Дуэт для одиночества - Алёна Жукова

– Пашка, ты мне как композитор ответь, кто у кого крал?

– А что тут красть? Красть нечего – общая местечковая культура. Нашла чему удивляться. У фашистских маршей тоже была схожая с нашей мелодика.

– А я знаю почему, – загорались глаза у Муси. – На самом деле это все написали евреи. Не важно – русские или немецкие… Евреи, они и в Африке евреи. Я балдею! Это у нас в генах, а гены не простые – библейские! Все оттуда…

– Ну, тебе, Муся, мозги засрали!

Она на это не обижалась и убегала в свою любимую школу, где в основном преподавали добровольцы, приехавшие из Израиля. Одной из таких волонтеров была Ривка Слоним – многодетная мать, овдовевшая год назад. Ее муж, вместе с еще двумя десятками пассажиров, был взорван в автобусе палестинским террористом-смертником. Тогда по чистой случайности Ривка не оказалась в автобусе. Она была на сносях и решила остаться дома с детьми, чтобы не растрясло. После известия о смерти мужа начались схватки, и она в этот же день родила девочку. Вот эту годовалую девочку, хорошенькую, плотненькую, со складочками на ручках и ножках, Муся теперь не спускала с рук. На Ривке, кроме школы, была еще забота о семерых, так что желание бездетной Муси сначала просто подержать на руках Фирочку, потом уложить спать, потом переодеть, погулять, накормить – Ривка приняла с радостью. Муся обмирала от счастья, прижимая к груди пахнувшее молоком младенческое чудо.

Муж Ривки был учителем в Иешиве, они познакомились еще в семидесятых, примкнув к молодежному движению «Бней-Акива», потом, поженившись, боролись за права советских евреев, преследуемых на родине. В итальянские лагеря переселенцев они приезжали часто – это стало делом их жизни: помощь тем, кто совершает алию, и тем, кто по незнанию от нее уклоняется. На их счету было много «перевербованных» семей, стремившихся за океан. Паша взрывался всякий раз, когда Муся с пеной у рта рассказывала о героической Ривке.

– Ну как ты не понимаешь, – втолковывал он Мусе, – эту фанатичку не останавливает даже то, что не где-нибудь, а в Израиле погиб ее муж. Куда она всех нас тащит? Туда, где нет и не будет покоя? Подумай сама, чего ради?

– Тебе не понять, – упиралась Муся и с пафосом заявляла о голосе крови. Паша предчувствовал неладное и вскоре получил подтверждение самым плохим прогнозам. Муся заявила, что не желает ехать в Канаду, поскольку Израиль – ее историческая родина, на которой она должна жить, работать и растить детей. Паша на этот пассаж отреагировал жестоко:

– Каких детей, несчастная? Ривкиных, что ли? У тебя нет и не может быть детей, тебе же давно об этом сказали врачи.

– Советские врачи, а в Израиле медицина – лучшая в мире! Там нет бесплодных вообще, понял?! Если женщина хочет, у нее будут дети и сколько угодно! Вот Ривка, тоже никак не могла сначала, а теперь у нее восемь. Она на Мертвом море лечилась в специальной клинике. Если я туда поеду, она мне врача даст и у меня точно будет ребенок, ясно?!

– Значит, не от меня.

– А мне плевать!

Паша выскочил из дома, шарахнув дверью. Выползшая на шум теща успокоила рыдающую Мусю.

– Куда он денется, мне тут один ответственный работник из ХИАСа сказал, что наше дело гиблое. Скоро отказ будет, как пить дать.

На следующий день во время вечерней переклички у фонтана семья Хлебниковых выслушала свой приговор. Канада их не берет. Без объяснений.

Глядя в счастливые глаза Муси, которая в этот момент держала на руках маленькую чужую девочку, покрывая на радостях поцелуями ее головку, шею и ручки, Паша сдался. Через месяц они уже приземлились в аэропорту Бен-Гурион, открыв новую главу в цикле своих долгих странствий.

Глава 8

Лиза перебирала фотографии, которые Анисов разложил перед учениками. На них Паша и Муся позировали на фоне Колизея и дворца Дожей, возле статуи Давида и какого-то неказистого фонтанчика в том городе, где временно жили. Ей хотелось высмотреть в лице Паши хоть какие-то признаки тоски, но ничего похожего не наблюдалось. Он обнимал Мусю, белозубо скалился и выглядел как стопроцентный иностранец.

Лиза соображала, как бы заполучить фотографию, на которой Паша, в темных очках, в закрученном вокруг головы полотенце, сидит на пляже и задумчиво смотрит в голубую даль, где сходятся небо с морем. Лиза не могла объяснить, откуда появилась уверенность в том, что в момент снимка Паша думал о ней. Ловко стащив фотографию из общей пачки и подробно изучив ее дома, наконец нашла разгадку. В левом углу была смутно различима группа людей, сидящих у костра. Лиза вспомнила пляж, костер, усатого гитариста, как будто это было вчера. Паша сидит и смотрит в морскую даль, а почему? Он ждет, что из пены морской сейчас появится Лиза. Он думает о ней и скучает, а не пишет потому, что боится, как бы письмо не попало в руки Веры Николаевны. Надо ждать. Теперь у него есть их новый адрес и телефон. Эх, жаль, что не попросила писать до востребования, потому что с мамой уже нет никаких сил.

