Журнал «Вокруг Света» №02 за 1987 год - Вокруг Света

И мы выдержали. Не буду описывать все, скажу только, что в течение трех суток мы отбили еще две ночные и три дневные атаки.

Конечно же, были очень тяжелые минуты и нескончаемо трудные часы. Мы пережили страшный момент, когда от двух прямых попаданий снарядов в моторную часть правого борта танк задымил. К счастью, машина не загорелась. В баках уже не было ни горючего, ни масла: все вытекло, когда подорвались на минах. А в одну из ночей противник подошел к машине так близко, что нам пришлось выдержать действие горящих струй огнеметов врага. От огненного смерча досталось всем, а один из десантников получил смертельные ожоги.

Трое суток в осаде надо было не только отбиваться от гитлеровцев, но и спасаться от мороза. Он не щадил никого. Днем было сравнительно терпимо, а вот ночами пробирало до костей. Правда, одеты мы были хорошо: фуфайки, ватные брюки, поверх добротные полушубки. Меховые рукавицы, валенки дополняли экипировку. Вместо танковых шлемов — шапки-ушанки. Но ночами, когда отбивали атаку гитлеровцев и спадала горячность боя, чувствовали, что коченеем. Я видел, как жмутся друг к другу Штокалюк и Медведев, чувствовал, как у самого холод подступает, казалось, к самому сердцу.

Не лучше приходилось и пехотинцам. Они, правда, натаскали, пользуясь темнотой, елового лапника и соорудили между гусениц что-то вроде постели, но и у них мерзли ноги.

Спали мы по очереди: кто-то обязательно дежурил. Но какой это был сон? От любого выстрела вскакивали сразу же. Нервы у всех были напряжены до предела...

Наступило утро 4 марта. Стало совсем светло. Вдруг с нашей стороны над нами полетели, словно черные птицы со струями огня на хвостах, реактивные снаряды «катюш». На переднем крае послышался грохот взрывов. Мы увидели, как в лесу между деревьев замелькали фигуры убегающих фашистских солдат и офицеров. Вскоре снаряды рвались уже на уровне нашей машины, окаймляя ее по флангам. А потом мы разобрали и гул моторов: ведя за собой пехоту, справа и слева нас обходили наши танки.

Мы ликовали. По отступающим фашистам открыли огонь из пулемета, из трофейных автоматов, в ход пошли и последние снаряды: теперь уж их не надо было беречь.

Наши части вгрызались в глубину обороны противника, все ближе подходя к городу Юхнову.

Дмитрий Еськов, бывший командир танка

Наш замечательный Чуст

Я подъезжал к Чусту на рассвете, невидимое солнце еще блуждало где-то в теснинах Чаткала; лучи его вспыхивали, отражаясь в отвесных скалах, как в мраморных зеркалах. Скоро стала видна широкая магистраль, уходящая к горам, по которой, покачиваясь, медленно катил наш автобус.

Предгорье здесь пустынное, овражистое, каменистое. Каждое распаханное поле являет собой картину терпеливого человеческого труда: выкатаны на обочину валуны, выбрана галька, сровнены края. Вода бежит по каменистым желобам и земляным арычкам. Но ее не хватает, вся она, до последнего литра, на счету. Водоразборные станции, в бетонных провалах которых клокочут, захлебываясь, мощные насосы, посылают ее то в одном направлении, то в другом, и я представляю, как операторы, вчерашние школьницы, сидя у пультов, кричат в микрофоны радиопередатчиков: «Колхоз «Навои», приступайте к поливу!..» «Колхоз «Навои», прекратите полив!..»

Я вышел на автостанции. Дымка покрывала крыши — цинковые, глиняные, шиферные; из нее торчали лишь верхушки пирамидальных тополей. Где-то в гуще веток возились, перекликались и посвистывали скворцы и горлинки. Вдруг солнце вырвалось из-за хребтов, разом все озарило. Захлопали двери домов, стены которых по самые карнизы закрывали виноградные лозы и ветки гранатовых, яблоневых, урюковых деревьев. Потянуло кизячным дымком и теплым запахом ржаных лепешек...

Если верить преданию, то название городка Чуст происходит от слова «шуст». Когда полчища Батыя обложили селение на берегу Яксарта, то нередко осажденные по ночам совершали дерзкие набеги. Они появлялись и исчезали молниеносно, и встревоженные захватчики испуганно кричали: «Шуст! Шуст! — Набежчики! Набежчики!» Давно уже стерлись следы Батыева нашествия, и реку теперь называют Сырдарьей, а городок жив себе, и живет в нем то, чем всегда гордился он: ремесло.

