Записки губернатора - С. Урусов

Я был настолько близок с хозяином дома, что позволил себе выразить свою злобу на него молчаливым протестом, которого он до сих пор забыть не может: я не прикоснулся к подаваемым блюдам, видя в неожиданном продолжении обеда обман и покушение на мое здоровье. Другой, приехавший со мной гость, калужский помещик, реагировал иначе на бессарабское гостеприимство: он заснул в середине обеда, и лакей долго не решался его толкнуть, подавая ему какое-то по-бессарабски пятое, а по нашему — девятое блюдо. Мы встали от стола около 7 час. вечера; в 11 часов предстоял ужин.

Я потом узнал, что для этого дня было выписано из Одессы провизии на 800 рублей. Молодой, умный, талантливый и добрый X. быстро нашел путь для траты отцовского состояния. Задумав провести зиму в Кишиневе, он стал подыскивать жилище. Ему предлагали прекрасный готовый дом за 70 тысяч, но он предпочел купить за 60 тысяч другой, никуда негодный. Сломав его до основания, он выстроил, на том же месте, небольшой дворец за 120.000 руб., завел свою электрическую станцию, меблировал комнаты заново. Прожив одну зиму в Кишиневе, продав одно имение и заложив другое, он переехал на следующую зиму в Румынию, бросив свой дом, содержание которого с % на затраченный капитал составляло около 18.000 руб. в год. Теперь, когда я пишу эти строки, X. опять живет в Италии, поручив ведение своих дел в Бессарабии одному из своих родственников. Следует заметить, что X. не играл в карты, мало ел и почти не пил. Его любимое развлечение — хорошая музыка и разговор по душе с близким знакомым. Единственная его трата, на удовлетворение своих собственных причуд, — были срочные телеграммы, которыми он сносился со всеми, взамен писем, и независимо от срочности тех сообщений, которые он желал сделать. Такие телеграммы, слов в 100, с обычным обращением и заключением, с длинными вводными предложениями, я получал от него не раз просто по случаю того, что ему хотелось поговорить со мной по телеграфу.

Несколько особняком среди бессарабского дворянства стояла огромная семья Крупенских, имевшая, как говорили, в дворянском собрании 52 голоса, считая женские доверенности. В мое время, старший член этой семьи, М.Н. Крупенский, занимал должность губернского предводителя дворянства, два Крупенских служили уездными предводителями, остальные были губернскими и уездными гласными, почетными мировыми судьями и т.п. Семья эта, очень сплоченно действовавшая в общественных собраниях, играла при выборах огромную роль и отчасти давила на прочих общественных деятелей Бессарабии, за что не все любили Крупенских, считая их гордецами, аристократами и обвиняя их в некоторой семейной исключительности. Будучи людьми богатыми, имея связи в Петербурге, Крупенские вносили в местную среду дух, почерпнутый в привилегированных заведениях, в гвардейских полках, в рядах придворного чиновничества и дипломатического ведомства. Но они не были людьми узко партийными, имели известную свободу мнений и, например, к правительству времен Плеве относились без подобострастия и даже с некоторой критикой. В вопросах о расширении местного самоуправления, во взглядах на еврейское законодательство они являлись отчасти либералами. В особенности гуманен и мягок характером был губернский предводитель дворянства Михаил Николаевич, милейший и благороднейший человек. Про него ходили слухи в Петербурге, что он юдофил, покровительствует евреям и зависит от них в материальном отношении. Безусловную порядочность его я доказывал, как только мог, и Крупенский, наконец, получил, к Пасхе 1904 года, давно ожидаемое им звание камергера Высочайшего Двора, доставившее ему, в то время уже безнадежно больному, большое удовольствие. В общем, за немногими исключениями, роль, которую играла в Бессарабии семья Крупенских, не была отрицательной. Однако, впоследствии, после роспуска первой Государственной Думы, Крупенские, имевшие свое состояние в земле, сильно подались в сторону правительства и, увлекшись ограждением своих семейно-сословных интересов, утратили значение беспристрастных общественных деятелей. Эту перемену я объясняю себе боязнью аграрной реформы, устрашающее влияние которой отразилось в то время на большинстве помещиков.

