Женщина и мужчины - Мануэла Гретковская

«Чувства здесь ни причем, это все симптомы его болезни. Яцек болен. Еще несколько недель – и все будет, как прежде. Да что же это я, здесь и думать не о чем! Если сейчас мы не вместе, если душой он не со мной, то в этом нет его вины, как нет и моей. По крайней мере я не чувствую себя виноватой… Мне просто грустно».

Клара помогла ему снять одежду. Он уснул обнаженный, повернувшись к ней спиной. Она прикрыла его, но он во сне сбросил одеяло. Когда она, потеряв терпение в этой борьбе, накинула одеяло ему на голову, обнажились ступни. Красивый подъем, отчетливые вены. Когда-то Клара, сидя на нем, любила целовать эти ступни, сосать большой палец. Она склонялась к его ногам, и он видел ее в «концентрированном» эротическом варианте – ягодицы и вход во влагалище, охватывающий его пенис. Но теперь его обнаженные ступни, отрезанные белым одеялом от остального тела, казались Кларе чужими, у нее возникла ассоциация с анатомическим театром.

Клара сдвинула одеяло и прижалась к Яцеку, согревая его прохладное тело. Она решила ни над чем таким больше не задумываться, не препарировать собственные чувства. В конце концов, пока она поступает честно, ничего скверного не случится.

Четыре часа. Уже не ночь, еще не утро – перелом. Как раз в такую ничейную пору случается больше всего смертей. Вот уже несколько месяцев Яцек просыпался в четыре. Не зная, что с собой делать, он лежал и ждал. В начале седьмого шел в ванную. На умывание, бритье и одевание в замедленном темпе, через силу, у него уходил час. Яцек, в отличие от своего тезки, не боролся с ангелом, чтобы стребовать для себя благословение.[29] Ангел иссыхает во тьме кокона депрессии, поэтому пораженные ею вынуждены бороться с самими собой, слыша вместо благословений собственные проклятья.

– Проклятье! – Яцек оперся на умывальник, собираясь с силами и глядя в зеркало: запавшие щеки выбриты достаточно гладко. – Вот бы сбрить с себя лицо! Содрать эту изнуренную физиономию и выйти к людям, как нормальный человек!

Не испытывая ни малейшего желания, он отправился завтракать.

До семи утра в ресторане еще не было семейных пар с галдящими детьми; в такое время здесь собирались трудоголики, которым на отдыхе недоставало утреннего звонка будильника, требовательно зовущего к неустанному труду. Они торопливо брали еду со шведского стола и занимали места у стеклянной стены, откуда было видно освещенную парковку, жуя, они напряженно они смотрели на свои машины – и в их глазах отражался металлический блеск кузовов. Яцеку, склонившемуся над своим кофе, эти люди и сами казались металлическими банкоматами. Они раскрывали рты – и слышен был шелест отсчитываемых купюр. PIN-код этих ребят представлял собой отнюдь не утонченную комбинацию ассоциативных знаков. Кодом доступа к ним могла стать любая цифра, сулящая выгоду.

– О чем сегодня пишут газеты? – как правило, начинали они разговор.

За время, пока Яцек руководил фирмой «Эрго», он в достаточной степени узнал стремления и излюбленные развлечения своих коллег и клиентов – точь-в-точь таких, как эти хорошо выбритые постояльцы отеля – так называемый средний класс, который от остальных поляков отличается не личными достоинствами, а суммой на личных счетах.

Сам Яцек тоже работал на свой страх и риск – честно работал, с утра до ночи, а порой и в выходные, и тем не менее с этими типами у него было мало общего. Он не продавал товар – он продавал мечту. Начальный капитал Яцек составил на «Польских подворьях» – это были дешевые дачные домики, изготовленные по несложной канадской технологии: беленые стены из фанеры, деревянная отделка, гонтовая крыша. Гибрид сельской хаты и двора Соплиц.[30] Вместе с архитектором из Белостока они создали кооператив и строили усадьбы – подворья под Варшавой, пригласив для этого целые плотничьи династии из Пущи Кнышинской. Яцек помнил свой энтузиазм после первых прибылей и наград. Вместе с совладельцем они объезжали подворья и радовались тому, что их жители довольны: и от города недалеко, и удобно, и красиво. Деревянные изгороди, мальвы… У архитектора была тяга к атрибутам нью-эйдж: двери он ставил в соответствии с фэн-шуй и сооружал живописные холмики, призванные умилостивить силы природы.

