Женщина и мужчины - Мануэла Гретковская

– Уколоть? Я тебя кинжалом уколю у твоих собственных дверей. Павел, ты знаешь, как прозак загоняет печень? Язык становится чернее, чем от ягод. Ничего лучшего еще не производят?

– Давай попробуем прозак. Клара, прозак, асентрат, золофт – это все лекарства не для печени.

– А для чего?

– Для дырявых мозгов. Никто ничего не знает.

Клара слышала бульканье и звон столовых приборов.

– Кажется, со вчерашнего дня у Яцека прилив сил. Я измотана, а он еще на лыжах катается. – Клара надеялась, что Павел отметит в этом прогресс.

– Не перегибайте там палку, а то он обессилеет. Разве что…

– Что?

– Разве что это эффект плацебо, а не депрессия.

– Да ну, – Клара не верила в эффект плацебо – у Яцека были хрестоматийные симптомы типичной депрессии. – А ты где, в ресторане?

– Помилуй, разве есть в Варшаве хоть одно заведение, достойное называться рестораном? Я сам готовлю. Бульон из трех видов мяса… А ты почему на лыжах не катаешься?

– У меня с коленом скверно.

– Впервые слышу.

– Потому что мы редко общаемся. – Общались они только по поводу пациентов, которых друг другу рекомендовали, все собираясь созвониться и поболтать, как в старину. – Три года назад меня сбил пьяный скот на скейтборде. Рисковать не хочу. Еще одна операция – и нога перестанет сгибаться.

– Не повезло тебе. Клара, мне надо вывести собаку. Звони в любое время. Ну иди же ко мне, иди, псина…

Послышался почти человеческий вой.

– Что с твоей собакой?

– Веки у нее загибаются, придется резать.

– Веки?

– Такая порода, бернская овчарка.

– Павел, зачем тебе собака с загнутыми веками?! – Это было сказано без издевки.

Она знала его доброе сердце. Он давал приют искалеченным кошкам и больным раком собакам. Психотерапию он выбрал также из сострадания, чувствуя, что быть человеком – больнее всего.

– Зачем мне такая собака? А зачем тебе такой муж? – В его голосе зазвенели неприятные металлические нотки, словно он готовился парировать удар.

Во времена учебы они были добрыми друзьями, но только с виду. Он ходил за ней как тень, сохраняя соответствующую дистанцию. Ни намека на сексуальный интерес. Их разговоры были словно фрагменты конспекта: от такого-то абзаца до конца раздела. Они никогда не говорили друг с другом о своих чувствах, переживаниях, мечтах.

– Я не хотела тебя обидеть.

– Вот и прекрасно, что не хотела. – Он определенно имел в виду прошлое, призывая к себе воспоминания, словно пса, которого они вдвоем могут потрепать по загривку. – В любом случае, мы тесно общались… Патологии притягиваются. Перестань, подожди, – успокаивал он лающую собаку.

– Что?

Когда-то в общежитии, на затянувшейся далеко за полночь студенческой вечеринке, слегка опьяневшая Клара поцеловала Павла в губы. Он взял у нее из рук стакан с водкой и, прополоскав рот, допил ее. Затем с равнодушным видом сел на свое место, продолжая наблюдать за веселившимися и слушать говоривших. Его внимательное молчание побуждало людей к монологам. Поощряемые понимающим взглядом, они начинали откровенничать о себе, а если были совсем пьяны – исповедоваться. Еще до окончания учебы на счету Павла было несколько успешных «сеансов» психотерапии, которые он проводил главным образом на вечеринках. Так что его выбор специальности оказался максимально органичным: Павлу достаточно было быть самим собой, чтобы стать психотерапевтом.

– Мы с тобой оба – чудовища, – примирительно заявил Павел.

– Ты так думаешь?

– Только чудовища умеют любить.

– Угу… Я тут вышла и оставляю на снегу огромные следы… как снежный человек. А ты там, видать, выпил малость, пока варил свой бульон, да?

– Я тебе позвоню. Заботься о Яцеке.

– А ты – о себе. Спасибо… Большое тебе спасибо, Павел.

Клара увидела на парковке Яцека, который прикрепил к багажнику машины лыжи и затем вошел в отель.

Лифт остановился. Рядом был наклеен плакат, рекламирующий бойлеры. Яцек вышел из лифта. В это время суток на этажах было уже пусто. Все двери заперты, гардероб закрыт. Яцек расстегнул куртку и ворот джемпера. Было душно. На окне осел водяной пар, а за окном виднелись мраморные плиты и голубая вода. Кто-то там, однако, был: доносились всплески воды, возгласы и смех. Яцек протер стекло и увидел за ним… римского императора. Со своего балкончика император швырялся виноградом в шумящую толпу внизу. На шезлонгах возлежали безликие статисты, обернутые в простыни, и попивали вино из кубков. Видеокамер нигде не было видно.

– А теперь я! – Император склонился над перилами, глотнув из бутылки. Поперхнулся красным вином. На белых тогах-простынях людей, стоявших ближе всего к балкону, появились багровые пятна.

