Схизматрица - Брюс Стерлинг

— Пьесу? Для театра? А как она называлась?

В глазах старика мелькнули отблески удивления.

— «Пожар».

— Так вы — Эван Джеймс Тайлер Келланд! — выпалил Линдсей. — Я… Я видел вашу пьесу. В архивах…

Линдсей доводился Келланду правнучатым племянником. Малоизвестный радикал, пьеса которого, проникнутая духом социального протеста, долго считалась утраченной, пока Линдсей, в поисках оружия, не отыскал ее в Музее и не поставил — в пику радикальным старцам. Те, кто выслал Келланда, удерживали власть на протяжении века — при помощи механистских технологий. Подошло время — они же выслали и Линдсея.

Теперь они — в картелях, подумал он. Константин, вождь плебеев, заключил с механистами сделку. Аристократия, как и предсказывал Келланд, заплатила за все. Они — Линдсей и Келланд — просто заплатили первыми.

— Так, значит, тебе попадалась моя пьеса?

Подозрение превратило морщины его лица в глубокие складки. Он отвел взгляд. Его пепельно-серые глаза были полны боли и скрытого унижения.

— И ты даже не предполагал…

— Извини, — сказал Линдсей. Старый родственник с металлической рукой неожиданно предстал в совсем новом свете… — Больше я не стану об этом вспоминать.

— Оно и к лучшему.

Келланд прибавил громкость наушников и вроде бы успокоился. Глаза его снова сделались тусклыми и бесцветными. Линдсей взглянул на остальных, ничего не заметивших из-за видеоочков.

— Ладно, будем считать, что ничего этого не было.

Космический корабль «Красный Консенсус»

27.10.16

— Плохо спишь, гражданин? — спросила второй судья. — Стероиды достают? Увеличивают активную фазу сна? Поправим.

Она улыбнулась, показав три обесцвеченных от древности зуба среди ряда блестящих фарфоровых.

— Был бы очень рад, — отвечал Линдсей, стараясь говорить повежливее.

Стероиды нарастили на руках тугие узлы мускулов, быстро залечили синяки и ссадины от постоянных тренировок — и переполняли жаркой, агрессивной яростью. Но в то же время они не давали спать, не считая редких состояний дремоты.

Взглянув покрасневшими глазами на врача Фортуны, Линдсей вспомнил свою бывшую жену, Александрину Линдсей. Та же точность движений, словно у фарфоровой куклы, такая же пергаментная кожа, те же предательские морщинки на сгибах пальцев… Его жене было восемьдесят. Сейчас, глядя на второго судью, он ощущал нечто вроде сексуального влечения.

— Эта штука должна помочь, — приговаривала она, втягивая шприцем из ампулы с пластиковым кончиком мутноватую жидкость. — Мышечный релаксант, феромон-катализатор серотонина, и промотер к нему. И чуть-чуть мнемоников, чтобы плохих снов не снилось. Я это и сама себе иногда колю; просто сказка как помогает. Давай я тебе и другую руку разрисую.

— Лучше потом, — пробормотал Линдсей сквозь стиснутые зубы. — Я еще не решил, что там рисовать.

Судья со вздохом разочарования отложила иглы.

«Прямо жить не может без своих иголок», — подумал Линдсей.

— Тебе что, не нравится? — спросила она.

Линдсей осмотрел правую руку. Кость срослась хорошо, но мускулы он накачал так, что рисунки — змеи-кабели с телеглазами, белые черепа с плоскими, как солнечные панели, крыльями, ножи, окруженные молниями, и везде, где только можно, бабочки — довольно сильно деформировались. Под кожей от запястья до бицепса было теперь столько краски, что на ощупь она была холодной и даже не потела.

— Нет, здорово, — сказал он, наблюдая, как игла шприца вонзается в пустую глазницу черепа. — Только подожди, пока я закончу с накачкой мышц, ладно?

— Приятных снов, — сказала второй судья!

По ночам Республика была как-то больше похожа сама на себя. Ночью бдительные очи старцев закрывались для сна, и поэтому презервационисты любили ночи.

В блеске ночных огней миру являлась правда, скрытая в свете дня. Солнечная энергия была валютой Республики. Растрачивать ее попусту могли только самые богатые.

Справа, у северной оконечности цилиндра, ярко светились окна клиник. Там, близ оси цилиндра, почти в невесомости, радикальные старцы могли дать отдых своим хрупким костям. Целые фонтаны, гейзеры света били из окон. Тщеславный, самодовольный Млечный Путь роскоши…

Взглянув вверх, Линдсей оказался вдруг в помещении, за одним из таких окон. Палата принадлежала его прадеду. Старый механист парил в воздухе, окутанный коконом из проводов и катетеров. Глазные впадины его были подключены к видеовводу. Стерильную палату наполнял кислород.