Стоили такие дачки столько же, сколько квартиры в блочных домах, а продавались под конец девяностых в таком темпе, что Яцек смог позволить себе приступить к реализации проекта своей мечты. Он забрал свой пай и основал «Эрго». Его привлекали новые технологии и материалы: японцы строили спортивные залы из прессованной бумаги, бразильцы использовали смесь каучука с песком и получали конструкции дешевле и выносливее стали. По сравнению с этими достижениями «Польские подворья» выглядели этнографическим музеем, ностальгической подделкой, производимой по канадской лицензии.

– Вам кофе? Чай? – подошла официантка к столику Яцека.

– Есть матэ? – Он вспомнил этот вкус.

Нет, он не думал, что матэ ему поможет, – лекарства ведь не помогали, как не помогали и ставшие уже традицией зимние поездки в горы, на которые он решался лишь потому, что питал надежду войти в ритм прежних привычек.

– Простите? – Девичьи ноги в кремовых рейтузах неуверенно переминались. – Это какой-то коктейль?

– Нет, нет. Ничего.

Яцек почувствовал себя глупо: откуда гуральской девушке знать, что такое матэ?

Он так и не поднял головы – обращался к ее коленкам:

– Еще кофе и чай, пожалуйста. Зеленый. И как можно больше пакетиков.

В чай, заваренный из двух пакетиков, он доливал кофе, силясь ощутить вкус, пусть и отвратительный. Вот уже несколько дней он не чуял запахов.

Яцек пересел за другой столик: восход солнца был слишком ярок, веселые мужские голоса за окном – слишком грубыми и назойливыми. Эти люди, одетые в фирменные свитера, отдыхали от своих офисных костюмов. Яцека раздражала эта элегантность черни, приличествующая разве что могильщикам. А эти бизнес-ланчи, на которые они собираются в черных пиджачищах, будто вороны, что слетаются на угощение? И в природе все точно так же: эти птицы со скрипучими глотками изгнали из Варшавы резвых симпатичных воробьев. Деловая важность победила беззаботное очарование. Вот уже двенадцать лет в городских парках и скверах не слыхать чириканья. Начало господства ворон в большом городе пришлось на время взросления Яцека, на знакомство с Кларой. А вот и Клара – тихо идет между столиками в замшевых ботиках и велюровом платье.

– Ты давно встал? – Она поцеловала его в жирный пробор.

– Довольно-таки.

– Как себя чувствуешь?

– Как на корпоративном отдыхе.

– Завтракаем и удираем отсюда. – Она с аппетитом кусала булку. – За те же самые деньги – да что я говорю! за половину этих денег! – можем отдохнуть в Пльзене.

– Я плохо себя чувствую.

– Я поведу машину.

– Нет. Не сердись. Уехать не получится.

– Ты хочешь остаться тут?

Клара и не подозревала, что дела обстоят настолько скверно. Он ведь не представлял себе зимы без Альп! Без австрийского gemütliche,[31] бассейна в деревянном домике, без старых знакомых – партнеров по бриджу.

– Я предпочел бы вернуться назад.

Опять приходится повторять ей одно и то же? Право же, это утомляет. Яцек терял терпение.

– Знаешь что? Я все-таки отвезу тебя в Пльзене. Отдохнешь.

– Нет. Перестань наконец думать только о себе! Она меня отвезет, она сделает то, она сделает се… Посади меня в поезд в Катовицах и поезжай, куда хочешь, сама.

Клара молчала, понимая, что необходимость говорить раздражает Яцека. Вероятно, ему это напоминает громыхание железной палки по прутьям клетки. Его клетки. Он сидел, замкнувшись в себе, реагируя на преследования лишь гневным ворчанием.

«Две недели. Две недели – и прозак подействует», – мысленно, как литанию, повторяла Клара фармакологическую суть препарата, возвращаясь с Яцеком в Варшаву.

На парковке мебельного супермаркета «Икеа» Иоанна запихивала в багажник свечи, салфетки и прочие мелочи, которые так и норовили оттуда высыпаться.

– Давай, поехали, а то малыш проснется, – сказала она, садясь рядом с Мареком, который всматривался в экран салонного компьютера.

– Ты не до конца закрыла, – проверил он контрольный сенсор. – Пристегивайся, я сам закрою. – Подобрав длинное темно-синее пальто, он ступил в грязно-снежное месиво.

Марек захлопнул крышку багажника «лагуны» и поправил отрывающуюся наклейку христианской рыбы[32] – как раз над номерным знаком.

– Следывает поменять рыбку, а то золотая на черном фоне как-то не очень… – сказал он, проверяя, надежно ли закреплена на заднем сиденье корзина, в которой спал Мацюсь, и целуя сына в носик.

– Следывает. – Иоанна открыла ему дверцу.