знать о своих мыслях. Молчание было правилом жизни. Высказыва-ния, даже другу или родственнику, всегда основывались на том, каких слов от него ждали. Никто не говорил о личных переживаниях, тайных устремлениях, страхах.

С Гидеоном было по-другому. Это не так уж походило на разговор с евреем. Это бы-ло больше похоже на разговор с текущим потоком, с шевелящимися от ветра листьями де-рева или с животным в поле, когда развязываешь язык и позволяешь себе не следить за каждым своим словом. Это было чудесно. Они с Гидеоном могли громко спорить и ос-корблять друг друга, и знали, что это не возмущает другого. Когда Гидеона долго не было, Ибрагим выдумывал повод, чтобы отправить посыльного в Шемеш с просьбой о срочной встрече.

Над ручьем медленно уходил день. Хаджи Ибрагим отхлебнул вина, поставил бу-тылку обратно в воду для охлаждения, открыл жестянку и развернул маленькую палочку гашиша.

- Мне чуть-чуть, - сказал Гидеон. - Мне еще предстоит спорить с бюрократами.

- Почему евреи не употребляют гашиш?

- Не знаю.

- Мы пытаемся его продавать... но... никто не покупает. Тебе же нравится. Они зна-ют, что тебе нравится?

- Не совсем. По крайней мере, они не хотят этому верить. Они принимают, как факт, что я существо пустынное. Они терпят мое бедуинство, - сказал Гидеон.

Гидеон глубоко затянулся из маленькой трубки, издал "а-а-а" и лег навзничь на зем-лю.

- Нам есть чем гордиться. Во время погромов в долине сохранялся мир.

- Разве есть выбор? - сказал Ибрагим. - Твоя рука лежит на нашем водяном вентиле.

- А допустим, что не было бы этого соглашения о воде. Ты бы поощрял своих к мя-тежу?

- Летняя жара моих людей измочаливает. Их тревожит осенняя уборка урожая. Они истощены. Они загнаны. Они должны взорваться. Ничто так не направляет недовольство, как ислам. В этой части мира ненависть священна. И она вечна. Если они воспламенятся, то я всего лишь мухтар. Видишь, Гидеон, вот почему вы себя обманываете. Вы не знаете, как с нами иметь дело. Годами и десятилетиями мы можем быть вроде бы в мире с вами, но всегда где-то на задворках нашего сознания тлеет надежда на отмщение. На самом деле ни один спор не решается в нашем мире.

А евреи дают нам повод продолжать войну.

- Разве мы, имея дело с арабами, думаем так же, как сами арабы? - задумчиво сказал Гидеон.

- В том-то и дело. Вы не умеете думать по-арабски. Ты лично - может быть. Но не твой народ. Вот тебе пример. В нашем соглашении о воде есть пункт, о котором мы не просили. Он гласит, что действие соглашения может быть прекращено только в том слу-чае, если доказано, что кто-нибудь из Табы совершил преступление против вас.

- Но допустим, что это сделал кто-то из людей муфтия. Может ли это быть поводом отключить вашу воду? Мы не допускаем, что всю деревню можно наказывать за то, чего вы не совершали.