Мужчины нагишом прыгали в воду, дамы прыгали за ними, но с себя белье срывать не позволяли. Вскоре все орущее общество столпилось в бассейне. Императорская свита швыряла в них фруктами. На голубой глади покачивались яблоки, апельсины и обнаженные женские груди, причем последних с каждой минутой становилось все больше.

Яцека не привлекали яркие краски зрелища: ему вся картина за стеклом виделась грязной, а возбуждение купающихся – утомительным и противным. Уже сам по себе громкий смех, разговоры, здоровый аппетит казались ему невыносимой оргией животной чувственности; что уж говорить о подлинной оргии – к чему ему наблюдать такое?

На этаже, где они сняли номер, Клара в одиночку играла в бильярд.

– Ты не спишь? – Яцек снова выглядел вялым и утомленным.

– Соседи вернулись, не хочется им мешать, – многозначительно кивнула она в сторону двери. – Так мы остаемся?

Беспокоясь, что Яцек задерживается, она вышла в коридор и от нетерпения стала колотить по бильярдным шарам.

– Не знаю. Оставь меня в покое.

– Ты ужинал?

– Нет, был у бассейна.

– Может, и мне пойти? – Она вспомнила героинь претенциозных фильмов Кесьлевского,[27] которые скрывались от своих проблем, ныряя в водную лазурь.

– Он закрыт, кто-то устроил древнеримскую оргию. Девочки, вино, виноград и все прочее…

– А, корпоративная вечеринка…

– Ты шутишь? – Они вошли в комнату.

– Нет, и ты можешь заказать такую, это прописано в рекламном буклете, вон он на столе лежит. Хочешь – «гавайский вечер» с укулеле,[28] хочешь – пиршество у Нерона. Роль Нерона зарезервирована для шефа.

Яцек лег на кровать прямо в тяжелых ботинках.

– Мрак.

– Тебя раздеть? – Она расстегнула ему фланелевую рубаху.

За стеной начался очередной любовный раунд. На сей раз без стонов и криков – только ритмичные шумки, сопровождаемые сдавленным мычанием. Приближение финала, вздох, словно знак препинания перед новой волной наслаждения.

Клара расстегнула шлейки лыжных брюк мужа, коснулась напряженного члена, потерла его, сжимая ладонь и умело наполняя удовольствием. Яцек прикрыл глаза; он на ощупь искал ее грудь, запутался пальцами в распущенных волосах. Клара отодвинулась. Ей не хотелось заниматься с ним любовью – не хотелось докапываться до недр собственного оргазма, не хотелось искать прежней близости.

Она взяла член в рот и ощутила химический привкус лекарств, растворившихся в моче. Женщина за стеной издавала мяукающие звуки. Атласное одеяло на кровати, словно снег, искрилось в блеске праздничных неоновых огней за окном.

Придерживая член зубами, Клара потянулась к ночному столику за леденцом, который дала ей портье. Малиновый аромат заглушал горьковатый вкус пениса. Леденец таял под языком, а губы отодвигали крайнюю плоть. Слюна Клары смешивалась с первыми каплями возбуждения мужчины.

Клара перестала ласкать Яцека руками – он не реагировал на ее ласки, будто не нуждался ни в них, ни в самой Кларе. Кончил он быстро – и почти в тот же миг сладострастно заскулила женщина за стеной. Клара принесла из ванной мокрое полотенце, вытерла сперму с низа его живота. Она делала это тысячи раз – эротическая услуга стюардессы после совместного полета.

Со сморщенным членом Яцек казался совсем мальчишкой, его вид пробуждал в Кларе нежность, похожую на материнскую. Когда-то Клара увидела, как Иоанна подтирает зад своему сынку, и купила такие же одноразовые влажные салфетки для грудных младенцев, «для чувствительной кожи с ромашкой». Удобные, всегда под рукой в спальне.

После, вытирая его накрахмаленным гостиничным полотенцем, она снова ощущала, что предоставляет какую-то безличную услугу. «Данет, не разлюбила я его, я же не идиотка, – анализировала она свою отстраненность. – У меня просто нет желания. Такое бывает». Клара не допускала мысли, что ее любовь настолько зависит от его стараний, что она может проявляться лишь как ответное чувство, а не является порывом ее собственного сердца и вдохновения. Эта любовь была зрелым чувством умной женщины, произведением искусства, которое они вместе шлифовали в продолжение двенадцати лет, заботясь о каждой мелочи. Произведением столь же добротным и реальным, как их общая квартира, мебель, которую они тщательно подбирали в лучших салонах, продуманный порядок в ящиках комода с постельным бельем и полотенцами, и такой же – в отношениях между Яцеком и Кларой, отношениях ясных, чистых, прочных. Все их прошлое можно было охватить одним-единственным взглядом, как и содержимое их шифоньера, – не так уж много вещей, но все отличного качества. Самым важным в их браке были взаимное доверие и поддержка. На заре их отношений Яцек помог ей обустроить кабинет и следил за домом. Она же, когда Яцек забрал свой пай из кооператива «Польские подворья», поддержала его рискованную идею с «умными домами».