Введение в теоретическую лингвистику - Джон Лайонз

Обсуждая отношения между письменной и устной речью (которые, как мы видели, достаточно сложны и варьируются от языка к языку), мы совсем не касались вопроса о различных «стилях», которые следует выделять как в письменной, так и в устной речи. Утверждая принцип первичности письменной речи, грамматисты имели в виду прежде всего язык литературы (а не язык, скажем, телеграмм, газетных заголовков или объявлений) и были склонны считать его самой «благородной» и «правильной» формой языка. Сейчас мы и перейдем к обсуждению этого вопроса. К принципу первичности устной речи мы вернемся в следующей главе: см. §2.2.6.

1.4.3. ЛИНГВИСТИКА - НАУКА ОПИСАТЕЛЬНАЯ, А НЕ НОРМАТИВНАЯ *

В традиционной грамматике предполагалось не только то, что письменный язык главенствует над устным, но и то, что одна из форм письменного языка, а именно литературный язык, является по своей сути более чистой и правильной, чем все прочие формы языка — устного и письменного; грамматисты видели свою задачу в том, чтобы сохранить эту форму языка от «порчи». Многочисленные вопросы, возникающие в данной связи, удобно рассматривать с точки зрения противопоставления нормативной, или предписательной, и описательной лингвистики.

Первый вопрос касается чистоты или правильности языка. Следует уяснить, что никаких абсолютных стандартов чистоты и правильности в языке нет и что эти понятия имеют смысл только относительно некоторого выбранного заранее стандарта. Так, англичанин может отметить ту или иную ошибку иностранца, поскольку ни он сам, ни его соотечественники так не говорят. Говоря с носителем какого-либо местного английского диалекта, он может (если ему захочется) отметить ту или иную «неправильную» или «неграмматичную» форму, то есть форму, не соответствующую грамматическим моделям стандартного английского языка; но в этом случае он предполагает, что его собеседник должен говорить в данной конкретной ситуации на стандартном английском языке. Утверждение, что некая языковая форма правильна или неправильна только потому, что она не совпадает с какой-либо другой формой, принимаемой явно или неявно за образец, — это не более чем тавтология. Каждая особая языковая форма, которая встречается в некотором социальном или местном диалекте, подчиняется специфическим критериям чистоты и правильности, присущим именно этому диалекту. Осознание и принятие этого положения открывает путь для правильного подхода к описанию языка. Другое дело вопрос о том, следует ли принимать речь определенной местности или социальной группы в качестве образца для широкого употребления (а именно в качестве основы для литературного языка). Главная задача лингвиста заключается в описании того, как люди говорят и пишут на своем языке, а не в предписывании того, как они должны говорить и писать. Другими словами, лингвистика является в первую очередь наукой описательной, а не нормативной (или предписывающей).

Второй вопрос связан с точкой зрения, согласно которой изменения языка обязательно предполагают его «ухудшение». Все языки подвержены постоянному изменению. Этот эмпирический факт объясняется целым рядом обстоятельств, и некоторые из них, как мы видели в предыдущем разделе, довольно хорошо изучены. Нас ни в коей мере не должно расстраивать то, что языки изменяются в разных направлениях. Можно считать, что все живые языки являются по своей природе эффективными и жизнеспособными системами общения, обслуживающими многочисленные и разнообразные нужды обществ, которые ими используются. По мере изменения этих нужд изменяются и языки, тем самым приспосабливаясь к новым условиям. Если, допустим, возникает нужда в новых словах, то они появятся в словаре языка — либо благодаря заимствованию из другого языка, либо путем образования из существующих в языке единиц по продуктивным способам словообразования; новые лексические противопоставления могут возникать в словаре, а старые противопоставления могут исчезать; те или иные имеющиеся противопоставления могут получать новые средства выражения. Отрицая, что всякое изменение «ухудшает» язык, мы тем самым отнюдь не утверждаем, что оно «улучшает» язык. Мы лишь хотим сказать, что в основе критерия оценки языкового изменения должно лежать понимание того, что язык призван выполнять разнообразные функции в том обществе, которое его использует.

Следует подчеркнуть, что разграничение описания и предписания не исключает лингвистических исследований языковых норм. Никто не отрицает, что вполне возможно оправданное культурными, общественными или политическими причинами вытеснение каким-либо одним языком или диалектом других языков или диалектов.

