Одинокий прохожий - Георгий Раевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Так выступает на меди…»
Так выступает на медиШтрих за штрихом, иглой холодной:Пастух и овцы позади,Иль женский профиль благородный,
Иль дерево: под ним старикСидит в раздумии глубоком…— Что делать, если ты отвыкГлядеть спокойным зорким оком?
Что делать, если всем почтиНевнятен холод расстоянья? —Мысль, перешедшую в молчанье,Молчаньем бережным почти.
И знай, что каждый ясный штрихТакой ценой добыт, быть может,Что обошелся он дорожеИных тревог и слез иных.
«Числа». Париж. 1933. № 9«Из распахнувшегося яркого окна…»
Из распахнувшегося яркого окна —Обрывки музыки, и снова: тишинаИ редких капель гулкое паденье…
Так горького письма: «Мой бедный, бедный друг…», —Не в силах удержать внезапной дрожи рук, —Приостанавливаешь чтенье.
«Современные записки». Париж. 1934, № 56.«По краю неба проползла…»
По краю неба проползла,Гремя, блистая бесполезно,И на востоке залеглаГрядою иссиня-железной.
Еще там бегают огниЕще недоброе творится,Как в лихорадочные дни,Когда готова разразиться
Над миром буря новых бед:Восстания, пожары, войны…Лишь здесь — холодный звездный свет,Холодный, пристальный, спокойный.
«Современные записки». Париж. 1934, № 56.«Под легким ветром задрожавший лист…»
Под легким ветром задрожавший лист,Ночной звезды пустынное паденье,Удар волны, ее обратный плеск,И беззащитный голос человека…
И если даже ни одна душаТебя не слышит, — я тебя услышалЗадолго до того, как ты сказал:«Я одинок!..»
«Современные записки». Париж. 1934, № 56.«Так, голову на милое плечо…»
Так, голову на милое плечо, —И грусть, и боль, и горе, и усталость, —Все отойдет — и многое еще…Так постепенно заменяет жалость
Всё, что когда-то страстью мы звали.Во сколько раз она благословенней!..Тому подняться легче от земли.Кто может опуститься на колени.
Как сердцем мы становимся мудрей,Любимой спящей тихое дыханьеКак бережем, как благодарны ейЗа самое ее существованье.
«Числа». Париж. 1934. № 10«Сентябрь и май смешались: тонкий…»
Сентябрь и май смешались: тонкий,Полупрозрачный воздух пьем.Пронесся дождь. Струею звонкойВода сбегает в водоем.И, наклоняясь над водою,В прохладном золоте струиЯ вижу небо голубоеИ прямо в нем — черты твои:Твой лоб, девически округлый,И волосы в узлах тугих,И тонкий крест на шее смуглой,И синие глаза, — а в них —В озерах чистых и огромных —Всё вместе: осень и весна,И облаков полет бездомных.В них лучезарного винаСтруя звездящаяся блещетИ, ясный затемняя день,В них страсти будущей трепещетЕдва разбуженная тень.
Альманах «Круг». Кн. 1. Берлин: Парабола, 1936.«Открываю глаза — синева…»
Открываю глаза — синева,Закрываю глаза — тишина,Одиночество, ты надо мнойКак орел поднебесный паришь.
Но как слабая птица, во мнеСодрогается вера, когдаТвой печальный, торжественный крикРазлетается в небе пустом.
Альманах «Якорь». Петрополис, 1936«Холодный, светлый круг на мостовой…»
Холодный, светлый круг на мостовойИ фонаря негромкое гуденье…Чудак печальный улицей пустойБредет и разговаривает с тенью.
Что ж делать человеку одному?Так легче, все-таки. Протянешь руку:Внизу другая — длинная — во тьмуПротянется; прислушаешься к звуку
Своих шагов: глянь, кончился квартал.А там уж парк: огромные каштаны,Их куполов торжественный овалНа темном фоне, звездном и туманном.
