Ставленник - Федор Решетников

— С добрым утром, тятенька.

— Спасибо. Равным образом. Долгонько, брат, ты, Егорушко, спал.

— А который час?

— Не знаю, Егорушко, должно быть, что десятый.

— А вы учением занимаетесь?

— Да. Так-то скучновато, да и Павлушка так-то скорее выучится. Ты, Егорушко, ел ли?

— Еще и не умывался.

— Экой ты какой! Все такой же, как и прежде: спишь долго, баню не надо, ешь мало. Ты поди, поешь!..

— Мне, тятенька, курить хочется, а табаку нет.

— А ты понюхай.

— Да я не нюхаю.

— А прежде нюхал. Пашка, сбегай к матери; скажи, мол, дядя денег просит. Дай, мол, десять копеек.

Пока Павел ходил за корешками, Егор Иваныч, умывшись, выпил стакан молока и сел к отцу.

— Ну, ну, шельма, читай! Не то голиком в бане отдую, — кричит Иван Иваныч одному мальчику. Тот читает.

— А ты что склады-то не твердишь? Ах ты, шельма!

Виновный твердит: «бру, врю, вру, мрю», а дальше ничего не знает.

— Прочитай «Верую»! — приказывает Иван Иваныч другому мальчику.

Мальчик читает. Иван Иваныч теребит мальчика за ухо.

— Песни петь знаешь, а молитвы не знаешь!.. Ванька, неси голик! Песни тебе знать?

— Песни знаю.

— А «Верую» зачем не знаешь?

Мальчик смеется.

— Посмейся ты у меня, безрогой скот, я те выдеру крапивой! Ванька, неси голик! Тебе говорю или нет?

— Ты погляди в книгу и выучи, — говорит Егор Иваныч.

— Ну, он, Егорушко, еще не умеет читать. Это я его так учил, только он «Верую»-то с «Отче наш» смешал.

— Это хорошо, что вы так учите. Нынче даже и азбуки совсем другие сделаны.

— Видел я, да как ни коверкал так-ту учить, ничего никто не понял, да и сам-то я по ним не умею учить. Уж лучше бы, как по-старому учили.

— Теперешнее обученье несравненно лучше прежнего.

— Ну, уж, Егорушко, ты так-то учи, а я уж по-своему, по-старому, буду.

— У нас нынче в простом народе хотят сделать наглядное обучение.

— Это как?

— Наглядным образом воспитать ребенка, приохотить его к ученью. Можно ребенка учить с двух годов.

— Ну, не ври.

— Люди, воспитанные самою матерью и отцом и воспитанные как следует, бывают впоследствии образованные люди.

— Ты, Егорушко, не мешай мне.

Егор Иваныч замолчал. Немного погодя Иван Иваныч сказал ему:

— Ну-ко, Егорушко, поучи.

— Ловко ли будет?

— А что?

— Да дело, видите ли, в том, что если учить, так надо учить толком, нужно быть вполне учителем.

— Так, по-твоему, я глуп? Грех тебе, Егорушко, говорить такие слова про родителя, который выучил тебя.

— За это я вас благодарю. Но все-таки я у вас научился только читать.

— Так что ж? На что же семинарии-то заведены?

— А чтобы учить — нужно выучиться не одному чтению и письму, а надо знать многое. Даже вот и нас учили, а выучили очень немногому.

— Чего же еще тебе надо?

— Мы, как говорит большинство нашей братии, только и умеем, что хорошо читать да складно, умно сочинить, а самой жизни, то есть общества, различных сословий, и не знаем, потому что в наши головы много вбили ни к чему не ведущей теории.

— Красно ты, Егорушко, говоришь, хоть куды новый дьякон наш; на одну бы вас доску поставить… Вы должны спасибо сказать, что вас обучили, истягались на вас… Коли бы ты ничего не смыслил, то не вышел бы прямо в священники.

Егору Иванычу ничего больше не оставалось говорить с отцом, и время до обеда прошло скучно. За обедом Егор Иваныч спросил отца, когда ехать. Отец сказал, что завтра именинница жена отца Федора, и надо бы Егору Иванычу сегодня сходить к нему в гости. Егор Иваныч обещался сходить вечером, но отец Федор сам пришел. Это был здоровый мужчина, с брюшком, с огромной бородой. Он пришел, как подобает старшему священнику, в рясе и с палкой. При входе его в комнату Ивана Иваныча все бывшие тут, в том числе и Петр Матвеич, встали и подошли под благословение, кроме Егора Иваныча, которому отец Федор пожал руку.

— Здравствуйте, Егор Иваныч!

— Здравствуйте, отец Федор!

— Садитесь, отец Федор, покорнейше просим! — сказал робко и с трепетом Петр Матвеич.

— А! и ты дома!.. Что, еще не пьян? — сказал Петру Матвеичу отец Федор.

— Никак нет-с.

— То-то. Всю семью загубил… Ну-с, кончили? — обратился отец Федор к Егору Иванычу.

— Да.

— Я слышал, вы уже бумагу получили?

— Получил.

— Можно полюбопытствовать?

Егор Иваныч вытащил указ и подал отцу Федору,

— Хорошо, — сказал он, прочитав. — Слава богу. Вчуже сердце радуется… Дай бог, дай бог! А Будрин куда делся?

