Собрание сочинений. В 4-х т. Том 2. Месть каторжника - Луи Жаколио

— Тот самый, который был зарезан в эту ночь?

— Да, тот, который уплатил в эту ночь свой старый долг!

— Ты сказал: уплатил долг?

— Как, ты не понимаешь?

— Признаюсь, нет!

— Так вот, прими во внимание эти странные совпадения и объясни их себе, если сможешь. Фроле, о котором я тебе еще не говорил, велел арестовать Шарля и Эрнеста Дютэйля по жалобе Тренкара, хотя хорошо знал об их невиновности и мог бы дать им возможность скрыться; сегодня ночью он убит при помощи кинжала, на клинке которого выгравировано слово «вендетта», то есть месть; это — раз… Тренкар — главный виновник их судебного преследования — и он погиб в эту ночь точно таким же образом; на кинжале то же слово «вендетта»; это — два!.. Нотариус Пети-Ледрю, склонивший колеблющихся присяжных в пользу обвинения, — и он подвергся той же участи, все с помощью того же кинжала, опять с тем же словом «вендетта»; это — три!..

Де Марсэ два раза председательствует в суде, выказывает возмутительное пристрастие, хотя никто так не был убежден в невиновности молодых людей, как он, и если ему удалось пока избежать удара такого же кинжала, то, может быть, только потому, что ему предоставили выбор или убить Фроле, или быть самому четвертой жертвой; и у него исчез сын при таких обстоятельствах, что, можно думать, он его никогда больше не увидит. Но, как я уже говорил тебе, это еще не все; я боюсь, как бы очередь не дошла до присяжных и всех, кто был замешан в этом несчастном деле! Но кому принадлежит эта карающая рука? Кто указывает ей жертвы? Это дело нашей чести, Гертлю, открыть ее, и я ужасно боюсь, что в один прекрасный день мы окажемся лицом к лицу с моим братом и Эрнестом Дютэйлем. И тогда что нам делать, мой старый друг? Нам, представителям общественного правосудия, хотя и одностороннего и всегда готового склониться перед сильными мира сего… когда мы столкнемся с судом совести, представители которого потребуют в свою очередь ответа за свой позор у тех негодяев, которые уничтожили их благосостояние, семью и честное имя? Ведь я тебе забыл сказать об ужасных последствиях приговора суда. Мой отец и мать умерли с горя…

Здесь голос Люса дрогнул, и громкие рыдания показали Гертлю, до какой степени сильны были страдания этого сурового полицейского при воспоминании об этих печальных событиях.

После некоторого перерыва Люс продолжал:

— Бедный Шарль! Мы так любили его… однако, как ни тяжело вспоминать прошедшее, нужно, чтобы ты знал все, мой старый друг, и мог поддержать меня, что-то посоветовать, ибо я сам в эти несколько часов вижу все время лишь одно — месть, вендетта! вендетта!.. Это слово огненными буквами сверкает перед моими глазами, и я двадцать раз готов был уйти из префектуры и сделаться разбойником, чтобы мстить за своих родных. Знаешь ли ты, что после отъезда моего бедного брата в Кайенну, Фанни, его жену, уже никто больше не видел? Что сталось с ней и ее маленькой Шарлоттой, дочерью, которой тогда было лет шесть-семь?.. Она осталась без всяких средств, так как правосудие отняло у нее все, что она имела, — маленький капитал, — для того чтобы выплатить судебные издержки и вернуть деньги потерпевшему, как того требовал приговор над ее мужем…

Она была чересчур честна, чтобы пасть, и не могла просить милостыню. Боже мой, Боже мой! Что-то с ней сталось? Может быть, она в смерти искала покоя и забвения!

— Все это ужасно, — сказал бравый Гертлю, которого с некоторых пор одолевали слезы, — но вы мне еще не сказали, что же стало с вашим братом и Дютэйлем!

— Почему ты не говоришь мне, как прежде, «ты»? Мое новое назначение ничего ведь не изменило в моих чувствах… Я не могу ответить на твой вопрос, ведь я и сам не знаю, что с ними стало. Когда я кончил читать письма, которые принес матрос, и убедился в невиновности обоих несчастных, то понял: для того чтобы быть им полезным, нельзя допустить, чтобы кто-нибудь мог подозревать в Кайенне о той связи, что существовала между нами. Я написал длинное письмо, имевшее двойной смысл, которое, я знал, будет правильно понято Шарлем, и отдал его тому же самому славному матросу, который взялся передать его по назначению. А на другой день я сказался больным, чтобы не принимать партии, так как первое свидание на глазах посторонних было бы чересчур тяжело.

Не стоит рассказывать тебе про нашу жизнь в Кайенне: время идет, и нам нужно принять решение еще до наступления дня. Де Вержен ждет нас, и мы не можем больше откладывать это свидание с ним. Я остановлюсь только на одном интересном для тебя обстоятельстве — на бегстве Шарля и его шурина.

— Как! Им удалось бежать?

— Менее чем через год после их приезда в Кайенну, благодаря покровителю-банкиру, который поклялся освободить их от ужасной жизни в остроге, им удалось вступить в сношения со всем персоналом, на который было возложено наблюдение за каторжниками… Ах! С деньгами все возможно! Банкир Р. написал своему поверенному в Кайенне, который скупал для его фирмы золото в слитках и серебро с приисков, чтобы тот ничего не жалел, лишь бы выручить арестантов из их тяжелого положения. Что касается способов и средств на это, то банкир предоставил ему в этом отношении полнейшую свободу действий, открыв безграничный кредит. Шарль и его товарищ скоро почувствовали действие этого высокого покровительства: через своих сторожей они получали все, что только хотели, и даже сам начальник острога старался облегчить их положение. Еще не прошло и шести месяцев, как с них велено было снять кандалы и отправить на работу на плантации. С этого момента их бегство стало только вопросом времени.

Однажды вечером они получили уведомление, что должны прийти в ту же ночь на берег, чуть ниже острова Привета, где их ждала паровая шлюпка, которая отвезла их на небольшой пароход, зафрахтованный в Нью-Йорке специально для них, капитану которого было дано приказание высадить их, где они захотят. В случае, если бы они не возвратились в Европу, капитан судна должен был передать им чек на сто тысяч франков, оплачиваемый по предъявлении в любом банке мира.

Спустя некоторое время я узнал от одного купца в Кайенне, что они направились в Австралию, и с тех пор больше я о них уже не слышал. Это было двенадцать лет назад. Сам я через некоторое время вернулся в Париж. Это долгое молчание заставило меня в конце концов думать, что мой брат умер, ибо Шарль слишком сильно любил меня, чтобы оставить в полной неизвестности о своей судьбе; к тому же он мог, совершенно не подвергаясь опасности, писать мне в Париж. Но вот это тройное убийство в одну ночь и исчезновение Поля де Марсэ, в которых мне не трудно было признать соучастие брата, показывают, что за эти десять лет у них все было подготовлено для мщения! И час мести пробил! Теперь я понимаю молчание Шарля; взяв на себя роль мстителя, он и его шурин вступали в борьбу с обществом, которое будет, конечно, защищаться, и он не хотел навлечь на меня то ужасное преследование, которому они могли бы подвергнуться, если бы были пойманы. Они поставили на карту свою жизнь, но Шарль вовсе не хотел рисковать моей…