В частности, очевидны преимущества единого литературного языка в области государственного управления и образования. Повторим, однако, в данной связи два важных положения: во-первых, литературный язык сам по себе подвержен изменению; во-вторых, исходной основой литературного языка служит какой-либо социальный или местный диалект и литературная норма сама по себе не является ни более правильной, ни более чистой (какой бы смысл ни придавался этим словам), чем речь любой другой социальной группы или области. Тот факт, что литературный язык располагает наиболее богатым словарем (иными словами, те, кто много читают и пишут, имеют обширный словарный запас), обусловлен тем, что благодаря литературе мы как бы входим со стороны в жизнь многих обществ, в том числе обществ прошлого, и усваиваем их разнообразный опыт.

Отвергая предрассудки традиционной грамматики относительно литературного языка, современный лингвист утверждает лишь то, что язык используется для многих целей и что его употребление в разнообразных функциях не следует оценивать по критериям, применимым исключительно или в первую очередь к литературному языку. Лингвист не возражает против изучения литературного языка, практикуемого в некоторых учебных заведениях; он не склонен также вторгаться в область литературоведения и критики. Непонимание этого служит источником многих необоснованных нападок на лингвистику. 

1.4.4. ЛИНГВИСТА ИНТЕРЕСУЮТ ВСЕ ЯЗЫКИ

Вынесенное в заглавие утверждение лишь обобщает то, что было сказано в предшествующем параграфе. Нередко приходится слышать дилетантские рассуждения о «примитивных» языках и даже повторения известной сказки о том, что некоторые народы обходятся — вдобавок к жестам — лишь парой сотен слов. На самом же деле, любой язык, исследованный к настоящему времени, — каким бы «отсталым» и «диким» ни был говорящий на нем народ, — оказывается сложной и высокоорганизованной системой. Более того, нет абсолютно никакой связи между различными стадиями культурного развития общества и типами языка, используемого на соответствующих стадиях. В умозрительных рассуждениях языковедов XIX в. утверждалось развитие языка как от сложного к простому, так и от простого к сложному; однако исследования любых из тысяч языков, на которых говорят в современном мире, не подтвердят ни ту ни другую точку зрения. В наши дни большинство лингвистов воздерживается от слишком общих рассуждений по поводу происхождения и развития языка. Лингвисты поняли, что к исследованию всех языков следует подходить с одних и тех же позиций. При таком подходе не выдвигается общих гипотез относительно происхождения языка и его развития в эпоху далекого прошлого человечества.

Для того чтобы ознакомиться с той или иной областью знания, может оказаться необходимым изучение какого-либо иностранного языка или части его словаря (в соответствующей области). Если кто-либо хочет понять, допустим, греческую философию или философию схоластов, ему следует заняться древнегреческим или средневековой латынью (или, по крайней мере, усердно и внимательно изучая комментарии и толкования, уяснить для себя значения основных терминов и тем самым косвенным образом овладеть некоторым небольшим фрагментом языка). Тогда он может понять, что достаточно глубокое обсуждение философских вопросов, поднятых древними греками и схоластами, вообще невозможно без использования их исходной терминологии. Таким образом, можно сказать, что его родной язык, например, современный английский, «беднее», чем греческий или латынь, поскольку в нем не проводятся все необходимые противопоставления данной области знания. Это как будто противоречит тому упомянутому положению, что все языки являются эффективными и жизнеспособными системами, обслуживающими нужды того общества, которое ими пользуется. Однако это лишь кажущееся противоречие. Число противопоставлений, возможных при членении окружающей нас действительности, в принципе бесконечно. Поэтому в словаре языка получают отражение лишь те противопоставления, которые играют важную роль в жизни данного общества. Отсутствие в современном английском слов, соотносимых с некоторыми понятиями древней философии, — это всего лишь следствие того, что для большинства англичан проблемы древней философии не актуальны; если бы эти проблемы стали сейчас широко обсуждаться, то были бы образованы и английские слова, выражающие соответствующие понятия. От того, как мы определим современный английский язык (более подробно об этом говорится ниже), будет зависеть, следует ли включать в его состав различные тематические словари, которые используются в той или иной специальной области (например, в ядерной физике или геральдике). Итак, ни об одном языке нельзя сказать, что он внутренне «богаче», чем любой другой: каждый язык приспособлен для удовлетворения коммуникативных потребностей его носителей.