— Будрин помер.

— Что вы?! Вот, живем здесь, ничего не знаем. Ну, да ему туда и дорога. А этот-то, Раскарякин, каков? — спросил отец Федор про члена, подписавшего указ.

— Говорят, хороший человек.

— Так-с!.. Дай бог, дай бог! Ну-с, вы когда едете?

— Да еду завтра утром.

— Что вы! что вы! Завтра моя супруга именинница. Прошу покорно пожаловать с Иваном Иванычем. Дедко, приходи!

— Покорнейше благодарим! — отозвались Поповы.

— Непременно. Я сердиться буду, если вы не придете.

— Очень хорошо-с.

— Прощайте. Так приходите. У меня соберется много людей: становой, зять, с моею дочерью, мировой посредник, голова с женой, отец Василий с женой, дьякон с женой… Да, Анна Ивановна, ты должна прийти ко мне на исповедь сегодня вечером. Слышишь?

Анна Ивановна струсила.

— Да, батюшка, отец Федор, — ныне не пост, — сказала она.

— Я того требую.

— Что ты отнекиваешься? — крикнул на нее супруг.

— Очень хорошо.

— Прощайте. Я жду вас завтра. После обедни так и приходите.

— Покорно благодарим.

Отец Федор ушел.

— Вот что значит, Егорушко, кончить курс! На что отец Федор — гордый человек, и тот пришел поздравить! — торжествует Иван Иваныч.

— Што, попалась, гад ты экой?.. Он те проберет, — кричит на Анну супруг.

— И не пойду.

Следует брань и побои, которые разнимает Егор Иваныч. Егор Иваныч ушел с отцом из дому, оставив сестру с мужем.

— Неужели, тятенька, сестра испортилась?

— Лучше и не спрашивай. Беззаконие такое, что хоть вон беги из дому.

— Сестра говорит, что будто муж ее…

— Верь ты ей! Мало ли чего она говорит. Врет.

— Нам надо уехать скорее отсюда.

— Уедем… Егорушко, зайдем выпить?

— Не могу. Неловко как-то ходить в кабак; еще этот отец Федор в Столешинск напишет.

— Правда, правда.

Поповы прошли несколько домов. Встречные мужчины и женщины кланяются низко и, оглядываясь, смотрят на Егора Иваныча.

— Гляди-ко, сынок-то отца дьякона как вырос!

— Бают, в попы приделят. Старше отца будет: отец ему в церкви кланяться станет.

— Чудное дело!

У небольшого пруда Поповы сели.

— Так-тось, Егорушко! — сказал Иван Иваныч, в раздумье понюхивая табак. — Дела как сажа бела.

— Все пока хорошо. Одно только мучит — невеста.

— А там-то, ты думаешь, поди-кось, мало расходов надо?

— Да меня прямо посвятят: об этом будет хлопотать сам ректор.

Поповы замолчали. Егору Иванычу вдруг пришла мысль: а что, если в это время переведут ректора? О переводе его говорили в семинарии все профессора. А что, если сам владыка умрет или раздумает? Вот и живи женатый. Это он сообщил своему отцу потому, что один женатый богослов целый год жил без места, и у жены дочь родилась, так что он принужден был в светские выйти. Старик, зная по опыту, как даются места, и познакомившись назад тому семь лет с ставленниками в губернском городе, запечалился.

— Да, Егорушко, плохи дела-то. Ведь и рясу нужно новую, хорошую. У меня есть ряска, да на твой рост маловата будет. Разве перешить?

— Когда женюсь, рясу дадут.

— Надо бы тебе и сертучок сшить, а денег нет. Стащить разе у Петрушки подрясник?

— Нет уж, вы его не троньте.

Пошли назад мимо дома станового пристава. У окна сидела Степанида Федоровна с мужем. Поповы шапки им сняли.

— Здравствуй, Иван Иваныч! Что, сынок приехал? — спросил становой пристав.

— Да, Максим Васильич! Уже место получил, скоро свадьба будет.

— Радуюсь.

— А вы, Егор Иваныч, где берете невесту? — спросила Егора Иваныча Степанида Федоровна.

— В Столешинске же, у отца Василья Будрина.

— Хороша собой?

— Не видал еще.

Степанида Федоровна захохотала и что-то проговорила так, что Попов не расслышал.

— Полно ты, дурочка, смеяться. А что, приданое большое? — спросил становой пристав.

Поповы пошли было, но становой стал расспрашивать Егора Иваныча про губернские новости; Егор Иваныч на эти вопросы отвечал ясно и коротко: не знаю.

На другой день, по случаю именин жены отца Федора, в церкви служили обедню всем собором, то есть два священника, отцы Федор и Василий, дьякон Никита Фадеич. Очередь подавать кадило, ставить налой и исправлять служительские обязанности приходилась Петру Матвеичу. Он всячески старался выслужиться перед отцом Федором, но тот все глядел на него косо. Поповы и пономарь Кирил Антоныч пели на клиросе. У Егора Иваныча голос — ни тенор, ни бас, и он не умеет петь по-сельски, хоть как ни старается спеть. Отец его. поет охриплым голосом. Зато Кирил Антоныч заливается себе каким-то тоненьким голоском. Он поет скоро, так что Иван Иваныч унимает его: Кирила, тише!