Издавна — тут и археологи теряются в датировке — в Чусте ковали ножи, вышивали тюбетейки и ткали разноцветные чорси — поясные платки. Без этих трех предметов мужчина и со двора, бывало, не выйдет, постыдится. Оговорюсь сразу: кокандские клинки, бухарские круглые тюбетейки и самаркандские сюзане по красоте и древности поспорят с чустскими. Но есть тут одно тонкое различие, не всегда понятное постороннему. Бухарские тюбетейки носят только женщины и дети. Кокандский тесак, по форме напоминающий финку, несколько тяжеловат и длинен; в кинбоках — изукрашенных ножнах, чаще всего металлических, с чернением по серебру — он прекрасно смотрится на стене. Но миллионы мужчин, проснувшись поутру, водружают на темя чустские тюбетейки, а чабаны, собираясь в путь, закладывают за голенища непременно чустские печаки в мягкой кожаной оболочке. И повязывают поверх халатов желтовато-розовые чорси, которым нет износа.

Привлекательность изделий из маленького Чуста — в удобстве, а красота в простоте; можно сказать, что это классические предметы, тогда как изделия мастеров из других городов все же более декоративны, изысканны, чем того требует каждодневная жизнь.

Я вглядывался в белесые скаты логов, пестрые россыпи камней, сухо-коричневые склоны хребта, синеватые тени рощ миндаля и думал — не в этих ли суровых пейзажах находят местные художники линии четких узоров, которыми расшивают тюбетейки? Удивительно, но во всей округе лишь Чуст славится тюбетейками. Даже в ближайших кишлаках, отстоящих на каких-нибудь пять километров, их не шьют и никогда не шили!

Чустская тюбетейка четырехугольная, но когда ее складываешь пополам, становится плоской; ее удобно сунуть в карман, за пазуху или под подушку. Поверху на каждой из ее сторон вышито перо; можно принять его также за облако или стручок перца. В Чусте уверяют, что так изображают миндаль, этнографы видят в узоре условное изображение петуха, символа жизни. Не станем вмешиваться в сей спор. По низу тюбетейки — по четыре с каждой стороны — вышиты крохотные кибитки; впрочем, легко принять их также за клочья облаков. Цвет их белый — по черному или иззелена-черному шелку. Эти компоненты неизменны, но, если вглядеться в узоры внутри кибиток и стручков, то едва ли отыщется повтор. Стежки — а их от 35 до 40 тысяч на каждой тюбетейке — образуют всякий раз новый рисунок, соответствующий наклонностям мастерицы и содержащий свою особую символику. Как в этом похожи русские промыслы: сохраняя общий стиль, например, росписи Хохломы или Мстеры, они бесконечно разнообразны в отделке.

Лет двадцать назад в Чусте выстроили на южной окраине дом, где решили собрать всех лучших вышивальщиц. Из сундуков долгожителей вытащили на свет прабабушкины платки и накидки. Их изучали, срисовывали. Скоро в магазины стали поступать расшитые скатерти, зардевоны (расшитые полотнища, которые вешают под притолокой), настенные ковры-полаки. Узоры на них старинные либо сотканные по старинным мотивам с соблюдением всех вековых особенностей.

А вот усадить тюбетейщиц в одном цехе не удалось. Это традиционно домашняя работа. Мать обучает своему искусству дочерей, и так от поколения к поколению. К десятилетнему возрасту все девочки уже прекрасно владеют иглой. Когда им исполняется двенадцать лет, дарят чор-курпанча — передник с тремя кармашками, в которые вкладывают иглы, нитки, кусочки материи. Это как бы обряд посвящения в мастерицы.

Закончив уборку и подоив скотину, женщины семьи усаживаются на террасе, а зимой в одной из комнат дома. В углу ставят так называемую супу — табуретку с мягким сиденьем. Она предназначена для старейшей в доме. Со своего возвышения та наблюдает за работой, дает советы. Петь не принято, но шутить, подсмеиваться друг над дружкой и просто болтать — сколько угодно. Когда кто-нибудь из мастериц кладет последний стежок и откусывает нить, то несет напоказ свое творение старейшей в семье. Если та одобряет, тюбетейку зажимают в тахтакач, деревянные тиски, где она обретает способность складываться.

К концу недели бабушка, водрузив шапочки одна на другую (получается довольно высокий столбик), несет его на фабрику. Вид у нее при этом бывает весьма горделивый. У проходной встречается с другими бабушками: те тоже пришли сдавать продукцию. Бывает, усаживаются на айване и принимаются показывать друг другу узоры, придуманные накануне. Происходит своеобразное состязание в мастерстве и выдумке. Девушки из цеха сбегаются посмотреть. Еще бы! Как не поглядеть на работу Тургуной Базаровой или Раимы Вазиевой... Не оттого ли товары чустской фабрики художественных изделий удостоены медалей ВДНХ?