— Дедушка, я уезжаю, — сказал Линдсей.

Старик поднял изуродованную артритом руку, суставы которой непомерно распухли, и вдруг превратился в змеящийся клубок платиновых трубок с иглами на концах. Трубки бросились на Линдсея, они липли к его телу, прокалывали кожу и сосали, сосали, высасывали все подчистую… Он раскрыл рот, хотел закричать, и…

…Огни были далеко позади. Миновав стеклянную светопанель, Линдсей выбрался на сельскохозяйственную.

Ветер донес до него слабый запашок гнили. Он был неподалеку от Хлябей.

Генетически перестроенная полынь, высаженная вокруг болота, тихонько шуршала о его туфли. В траве стрекотали кузнечики. Из-под ног метнулась какая-то хитиновая тварь размером с добрую крысу. Филип Константин держал болото в осаде.

Налетел порыв ветра. В темноте хлопнул полог Константиновой палатки. Вход в нее освещали два желтых биолюминесцентных шара на стойках.

Большая палатка стояла рядом с болотом, на засеянной полынью полосе. На севере лежали Хляби, а к югу тянулись поля зерновых. Нейтральная полоса, где Константин боролся с заразой, кишела разными тварями, порожденными его лабораторией.

Из палатки донеслись прерывистые, всхлипывающие рыдания:

— Филип!

Линдсей вошел внутрь.

Константин сидел на деревянной скамье перед длинным лабораторным столом из металла, уставленным шейперской лабораторной посудой. На стеллаже — ряды стеклянных ящиков с подопытными насекомыми. Шары на тонких, гибких стойках освещают помещение тусклым желтоватым сиянием.

Константин словно бы стал еще меньше ростом. По-детски неразвитые плечи ссутулились под лабораторной курткой. Глаза Константина — красные, волосы — взъерошены.

— Веры… больше нет, — сказал он.

Вздрогнув, Константин спрятал лицо в ладонях, затянутых в резиновые перчатки. Сев рядом, Линдсей обнял его за плечи.

Так сидели они вдвоем, как это часто бывало в прежние времена: бок о бок, болтая, обмениваясь шутками на полусекретном своем жаргоне Совета Колец, и заряженный ингалятор ходил из рук в руки. Вместе смеялись — тихим заговорщическим смехом… Они были молоды, они ломали все рамки — и после нескольких добрых понюшек мысли их обретали ясность, на какую ни один человек не имеет права…

Константин радостно засмеялся — рот его был полон крови. Линдсей, резко вскочил и открыл глаза. Он находился в лазарете «Красного Консенсуса». Он закрыл глаза и тут же опять провалился в сон.

Щеки Линдсея были мокры от слез. Он не представлял себе, как долго они плакали вместе. Похоже, очень долго.

— Филип, мы здесь можем говорить свободно?

— У нас нет полицейских соглядатаев, — горько ответил Константин. — На что они, когда есть жены?

— Прости меня за то, что было между нами, Филип.

— Вера умерла. — Константин закрыл глаза. — Это мы с тобой погубили ее. Мы спланировали эту смерть. И вина лежит на нас обоих. Теперь нам известна наша сила. И наши расхождения.

Он вытер глаза кружком фильтровальной бумаги.

— Я их обманул, — сказал Линдсей. — Сказал, что дядя умер от инфаркта. И следствие пришло к тому же. Чтобы оградить тебя, я решил: пусть и дальше так думают. Это ведь ты убил его, Филип. Но целью твоей был я. Дядя случайно ступил в капкан.

— Мы обсудили это с Верой. Она полагала, что ты не сумеешь. Отречешься от уговора. Она-то знала твои слабости… И я — тоже. И потому вывел мотыльков с ядовитыми железами и жалом. Революции необходимо оружие. Я дал Вере феромоны, приводящие их в ярость… И она согласилась.

— Значит, не верили мне…

— Но ты остался жив.

Линдсей промолчал.

— Взгляни! — Константин сорвал с руки перчатку. Оливково-смуглая кожа под ней чешуйчато шелушилась, словно змеиная. — Вирус. Бессмертие. Шейперское, настоящее, на клеточном уровне. Не какие-то там механистские протезы. Я на него обречен, кузен. — Он ущипнул эластичную кожу. — Вера выбрала тебя. А я намерен жить во веки веков, и на хрен тебя с твоим нытьем про общечеловеческие ценности. Человечество зашло в тупик, кузен. Души больше нет — одни состояния сознания. Если хочешь это опровергнуть, на! — Он подал Линдсею скальпель. — На, докажи! Докажи, что за твоими словами что-то есть! Что ты готов умереть, чтобы остаться человеком!