Альманах «Круг». Кн. 2. Берлин: Парабола, 1937«Смотри, смотри: над серыми домами…»
Смотри, смотри: над серыми домами,Над уличной убогой пестротой,В просвете неба, как в огромной раме,Перекликаясь звонко меж собой,
Проносится стремительная стая.Ты слышишь: крылья сильные шумят…В листве блеснула осень золотая,Дохнул сентябрь, — и вот они летят.
За ними!.. Нет: их подлинной свободыНе заменить искусственным крылом.Что зимний холод северной природы,Озера, реки, скованные льдом!
Его взломает по весне — и пеньеБегущих вод окрестность огласит.— Есть север сердца. Есть оцепененье,Когда оно сожмется и молчит…
Скорей, скорей, пока еще не поздно,Спеши согреться светом и теплом.Скорей — чтоб не упасть во мгле морознойНа белый снег беспомощным комком.
Альманах «Круг». Кн. 3. Париж: «Дом Книги», 1938«Хотя теснее лилии садовой…»
Хотя теснее лилии садовой,Чем полевой, — но и она цветет,Но и над нею сборщицы медовойС утра певучий слышится полет.
Неделями потоки солнца льютсяНа белые большие лепестки,День изо дня, — пока не раздадутсяСадовника тяжелые шаги.
Но даже срезанная, даже в вазе,В прозрачно-синем, длинном хрустале,— Она напоминает о рассказеПро лилии долины, о земле,
Дыханьем южного сожженной лета,О кипарисе с тонкою главой,О водах синего Генисарета,О чайке за притихшею кормой.
Альманах «Круг». Кн. 3. Париж: «Дом Книги», 1938«На отдаленном небосклоне…»
На отдаленном небосклоне— О, только погляди туда! —На синем, на державном фонеЗеленоватая звезда
Слезою крупной и печальнойДрожит — и чудится: вот-вотОна во мрак первоначальныйВ молчаньи полном потечет.
Откуда эта безутешностьТам, где, казалось бы, — однаНенарушимая безгрешностьИ царственная тишина?
«Современные записки». Париж. 1938, № 65.«Есть подвиг радости. Он многих…»
Есть подвиг радости. Он многихИ трудных подвигов трудней.Средь будней темных и убогих,Среди недобрых дел и дней,
Как не отчаяться, как страстноНе повторить печальных слов,Тяжелых слов Экклезиаста!..Как океан без берегов,
Где волны ходят на просторе,И ветер пену в клочья рвет, —Людская мгла и скорбь и горе…В поспешный времени полет,
В его мельканье и круженьеСтремительно вовлечены, —О царственном происхожденьеУже не в силах помнить мы.
Не в силах помнить… Но стихийно,Порой наперекор всему,Внезапно радости молнийнойОгонь прорезывает тьму.
О, если бы мы дали клятвуВ сердцах хранить ее, друзья:Какую дух собрал бы жатвуНа бедной ниве бытия!
«Новоселье». Париж — Нью-Йорк. 1947. № 33–34.«Здесь, в мире темном и большом…»
Здесь, в мире темном и большом,Угрюмом и тревожном,Как хорошо быть чудакомБесхитростно-несложным.
Глядит чудак на облакаИ думает: как чудноИх тень проносится слегкаНад полем изумрудным.
На человека он глядитИ думает: как чудноИ ходит он, и говорит,Его любить не трудно.
Но если он увидит мрак,И зло, и равнодушье —Страдает бедный мой чудак,Как будто от удушья.
Он говорит: «Не может быть,Ведь мир не так устроен.Все люди в нем могли бы житьВ согласье и покое.
Друзья, здесь что-нибудь не так,Подумайте немного!..»И вот взволнованный чудакИм говорит про Бога.
«Новоселье». Париж — Нью-Йорк. 1949. № 39–41.«Мгла и ветер в океане…»