М.Н. Крупенский задумал увековечить память о своем предводительстве постройкой в Кишиневе дворянского пансиона-приюта. Не жалея трудов и времени, он ездил в Петербург, добивался Высочайших аудиенций и сумел выхлопотать от казны средства на постройку здания, смета которого была составлена тысяч в триста. Бессарабское дворянство решило принять на себя расходы по содержанию приюта, в уверенности, что предпринимает выгодное и важное для интересов сословия дело. М.Н. Крупенский, не дождавшись окончательная согласия министра финансов на отпуск казенных денег, понадеявшись на слова Государя и не собрав ни гроша из средств местного дворянства, приступил к постройке приюта по грандиозному плану. Великолепный дворец, с роскошными квартирами, светлый, просторный, с собственной электрической станцией, был почти готов, когда, наконец, удалось вырвать казенную ассигновку. Крупенский был должен кругом подрядчикам и поставщикам, которых удовлетворил авансами, выдавая им свои векселя. Приют был построен на славу, недорого и добросовестно. Наступила пора подумать о том, кем заполнить это учреждение, и тогда выступила во всем блеске бессарабская беспечность: пансионеров для приюта не оказалось, да дворянскому сбору было бы и не под силу их содержать. В результате — здание стоит пустым до сего времени (зимы 1906 года).

Земство в Бессарабии было по преимуществу представлено помещичьим классом, и крестьяне не играли в нем заметной роли. Председатель губернской земской управы барон Стуарт, участник известных земских съездов, магистр ботаники и зоологии, был человек просвещенного образа мыслей. Он понимал необходимость идти в сторону демократизации земства, но земское собрание не всегда оказывало ему в этом направлении поддержку, и потому на деятельности бессарабских земских учреждений лежал тот же, свойственный Бессарабии, отпечаток внешнего великолепия и отсутствия мелкой, последовательной, кропотливой работы в интересах сельских масс. Губернскую земскую управу можно было, пожалуй, упрекнуть в излишнем увлечении великолепными сооружениями: она построила в мое время здание земского музея, превысив при этом первоначальную 40-тысячную смету вдвое или втрое. В семи верстах от Кишинева, в 1902–1904 годах, строился новый городок — земская лечебница для душевнобольных, стоившая громадных денег. Это было любимое детище барона Стуарта, и, действительно, вряд ли в России найдется лечебница, подобная Костюженской. Однако, уже при мне, когда еще не все её здания были оборудованы, начались критика и жалобы на дороговизну больницы и на затруднение содержать ее средствами земского сбора. Вообще, во многих предприятиях бессарабского земства заметна была та непродуманность, которой отличались все бессарабцы. Сначала отрезали, а потом мерили, и, после примерки, всегда оказывалось, что отрезано слишком много. Но все же общий дух современного мне бессарабского земства был просветительно-прогрессивный, и ряд председателей губернской земской управы — предшественников барона Стуарта — оставил в земском деле хороший след. Таков был старик Котруца — тип земского сеятеля первых времен, и Кристи, отец бывшего московского губернатора, ныне сенатора, Григория Ивановича. Уездные земства — бендерское, сорокское, белецкое, хотинское и оргеевское — заслуживали полного одобрения по составу председателей управ, и некоторые из них много поработали для развития плодотворной деятельности местных общественных учреждений. Мими, Алейников, Шишко, Лисовский не уронили бы никогда ни земского дела, ни «земской идеи». Несчастным исключением в губернии было одно только аккерманское земство, совершенно испорченное семьей Пуришкевичей, пользовавшейся в губернии, и вполне заслуженно, плохой репутацией, но имевшей влияние в уезде, благодаря своему богатству и удивительной пронырливости и неразборчивости в средствах для достижения своих целей. Родоначальником этой семьи, составившим ей имя и состояние, был знаменитый в свое время бывший священник кладбищенской церкви, впоследствии член кишиневской консистории, составивший себе среди бессарабского духовенства громкую репутацию, отец протоиерей Пуришкевич, выслуживший для своего сына, посредством Владимирского креста, дворянское звание. Пуришкевич-сын занимал некоторое время должность непременного члена бессарабского губернского присутствия, но, незадолго до моего приезда, принужден был оставить службу. Пуришкевич-внук был одно время председателем аккерманской земской управы, в чем можно было убедиться, созерцая портрет его, повешенный в зале земского дома. Когда я, посетив Аккерман, спросил о заслугах, вызвавших столь почетное отличие этого земского деятеля, мне ответили, что один из земских служащих аккерманской управы, по какому-то случаю, побил председателя. Чтобы утешить Пуришкевичей и реабилитировать побитого, земское собрание постановило повесить его портрет в зале заседания.