Лизе казалось, что Вера устраивает «театр» с постоянным нытьем и ночными криками с одной целью – разжалобив дочь, удержать ее дома. Жалобы на то, что тут болит, там болит, Лиза пропускала мимо ушей и жестко пресекала: «Болит – иди к врачу», но Вера не шла, и это раздражало Лизу. Когда Вера Николаевна наконец собралась к врачу, выяснилось, что время упущено и победить болезнь будет нелегко.

После разрыва с Алексеем Петровичем Вера махнула на себя рукой. Она растолстела, сильно отекла. Ее мучили приливы, кружилась голова, болели спина и ноги. Все это она объясняла наступлением климакса. Странным казалось другое – тошнило, как при беременности, и почему-то увеличился размер груди. Однажды ей показалось, что из соска брызнуло молоко.

«Господи, – подумала она, – этого еще не хватало! А ведь могла и залететь. И в сорок семь такое случается. Уже, правда, месяца четыре прошло с того дня, когда Лизка их с Петровичем застукала. Надо срочно пойти к гинекологу, и, если что, вычиститься, какой бы срок ни был».

Визит к гинекологу ошарашил Веру Николаевну. Беременности не было, зато на одной груди была опухоль с куриное яйцо, а на другой – прощупывались мелкие уплотнения, напоминавшие гроздь винограда. Биопсия подтвердила самые страшные подозрения. Это был рак, в довольно запущенной стадии. Анализы показали метастазы в лимфоузлах, и по всему было видно, что в процесс вовлечены печень и позвоночник. Вера, которая последнее время «давила на психику» дочери, манипулируя своим нездоровьем, вдруг приняла решение не посвящать Лизу в подробности и про страшный диагноз не говорить. Она боялась, что это помешает Лизе в подготовке к важному конкурсу, на который ее выставила Сергеева. Вера стиснула зубы, но, вместо того чтобы пройти «голгофу» антираковой терапии с удалением молочных желез, изнурительной химией и ежедневной радиацией, она поехала к целительнице под Полтаву.

О чудесной бабке, изгоняющей любую болезнь из тела и тяжесть из души, ей рассказала родная тетка, живущая в той же деревне, откуда родом была Вера. За тридцать лет, которые прошли с того дня, как умерла Верина мать и тетка с легкостью спровадила семнадцатилетнюю Веру в общагу ПТУ, не дав на дорогу лишней копейки, Вера навестила ее всего один раз, приехав на свадьбу своего двоюродного брата Николая. Этот визит был вторым. Кроме тети Кати и Николая, у Веры никого не было, а значит, они были единственными, на кого, в случае чего, можно было положиться. Лизу родня звала горе-музыкантшей и жалела свихнувшуюся Верку, вбухавшую в музыку все деньги. Особенного желания стать опекунами Лизы у родственников не было, но идея пожить в городе, если Вера, не дай бог, все же помрет, очень понравилась Николашке и его жене Татьяне. Тетя Катя дала Вере имя и адрес целительницы, рассказав, что когда они с Колькой к ней приехали, так не успели рта открыть, как знахарка с порога его закодировала. И после этого Колька, считай, лет пять в рот не берет.

– А денег ей заплатишь, сколько захочешь, – добавила Катя. – Она к ним не прикасается. Коробочка у входа стоит, кто сколько может, столько туда и сует.

– Как зыркнула, – бухтел Николай, – так у нутрях похолодело, и блеванул я прям на ее порог. Приказала все собрать и на сковороду положила, а туда семя какое-то и траву намешала, бумагу с буквами, свечку церковную покрошила и давай поджигать. Вонища! А она талдычит: «Нюхай давай!» Меня опять – наизнанку, а потом, не поверишь – как только стакан поднесу, сразу запах этот. Даже глотнуть не могу! И ты поезжай, она поможет.

Вера собралась, упросив тетку приехать и пожить с Лизой, если лечение затянется.

Целительница Марфа жила в дивном по красоте селе, утопавшем в сочной траве и цветах. Пока Вера ехала поездом, потом рейсовым автобусом и попуткой, у нее отекли и разболелись ноги. Ее высадили у трассы, и оставалось совсем немного пройти, но каждый шаг давался с трудом. Она медленно шла через рощу мимо круглого, как зеркало, пруда, в котором купались ветви плакучих ив, и все искала, где можно присесть, отдохнуть. Голова кружилась, она ухватилась за ствол дерева и медленно сползла в траву.